— Главное правило легиона — минимум ненужных мыслей и связей, — напомнил он. — Я не стреноженный, а ополовиненный, — неожиданно поделился он. — Точнее, был таким. Сознательно урезанным до минимума. Теперь я — ОЙ.

— Мой ум занимается импровизацией, используя по большей части снимки сцены и салона самолета, — сказал Хайме. — Все не так уж и кисло.

— Не кисло, — повторил Пит, и оба рассмеялись. — И да, я всегда носил темные очки с высокой степенью защиты. Не желал заносить в истинный мир память о фальшивом. Потом уже появился зикерзонд, и зрение мое изменилось.

— Мы, типа, обрели более продвинутые линзы, — согласился Хайме.

— Ага. Дополнительную примочку, воздействующую на зрительный центр коры головного мозга, — улыбнулся Пит. — У легиона дополнительно к фосфенам[28], являющимся продуктом нейросинхронизации, работает персональный декодер. Наши глаза фиксируют сетевые шифровки легиона, обрабатывают и передают их друг другу по кругу, тогда как сеть мирового правительства, сканирующая нас ежеминутно, не видит ничего.

— Они знают, где я, кто я, видят, как я сижу на толчке или разгуливаю голышом по квартире, сколько и на что денег трачу, с кем сплю, но при этом не могут влиять на меня, — понимающе кивнул Хайме. Пит покачал головой отрицательно и вслух подтвердил: «Не могут».

— Они знают о нас все, но… Вот, сейчас мы с тобой говорим, а поле выдает одни помехи. Мировое правительство Талатона задумало контролировать тех, кто контролирует себя сам. Мы сделали с собой то, что они хотели бы сделать с нами. То, что с нами произошло, случилось задолго до появления контролируемого поля. Когда нас наберется достаточное количество, чтобы открыть рукав между Талатоном и Землей, тракусы больше не понадобятся. А это произойдет очень и очень скоро. Кристалл — всего лишь усилитель, необходимый на первое время. Ты прекрасно справился и без него. Музыкант. Этим все сказано.

— Все, что мне надо знать — это график репетиций и гастролей, — дорисовал картину Хайме.

— Ты из музыкальной семьи? — поинтересовался Пит.

— Да, — ничуть не удивившись вопросу, охотно поделился Хайме. — Родители — тоже музыканты, Живут по ту сторону океана. Мы почти не видимся.

Пит понимающе кивнул.

— Ты встретишь их в золотом рукаве, — улыбнулся он.

— Не сомневаюсь, — согласился Хайме. — А ты?

— Не видел с окончания школы.

Хайме сразу же подумал о том, что декодер, позволяющий легионеру жить полной грудью, надо полагать, появился не на ровном месте.

— Мы — это мечта мирового правительства, — между тем, изрек Пит. — Воздержание просто идеально для программы по сокращению населения планеты. Не надо больше пропагандировать идеи однополой любви. Не надо никого убивать. Однако, приятель, им нужны такие граждане, как мы, только подконтрольные, а мы тут, как выяснилось, выпадаем из созданной ими картинки будущего. Да к тому же, в отличие от наших менее удачливых собратьев, попавших в ловушку, имеем защиту.

— У тебя нет виолончели, — серьезно заметил Хайме, подняв вверх одну бровь.

— Ха! — хлопнул себя по колену Пит. — Какое упущение! Он дунул вверх, на упавшую на лоб прядь волос, высоко задрал подбородок и посмотрел на собеседника сверху вниз.

— Хайме стал музыкой, хотя, возможно, музыка родилась, когда родился Хайме, — старательно цементировал он знакомство с новичком прежде, чем передать ему свое знание о мараях. — Музыка живет везде и во всем, — продолжал распинаться он, — в том числе и внутри Софи — подруги Луи, певицы из ночного заведения, о которой я только что навел справки. Ей был причинен ущерб, причем значительный, с самого детства. Хайме ущерба никто не причинял. Из нас, таких разных и таких одинаковых, ткется нечто прекрасное. Когда-нибудь полотно будет закончено, и желанное станет действительным, в реально ощутимых масштабах. Ради этого стоит пожертвовать собой. Я в этом глубоко уверен.

— Софи был причинен ущерб? — погрустнел Хайме.

