Видимо, данный персонаж полностью расклеился – да и что с него взять, со штабной крысы – наверное, он ни разу не видел настоящего боя, не слышал свиста амазонских стрел и лязга сталкивающихся в схватке мечей.

– Молчать, гауптштурмфюрер, – рявкнул папа, – разнюнились как баба, а еще офицер СС. Все, кто находился в главном храме на жертвоприношении, гарантировано погибли. Уничтожен и сам херр Тойфель, так что теперь нам надо будет научиться обходиться без его помощи. Поэтому, как единственный оставшийся в живых магистр Ордена и единственный уцелевший старший командир, я подчиняю себе панцергренадерский корпус и объявляю Адольфбург на осадном положении. Идите и сообщите всем, что через четверть часа в кабинете командира корпуса я собираю совещание, на которое должны прийти по одному самому старшему офицеру от каждого отдела. Кругом, гауптштурмфюрер, шагом марш!

Развернулся и пошел как миленький, даже не оглядываясь. Мой папа, если захочет, может быть очень грозным и внушительным – в смысле внушающим доверие. Некоторые подчиненные боятся его до икоты, а некоторые обожают как родного отца. Это смотря кто на каком счету находится. И пусть медики при херре Тойфеле не были в особом почете, но папе удавалось поддерживать свое реноме на довольно высоком уровне.

Прежде чем мы сумели попасть в кабинет командующего, нам пришлось преодолеть еще одно препятствие. Адъютант командующего штурмбанфюрер Карл Функ (который сошел с ума не полностью, а лишь заработал себе манию преследования) мобилизовал всех, до кого смог дотянуться, на оборону начальственного кабинета. При этом на него не действовал ни авторитет папиного звания, ни уговоры, ни прямой приказ. Единственно, что хорошо – так это то, что прочие участники этого спектакля (в основном писаря и совсем юные унтерштурмфюреры, и в том числе несколько девиц, которых их высокопоставленные родители постарались уберечь от службы на границе) совсем не горели желанием броситься на папиных латников с личными кинжалами и канцелярскими принадлежностями наперевес. То ли их смущала магистерская полоса на плаще у папы, то ли обнаженные боевые мечи в руках наших охранников.

При этом штурмбанфюрер Функ подпрыгивал на месте, как молодой козел, вопя:

– Вперед, проклятые бараны, заколите кинжалами этих чужаков, или я сам проткну вас своим мечом!

Увидев, что переговоры бесполезны, а безумец скоро перейдет от слов к делу, я выхватила из набедренной кобуры «Федоров» и залепила этому Функу пулю прямо в лоб. Сухой треск выстрела в узком коридоре прозвучал, будто небесный гром – и Карл Функ рухнул навзничь, отбросив в сторону свою железяку, которой он только что так нелепо размахивал. Не успела я убрать свое оружие обратно в кобуру, как все воинство штурмбанфюрера Функа побросало на пол свои бесполезные кинжалы и выстроилось вдоль стены с поднятыми дрожащими лапками. И зла я на них за это дурацкое нападение, и в то же время мне их жалко – ведь их головы были заморочены херром Тойфелем, а сами они еще не видели настоящей жизни, в которой отсутствует каждодневный гложущий ужас от его присутствия в сознании.

– Отставить! – рявкнул папа, увидев поднятые руки. – Поднимите свое оружие с пола и немедленно отправляйтесь по рабочим местам. Немедленно, я сказал!

Два раза папе повторять не потребовалось, штабные клерки подобрали свои дешевые кинжальчики, пригодные только для очинки карандашей и нарезки колбасы, и поплелись по своим рабочим местам. При этом одна долговязая и белобрысая девица в больших роговых очках – страшная, будто ее папой был сам херр Тойфель – вместе с нами потащилась в кабинет командующего корпусом. Как оказалось, она являлась помощницей штурмбанфюрера Функа, и теперь по причине его смерти ей вменялось в обязанность сидеть в генеральской приемной и иметь дело с посетителями. Сначала меня шокировало, что такое страшное угробище будет сидеть в приемной у моего папы, а потом я пожала плечами и успокоилась. Девица, которую, как оказалось, звали Урсулой, прекрасно разбиралась в том нагромождении бумаг, которое сопутствовало должности командира корпуса, и к тому же прекрасно помнила в лицо и по именам всех офицеров, служивших в штабе корпуса и расположенном тут же штабе дивизии. Прямо не клерк, а ходячий раухер, как называла такие приборы гауптман Волконски.

