В галереях Коннот-серкус все ваше внимание занимает беспокойная, снующая во все стороны толпа. Сверкают и переливаются перед глазами сотни цветов и оттенков, образуя огромный, живой и подвижный, многокрасочный ковер. Вот чье-то расплывшееся тело никак не может вместиться в узкие одежды, оно так и просится наружу, выпирая всеми своими выпуклыми частями… Вот мелькают чьи-то длинные растопыренные пальцы, они словно ощупывают, оглаживают на ходу каждого встречного… Побежавший было за автобусом чиновник вдруг невзначай рассыпает по горячему асфальту целую пригоршню мелочи и, смутившись, кидается подбирать раскатившиеся во все стороны монеты. В дюйме от него, резко, чтобы не задеть, вильнув в сторону, проносится с сорокакилометровой скоростью трескун-мотоцикл. К остановке подходит еще автобус… Чиновник недосчитал в своей горсти четыре аны, ему хочется и найти наконец пропавшую монетку, и в то же время не пропустить очередь на автобус…

В уличной толпе порой мелькнет некогда хорошо знакомое, но теперь почти стершееся в памяти лицо. Мы оба бессмысленно улыбаемся друг другу, как это делают люди, которым поневоле, против всякого желания, приходится узнавать давно забытых знакомых.

— Как, теперь ты в Дели?

— Да, конечно.

— Но ты же был в Лакхнау!

— Был когда-то. А теперь вот почти уже год, как в Дели.

— Да ну? А я-то думал, что ты по-прежнему в Лакхнау… Ну, как поживаешь?

— Ничего. Тянем потихоньку.

— По нынешним временам и это уже неплохо. Ну, будь здоров! — И этот новоиспеченный «великий деятель» с абсолютным безразличием сует вам руку. — Будет ко мне дело, дай знать. Я ведь теперь в акцизном управлении. Так что, если понадобится виски или еще что-нибудь в этом роде, не стесняйся, понял?

— Хорошо, если будет нужно, я найду тебя.

— Ну, привет! — И он спешит перейти улицу. Но наверняка, еще не достигнув противоположной ее стороны, он успевает начисто забыть о моем существовании…

Вот и кафе — место постоянных встреч подобного рода «великих деятелей». Еще от дверей ваш взгляд различает в среде завсегдатаев несколько обособленных группировок. Первую из них образуют журналисты. Естественно, они с жаром судачат о «фитилях», о всяких скандальных историях и, конечно же, о мировой политике.

Людей, принадлежащих ко второму кружку, объединяет просто-напросто привычка проводить каждый вечер в кафе. Среди них Сундар Джунеджа, заведующий отделом доставки в компании «Вита Роз», производящей прохладительные напитки. Вот Шьям Мальхотра, страховой агент. Вот Джайдев, по прозвищу «Грязная Машина», — он служит в ведомстве по санитарной очистке города. Уже знакомый вам Бхадрасен — маклер по перекупке домов и земельных участков. Чоудхури вообще мастер на все руки; он, например, берет подряды на поставку правительству самых разнообразных товаров, он же спекулирует на черном рынке акциями металлургических и угледобывающих предприятий, он же страхует личные автомашины, и он же великий специалист по части всех дел, относящихся к получению заграничного паспорта… Почтенная эта компания изо дня в день собирается за одним и тем же столиком и изо дня в день ведет одни и те же речи — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Опершись локтем на стол и искоса оглядывая всех входящих и выходящих из кафе посетителей, Мальхотра утробным голосом декламирует стихи — иногда Лудхианви[72], иногда Фаиз Ахмад Фаиза[73]. Его друзья шумно выражают свой восторг, так что со стороны можно подумать, что эти стихи сочинил сам Мальхотра. С каждой строфой взгляд «поэта» становится все более косым, а голос все более утробным.

