Сергей, перевернулся на спину, закрыл глаза, сопоставил нацарапанное Иваном с тем, что видел сам, стал думать. «Какой же тут замысел? Что ж получается: они не только со стороны моря, а и с суши прикрываются? Постой, постой…»

— Ваня, а эта, как ее, ну, дюймовка. Она танк возьмет?

— Ты шо? Шестидюймовка! Да она любой танк как скорлупку расколет. Это ж соображать надо: шестидюймовка!

— Кажись, я начинаю понимать, Ваня. Давай спать. Завтра кое-что проверю, прикину и тогда посоветуемся. Вот что я тебя попрошу, Ваня: присмотрись, что там за вояки? Немцы, румыны или эти… власовцы. Ладно?

— По-моему, немцы. Правда, и эти, РОА, вроде мелькали. Верно-верно. Были и РОА. И даже — да чего там — в основном они и есть. Как раз остальные — только мелькают.

— Присмотрись, Ваня. Это очень, очень важно. А если не сдрейфишь — и настроение прощупай. Надо, чтоб на батареях были подходящие нам люди. Понял?

— Ладно.

Помолчали. И неожиданно:

— А с батареи Зубкова меня турнули. За девчонку. В общем-то, зря. Комвзвода имел на нее виды. А она возьми и приди ко мне. Ну, понимаешь, не чувствую я себя виноватым. Ее это дело, понимаешь, ее право… Ну, не знаю. Утром он с вахты пришел в блиндаж. А она… со мной под одной шинелью. А, да что говорить… Я самому Зубкову поклялся, что женюсь на ней… Куда там! Комвзвода как разорался. И нарушение дисциплины, и Устава… И разврат. И ведь ее даже не допустили на комсомольское собрание. Комвзвода специально услал ее на самый дальний НП. Она связистка. Проститься не разрешили. Меня списали. На полуторку — и в Геленджик. Писал. Никакого ответа. Наверное, комвзвода, гад, перехватывает письма. А моего ж адреса она не знала. А теперь… Эх, братишка…

Сергей нащупал руку Ивана, сжал в своей крепкой ладони.

— Это я тебе, Серега, к тому, чтоб ты во мне какого-нибудь гада не увидел. Хочу, чтоб ты знал. Я, брат, не такой уж дурак, как ты думаешь. Вижу — не простой ты парень. И присох я к тебе за эти дни. Ты мне ничего не рассказывай. Ты только говори, что делать, и я в лепешку расшибусь…

— Ладно, Ваня. Давай поспим. Завтра опять каторга. Да и раскумекать кое-что надо. А насчет настроения у «освободителей» — прощупай. Ищи людей. Нам эти батареи ох как нужны будут, Да присмотрись, как они друг дружку перекрывают.

…Утром Сергей основательно рассмотрел, куда какие дороги ведут и по каким направлениям какие части окапываются. Расспросил трех дружков — «дезертиров». Получалась хитрая картина: на горе, над всей Феодосией, засела усиленная рота эсэсовцев. А на берегу посадили… власовцев. Причем и в пулеметных бункерах, и в артиллерийских капонирах. Сергей не поверил. Но вечером Иван подтвердил, что с артиллеристами даже разговаривал и, похоже, на двух батареях «освободители» не прочь на немца пушки повернуть.

— Ну а пушки?

— Да ты понимаешь… — Иван поскреб в затылке. — Хреновенькие пятидесятимиллиметровки и эти пукалки — «эрликоны». И никаких тебе крепостных страшилищ.

— Может, временно?

— Не похоже. Снарядных ящиков навезли — неделю можно непрерывный бой вести.

Сергей понял: драпают фрицы. И оставляют на заслоне этих выродков из РОА. Тут, пожалуй, он замешкался. Надо форсировать работу с «освободителями». А то ни им, ни своим пользы не будет. А если поднажать, кое-что может и получиться. Ведь не все же выродки? Кто ослаб, кто испугался, кто думал гитлеровцев перехитрить. Да мало ли что! Надо прощупать и поднажать на этих солдатушек — бравых ребятушек.

В обеденный перерыв к Сергею подошли два «краснопогонника». Угостили сигаретами. Осторожно разговорились. Оказалось, оба артиллеристы: Иван Клименко и Михаил Калугин. Земляки с Кубани.

— Твой морячок Иван сказал, что надо с тобой поговорить, — вопросительно посмотрел на Сергея Калугин.

— А что, у вас есть что сказать?

— У нас-то есть, а у тебя?

Сергей поколебался и… пошел на риск.