— Хм. Да, женщина, из-за которой, как я предполагаю, его преследуют, имела тяжелое прошлое. — Она поет не от радости. Боль и лишения — ее стимуляторы. У вас с ней разные биографии, но вы одинаково устроены.

Пит облизнул губы, допил сок и бросил пустую упаковку в ведро.

Хайме нахмурился. Заметил, что руки у Пита слегка трясутся. Перехватив взгляд, тот скрестил их на груди, зажав ладони под мышками.

— Часто включаешь усилитель? — спросил Хайме.

— Только когда надо пробыть в рукаве достаточно долго. Например, сегодня, когда я искал Луи.

— Возможно, эта штука не так безопасна, — аккуратно предположил Хайме.

— Необходимо, чтобы колеса внутри нас вертелись очень быстро., - объяснил Пит. Он посмотрел на часы, затем очень внимательно на Хайме.

— Сегодня ты уйдешь отсюда с тракусом. Я хотел бы доверить тебе то, о чем пока не знает никто из легиона, но прежде я спрошу тебя: «Что ты знаешь о мараях?»

— Ничего, кроме того, что они правят миром и делают из доноров алмангов, — развел руками Хайме.

— На Джабраиле стоит техника, управляющая волнами, в которых мы живем и из которых состоим. Называется этот аппарат «Мара». Он испорчен с самого начала возникновения разумной жизни на Талатоне, мараи же — это те, кто умело использует ложный сигнал для подчинения себе талатонцев и утверждения своей власти на планете.

Разговор прервал резкий стук в дверь.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросил Хайме. Пит приложил к губам палец.

— Тсс Совершенный дебаггер дарует силу и поддержку в радиусе сто метров при условии твоей полной невозмутимости, — улыбнулся он. Вышел за пределы пурпурного шатра и пошел открывать дверь. Хайме остался ждать за столом. Слева от него покачивался шар с прекрасной, свернувшейся калачиком, спящей девушкой.

6. Недопонимание

— Ничего такого, что могло бы вызвать опасения, — сказал доктор Бренер, глядя поверх макушки головы Уны. — Результаты анализов в норме. Продолжайте мазать руку мазью, которую я вам прописал, и принимайте снотворное.

— Мазь не помогает. Уна посмотрела на доктора вопросительно, как будто ожидая, что тот совершит чудо вместо того, чтобы выставить очередной счет.

— Вы были у психотерапевта? — поинтересовался тот, избегая ее взгляда.

— Была, — ответила Уна, непроизвольно пригладив волосы на макушке. Доктор Бренер скользнул рассеянным взглядом по ее лицу, и переключился на монитор ноутбука.

— Он, как и вы, выписал мне снотворное, в котором я не нуждаюсь, — продолжала Уна, Она загибала пальцы, считая, каких специалистов она уже посетила, а доктор Бренер делал вид, что слушает. Уткнувшись в монитор, он с деловым видом набирая текст: «какяусталихочудомойхочу домой…».

— Вы здоровы, — повторил он, продолжая строчить. — Не зацикливайтесь на себе. Само пройдет.

Уна бросила взгляд на безмятежное лицо доктора. Понимающе улыбнулась, молча встала из-за стола и, вежливо попрощавшись, покинула кабинет.

Она сворачивала в переулок с парковки, когда неожиданно, на проезжую часть, откуда ни возьмись, выскочил мужчина. Она дала по тормозам, но все же слегка толкнула его. Тот устоял на ногах, но испугался. Посмотрел на нее через лобовое стекло взглядом, полным ненависти, и покрутил пальцем у виска. «Ненормальная! Иди к психиатру!» — выкрикнул он и плюнул в лобовое стекло.

Уна закрыла лицо ладонями.

— Есть убежище, милая, не вздумай плакать! — услышала она приятный, мужской голос, и в удивлении убрала руки от лица. На сидении рядом с ней сидел юноша с собранными в толстый пучок на макушке, белыми волосами. Из пучка торчала длинная — сантиметров в десять — костяная шпилька. Уна перевела взгляд на пучок незваного гостя, упиравшийся в потолок машины. В растрепанные, выпавшие из пучка пряди, белых, как снег на вершине горы, волос, была воткнута над левым ухом синяя роза.

— Якша? — в изумлении, тихо пролепетала Уна.