Затем настает очередь Джайдева, то бишь Грязной Машины. Самодовольно покручивая жиденькие усики, он потешает приятелей непристойными шутками и песенками, словно задавшись целью тем самым оправдать и свою профессию, и свое прозвище. Даже циничный толстяк Бхадрасен, у которого от удовольствия то закрываются, то снова открываются узенькие глазки, а оплывшее лицо от смеха вовсе обращается в жирную лепешку, говорит под конец:

— Ну и скот же этот Грязная Машина! Каким был в Лахоре тринадцать лет назад, таким и остался. И язык все такой же поганый и такой же сладкий…

Единственное, на что способен Сундар Джунеджа, — это звонко хихикать при каждом слове, произносимом друзьями. Когда же его спрашивают о причине смеха, он принимается хохотать еще громче, но, впрочем, тут же в замешательстве смолкает.

Чоудхури всегда загадочно улыбается, поминутно поглядывая на часы. Ему нравится делать вид, что в кафе он попал совершенно случайно и что вообще его место совсем не здесь, а в каком-то ином, несравненно более достойном обществе.

Выйдя из кафе, друзья долго еще стоят на тротуаре и лениво жуют бетель, продолжая все тот же бесконечный и бессмысленный разговор. Только обидевшийся Сундар Джунеджа немедленно покидает компанию. Остальные четверо дружно направляются домой к Чоудхури, там они снова пьют вино и снова твердят те же речи, и только к полуночи, договорившись о новой встрече на следующий же день в кафе, наконец расходятся. После ухода осточертевших приятелей Чоудхури срывает свой гнев на ни в чем не повинном слуге, не скупясь при этом на самую неприличную брань, и наконец засыпает с твердым намерением с завтрашнего дня не позволять больше собираться этому «парламенту» у себя дома…

Третью разновидность завсегдатаев кафе представляет здешний художественный кружок — самый известный в почитаемый в публике. Он собирается обычно в отдельной, семейной кабине. Тут театральные режиссеры, старые художники, артисты-профессионалы, актеры-любители и еще две или три девушки, которые в дни спектаклей занимаются продажей билетов и программок. Разговор тут идет о самых серьезных проблемах современной театральной жизни. А проблем этих множество. Каково будущее профессионального театра в Индии, и в особенности в Дели? И какими качествами должен он обладать? Способен ли народный театр стать фундаментом для создания профессионального театра? Можно ли на коммерческой основе осуществить постановку пьес, созданных для «высокого» театра? В какой мере театр нуждается в поддержке государства? Окажется ли полезной для прогресса театрального дела в Индии правительственная программа основания новых театров по всей стране? Чего хочет от нас народ? Что мы сами хотим дать народу? Станет ли театр будущего во всех отношениях символистским? Какое место в пьесе должны занимать музыка и танец? Какие возможности предоставляет актеру сама по себе музыкальная драма?…

Начавшись с общих тем, беседа очень скоро соскальзывает на конкретные вопросы текущей театральной жизни. Ну, скажите, — возмущается кто-то, — что хорошего, если не упоминать об освещении и декорациях, было в спектакле «Мужеством добытая Урваши»?[74] А каким круглым идиотом представили императора в «Чандрагупте»[75]! А Чанакья?[76] Вы помните, с каким ужасным пенджабским акцентом вел актер эту роль? Да что там! Возьмите ту же Радху в «Прекрасном Мадхаве» — разве не казалось вам, что это вовсе не Радха, а Менака[77]? И что вообще было в ней, кроме откровенной сексуальности? Просто чудо, каким натуральным сделали убранство гостиной в «Цветном стекле»! Но было бы совсем хорошо, если бы актерам вообще запретили входить в нее! Не правда ли, так и казалось, что перед вами толпа уличных торговцев, которых только что оторвали от их лотков на Зеленном базаре?.. Вы не находите, что танец Шачи в «Красавице» был исполнен в самый неподходящий момент?.. Вы говорите — «Дарбар Великих Моголов». Да что в нем, собственно, и было от могольских-то времен? Можно подумать, что вам показывают не дворец императора, а загон для скота, в котором дружно блеет стадо баранов! Какой уж там: прогресс театра после подобных-то спектаклей!. А вы помните Дурьодхану в пьесе «Венисанхар»? Согласитесь, он произносил роль точно как продавец зубного порошка, предлагающий свой товар прохожим….