Короче, едва только папа успел обосноваться в кабинете покойного командующего корпуса, вызвать к себе наряд и приказать, чтобы из кабинета убрали мусор от алтаря, рассыпавшегося после смерти херра Тойфеля, вынесли и спрятали портреты Гитлера, (которого херр Тойфель считал одним из своих родителей), и последнего Великого магистра, как к нему один за другим потянулись посетители, прослышавшие, что в штабе панцергренадерского корпуса (а значит, и во всей столице) снова есть начальство, власть, орднунг – то есть то, что дорого каждому честному тевтону.

Тот же день, около 15:00, Лагерь отряда капитана Серегина возле контейнеровоза.

Мэри Смитсон, сержант 7-го бронекавалерийского (мотопехотного) полка армии США.

Кошмар кончился, и началась фантасмагория – хоть и не угрожающая непосредственно моей жизни, но не менее кошмарная. Казалось бы, могло хватить и того, что я с подругами оказалась в плену у самых настоящих потомков германских нацистов, которые обратились к поклонению дьяволу и приносили ему в жертву как специально выращенных рабов, так и всех встречных-поперечных. Для меня, как для девушки, воспитанной в строгих протестантских правилах, казалось бы, хуже этого ничего быть не могло. Но, как оказалось, это был еще не сам настоящий кошмар, а только увертюра к нему. Правда, тогда я даже не догадывалась, что происходит на самом деле и где мы вообще находимся; все происходящее повергало меня в полную растерянность, поскольку было тем, чего я меньше всего ожидала, и особенно впечатляла дьявольская мистерия, во время которой мы, несомненно, должны были погибнуть.

Итак, настоящий кошмар начался тогда, когда мы уже попрощались с жизнью, потому что до дьявольского алтаря в очереди перед нами оставалось уже совсем немного жертвенных овец, а главный жрец дьявола работал очень быстро и четко, вспарывая животы и вырывая сердца – он действовал чисто механически, без всякого участия чувств или эмоций. При этом жертва до самого последнего момента оставалась живой и в полном сознании, испытывая перед смертью ужасающие муки. И ведь местные жертвенные овцы (как я понимаю, специально выращенные для этого момента) ложились на жертвенник вполне добровольно и отдавали дьяволу свою душу даже как-то с облегчением.

Замирая и обливаясь холодным потом, я словно заранее чувствовала прикосновение холодного и острого, как бритва, металлического лезвия к своему обнаженному животу; я уже мысленно прощалась со всем этим прекрасным миром, дыша глубоко, чтобы еще насладиться последними мгновениями жизни – особенно сильно я осознавала сейчас всю ее прелесть и остроту…

И внезапно, нарушая всю мою предсмертную медитацию, здание храма Сатаны содрогнулось, как будто ему отвесил хорошего пинка какой-то невидимый великан, а по одной из стен, увешанных гитлеровскими штандартами, зазмеились ветвящиеся трещины. Такие удары повторились еще три раза и, видимо, все они приходились в одно и то же место, потому что после каждого удара трещины становились все толще и многочисленнее, а беспокойство собравшихся в храме Сатаны нацистов – все большим. Явно в тот момент происходило нечто неординарное и непонятное даже для хозяев того ужасного места. Их главный жрец даже застыл с ножом, поднятым над животом несчастной жертвы – и пусть эта девушка все равно потом погибла, но та задержка дала возможность спасти жизнь тем, кто следовал за ней.

После предпоследнего удара раздробленная стена брызнула внутрь каменной картечью, а последний удар привел к тому, что в стене образовался неровный пролом, на глаз примерно десять на двадцать футов, через который в мрачный дымный смердящий полумрак этого сатанинского места заглянул солнечный свет. Одновременно с образованием этого пролома в каменном полу поблизости от него появились две перекрывающие друг друга воронки, примерно как от ста пятидесяти пяти миллиметровых бронебойных снарядов, ударивших в пол под острым углом. Хорошо, что мы с нашими девочками находились достаточно далеко от того места, потому что каменная картечь, разлетевшаяся от места попадания, поранила много людей, пришедших на это дьявольское богослужение. По крайней мере, крики боли и страха после удара мне были слышны очень отчетливо.