— Вы с каких батарей?

— Я с первой, Иван — с третьей.

— Кто командиры?

— Немцы.

— Справитесь?

Оба потупились, молча глубоко затянулись. Клименко поднял на Сергея глаза:

— Наши справятся.

— Да и мы тоже, — добавил Калугин.

— А четвертую и вторую накроете?

— Вполне, — подумав, ответил Клименко. Калугин кивнул согласно.

— А по пулеметным бункерам?

— Это нам сподручнее, — отозвался Калугин. — Только… там же… Ну, тоже наши.

— А по гарнизону?

— Это пожалуйста, — оживился Калугин. — С нашим удовольствием.

— Тогда все, ребята. Сигнал дам. Связь — через моряка.

Через два дня Калугин привел еще двух дружков: артиллериста и пулеметчика крупнокалиберного пулемета. Сергею новички понравились. Молчуны. Говорят только по делу. Откровенно. Глаз не прячут. И во взглядах — готовность и надежда.

Еще через пару дней сам вышел на бывшего учителя из Старого Крыма Васильева. Иван привлек бывшего моряка Тончева. Постепенно вырисовывалась картина обороны. Гарнизон — батальон. Состав — русские, поляки, австрийцы, румыны. И только одна треть — пожилые немцы, призванные по тотальной мобилизации.

Русские, набранные из пленных, постепенно сдружились с Сергеем и его друзьями. Приносили хлеб, сигареты. Рассказывали о приказах командования. Горько сетовали на судьбу, на свое безвыходное положение. Сергей внимательно изучал людей, все осторожнее подходил к отбору доверенных. Знал: чем шире сеть, чем больше людей в ней, тем больше и опасность провала.

Командир крупнокалиберной пулеметной точки полтавчанин Роман Кисиль активно взялся за создание ударных групп на батареях и на пулеметных точках. Докладывал Сергею, что все русские готовы искупить свою вину кровью, перебить гитлеровцев и перейти на сторону Красной Армии.

Сергей наиболее доверенным сообщил пароль для перехода (пароль был дан еще в Краснодаре). Совершенно неожиданно натолкнулся на пожилого немецкого солдата, говорившего на ломаном русском. Костерил войну, фашистов. Плакал, что в Гамбурге под американскими бомбами погибла семья. Согласился сдаться по паролю. Он же указал Сергею и на агента «Цеппелина», рыскавшего по баракам в поисках подходящего «материала» для диверсионных школ. Сергей взял на заметку всех, с кем говорил этот вербовщик. Через своих друзей прощупал их настроение. Двоих, особенно озлобленных против Советской власти, солдаты РОА ликвидировали сами и сообщили об этом Сергею. Пришлось малость осадить, чтобы не привлечь внимания агента «Цеппелина».

Вечером опять шептались с Иваном. Сергей радовался, что дело налаживается. Но скрытая тревога не покидала: не ошибся ли в людях? Не выдадут ли, не подведут в критический момент? Иван горячился, заверял, что осечки не будет. Семен же как-то незаметно отдалился. Вернее сказать, не заметили друзья, как он стал отдаляться. Опустился. Тупо хлебал баланду, опрокидывался на бок и боровом храпел до утра. А утром опять хлебал, становился в колонну и тупо, покорно, бездумно с утра до ночи таскал бревна, камни, плиты, катал литые бетонные колпаки. На былых своих дружков внимания не обращал, хотя по-прежнему приходил в захваченный ими с самого начала угол.

Иван первый не выдержал:

— Слушай, не нравится мне твой Семен. Быдлом становится. Гадом станет.

— Потерпи, Ваня. Здоровый, молодой. На голод слаб.

Через день Иван опять зашептал Сергею:

— Говорю тебе: плохо дело. Семен у капо выклянчивает куски вареной конины, а тот у него что-то выспрашивает, и он ему чего-то бубнит.

Это встревожило Сергея. Попробовал говорить с Семеном. Тот грубо и лениво оборвал:

— А катись ты. Вы тут с морячком шепчетесь, ну и шепчитесь. А меня не замай. Идейные. Все одинаково на фрица робим. Хочешь чистеньким вывернуться? Не выйдет.

И завалившись на бок, захрапел.

— Ну? — привалился Иван.

— Неладно, Ваня.

— А я тебе что?

— Ладно. Спим. Завтра придумаем.

— Смотри, чтоб он раньше не придумал.

Утром Сергей сам наблюдал, как Семен жадно глодал серо-зеленый мосол, полученный от капо, и что-то бубнил, то кивая головой, то отрицательно ею тряся.