Угрюмое лицо Потепалова вдруг потеплело, и на губах родилась улыбка, простодушная, чуть-чуть глуповатая, но идущая от большой и честной души.

Он стиснул руку итальянца и долго тряс ее. А итальянец что-то быстро говорил, смеялся и обнимал Потепалова. Тот кряхтел, повторял чуть смущенно:

— Хорошо… Ты — о’кей! Молодец, говорю! Хорошо вчера работал!

Пока они так обнимались и жали друг другу руки, неизвестно откуда вынырнул распроклятый репортер и щелкнул аппаратом. Итальянец был тренированный парень. Он успел быстро обернуться и показать магниевую улыбку в объектив. А Потепалов растерянно хлопал глазами.

Потом репортер запечатлел Виктора и Станислава Александровича, и тренер предусмотрительно, по-отечески положил свою руку на плечо Виктора.

— Еще! — сказал бармену Потепалов, взмокший и расчувствовавшийся. Бармен закивал, с готовностью подал бокал.

Виктору стало смешно.

— Коля, ты на ринге вроде меньше потеешь, а? — сказал Виктор и рассмеялся.

Потепалов повернул к нему свое широкое, со сплющенным носом лицо, смерил его тяжелым взглядом, увидел счастливого и глухого в своем счастье юнца, уверенного в том, что это счастье будет продолжаться вечно. Шея Потепалова начала медленно багроветь.

— Я тебе не Коля, а Николай Иваныч, сопляк! — вдруг по-медвежьи рявкнул он, слез с высокого, на никелированной ножке, сиденья и пошел через весь бар к выходу.

Виктор хотел было окликнуть его, но Станислав Александрович положил руку ему на плечо:

— Не расстраивайся, — сказал он, спокойно потягивая коктейль. — Неудача у него, потому и злой… Неудачи, Виктор, озлобляют людей, и их начинают постигать новые неудачи.

— Значит, надо быть добрым? — спросил Виктор и еще раз оглянулся. Необъятная спина Потепалова, обтянутая черным пиджаком, удалялась все дальше.

— Нужно быть хладнокровным, — ответил Станислав Александрович. — Тебе, Виктор, на олимпийское золото прицел нужно брать… Со мной тренироваться будешь или нового тренера искать?

— Давайте с вами… — Виктор пожал плечами. — А почему он неудачник?

— В нем нет… ну, например, того, что есть в тебе, — стремления быть первым. Он хороший парень и бокс любит до самозабвения, но… пожалуй, слишком самозабвенно он его любит… — Станислав Александрович замолчал, добавил после паузы: — Все бескорыстные художники в результате оказывались у разбитого корыта… По крайней мере, при жизни…

— А я, может, не для себя хочу быть первым, — помрачнел Виктор.

— Не важно для кого. Важно, что в тебе это есть. Ну, хватит. — Он начал отсчитывать монетки. — И со спиртным дружить не советую… Ни сейчас, ни в будущем…

Он бросил монетки на стойку, улыбнулся Виктору:

— В тебе, брат, и подлость есть… — добавил он между прочим.

— Как это? — вздрогнул Виктор.

— В той мере, какую позволительно иметь порядочному человеку, — пояснил тренер.

— Порядочный человек может быть подлым? — Виктор облизнул пересохшие губы.

— На всякий случай! Пошли! — Тренер подмигнул бармену, помахал ему рукой.

— Но я же не для себя старался…

— А для кого? — Тренер в упор смотрел на Виктора.

— Для матери хотя бы…

— Похвально. Пошли.

— Нет, я еще посижу.

— Не засиживайся!

Станислав Александрович ушел, а Виктор долго смотрел на свое отражение в полированной поверхности стойки, забыв про бокал с коктейлем…

…На мгновение мелькнуло короткое воспоминание, как он с Поляковым воровал патоку. Уже к вечеру, когда они брели по переулку после школы, Витька заметил, как из-за угла на набережную выруливала большая желтая цистерна. В таких цистернах на конфетную фабрику «Красный Октябрь» возили патоку.

Витька метнулся к машине, успел прыгнуть на задний широкий бампер. Пока цистерна набирала скорость после поворота, он успел ловко сорвать пломбу и отвернул кран. Густая, темно-коричневая патока полилась в подставленную кепку.

Потом он пил эту патоку из кепки, облизываясь и причмокивая. Отпил ровно половину и протянул кепку Полякову:

— На, попей… сладкая…

— Не буду. — И Поляков отвернулся.

— Почему? — удивился Витька.

— Ворованное… Поймали бы, из школы исключили…

— Че ты сказал? — прошипел Витька и сразу изменился в лице. Оно стало злым и хищным, как у волчонка.

— Ворованное, — повторил Поляков.

— Ах ты… — И Витька хлестнул кепкой с патокой Полякова по лицу. — Слабак, фикстула! Небось каждый день пирожные жрешь и еще фикстулить, да? — Он хлестал его этой кепкой, брызги патоки летели в разные стороны. Поляков побежал от него, Витька бросился догонять и наскакивал на него как петух, лупил по спине тяжелой полевой сумкой с книгами…

…Лайнер был советский. Он выделялся своей влажно- алой окраской среди «Боингов» и «Каравелл». И надпись: «Аэрофлот СССР», и черноволосая красавица стюардесса. Она улыбнулась так, что не у одного боксера стало пусто под сердцем и душа тронулась, поплыла, покачиваясь.

— Здравствуй, родной Аэрофлот! Летим, когда хотим и куда хотим!

— С победой вас, ребятки! — сказала стюардесса. Она взглянула на легковеса Чернышева и добавила с той же ошеломляющей улыбкой: — А вы мне больше всех понравились.

— Правда? — Чернышев победоносно оглядел ребят. — Девушка, родная, так я же холостой!

— В третий раз развелся, а больше не расписывают, — добавил «муха» Каштанов.

Виктор шел к самолету один. Субтропическое солнце заливало необъятную гладь аэродрома, и вздрагивающие струи горячего воздуха поднимались над размягченным асфальтом.

— Привет, чемпион! — услышал Виктор совсем рядом. Голос громкий и насмешливый.

Его обогнал Потепалов. Он. размашисто вышагивал вразвалочку, носки — внутрь, пятки — врозь, как ходят боксеры. Обогнал и не оглянулся. Виктор с усмешкой посмотрел ему вслед.

В самолет он поднялся чуть ли не последним. Черноволосая стюардесса провела его в центральный салон, огляделась. Все места были заняты, кроме одного, рядом с Потепаловым.

— От судьбы не уйдешь, — усмехнулся Виктор и плюхнулся в кресло.

Потепалов пыхтел, то и дело вытирал мокрую, багровую шею платком. В другой руке он держал какую-то книжку.

— Детектив? — спросил Виктор, самим вопросом давая понять, что не хочет ссориться с ним и даже вроде бы просит у него прощения.

— Нет, — ответил Потепалов.

Затрещал микрофон, и голос стюардессы, окрашенный металлом, сообщил, какой рейс будет выполнять самолет, сколько времени он будет находиться в полете и фамилию командира корабля.

— Николай Иваныч, у тебя родственников много в Москве? — Виктор снял пиджак, забросил его на сетку, посмотрел в иллюминатор.

— Жена, две дочки и бабка…

— Бабка? — удивился Виктор. — Сколько ж ей лет?

— Девяносто.

— Ого! А мать и отец где?

— Погибли на войне… Что это тебя любопытство разбирает? — холодно спросил Потепалов.

— Уж и спросить нельзя. — Виктор отвернулся, стал смотреть в другую сторону.

Почти рядом с ним, чуть впереди, сидела величественная старуха с высокой, сиреневого цвета, прической. Виктор видел ее профиль и длинные, худые руки. На костлявых пальцах сверкали кольца, алчно вспыхивали бриллианты. Колец было очень много, по нескольку штук на каждом пальце. Руки перелистывали журнал. Моды. К старухе подошла стюардесса, почтительно наклонилась, что-то громко произнесла по-английски.

— А у тебя? — вдруг услышал он голос Потепалова.

— Что — у меня? — не понял Виктор.

— Родители?

— Мать и отчим… бабка тоже была, померла четыре года назад…

— А отец?

— Погиб… Мать бригадиром на сахарном заводе работает… Отчим прорабом на стройке…

— Ты вот что… — Потепалов помедлил. — Мой тебе совет… Возвращайся к Герману Павловичу.

— Это еще зачем? — ерепенисто спросил Виктор.

— Ну… мой тебе совет…

— Пусть детишек воспитывает… — жестко ответил Виктор и нахмурился. — Да и не возьмет он меня обратно…