— Сережа! А куда ты ходил? Я звала, звала…

— Ходил, ходил, девонька, — заклохтала старуха. — Вот, гляди, молочка тебе добыл.

Она опять нырнула в свою бездонную корзину и извлекла оттуда полосатую карахонечку. В горшочке, сделанном из этой маленькой тонкостенной тыквочки, и вода, и молоко в любую жару остаются прохладными.

— Молоко?..

Сергею показалось, что Аня не сказала это, а простонала или даже пропела.

Отпив пару глотков, девушка вдруг осознанно распахнула глаза:

— А вы? Сережа, кто это? Сережа!!!

Сергею хотелось сказать: «А я знаю?», но старуха опередила, затараторила, заспешила, сноровисто укладывая вещи в корзинку:

— А побирушка я. Милостыньку прошу. Кто мне поможет. А кому и я. Вижу, совсем ты плоха, дай, думаю, подойду. Авось помогу.

— Сережа, кто она?

— Ну она ж тебе сказала.

— Не боись, деточка. Меня батя везде посылает помощь оказывать.

Сергей насторожился. Еще в Апшеронске ему сказали, что тут, под Краснодаром, действует группа Бати. Неужто удача? Сердце заколотилось. Но спросил сурово:

— Стара ты, чтоб батю иметь и по его указу шастать. — Подумав, добавил: — Небось сама какому бате маманей приходишься.

— Ого, милок! Мой батя таких бородачей, как ты, пятерых за пояс заткнет.

— А ты что, бабуля, краснодарская?

— Екатеринодарская, милок. Теперича про Красный-то дар забывать пора. — И неожиданно: — А ты, случаем, не от Лукича ли?

Это был пароль Нефтегорского партизанского отряда. Сергей напрягся. Не знал, что партизанская весть уже сюда дошла.

— Какие там Лукичи. Из эвакуации мы возвращаемся.

— А, ну да, ну да. И я ж так подумала. И шинелька немецкая на девке. И стеганочка на тебе, хлопчик, вроде не нашего, не русского покроя. И рану-то девушке тебе перевязать нечем. И… энтот… «окопчик» над обрывчиком штыком ковырял. И пистолетик, вишь, немецкий из кармашка торчит.

Тут Сергей с ужасом заметил, что упарившись ковырять могилу, снял куртку, небрежно швырнул ее на землю, не заметив, что внутренний карман оказался снаружи и из него торчит ребристая рукоять генеральского парабеллума.

— Глазастая ты, бабуля.

— Да уж война научила.

— А если скажу: от Лукича. Что будет?

— А ничего и не будет, милок. Брательник у меня тут в Кармалином лесу. Лесничим. Подумала: может, секач поранил девоньку-то.

Бабка как-то суетливо засобиралась:

— Вы уж никуда не шастайте. Кажись, и дедуня мой, батя то есть, гдесь поблизости. Авось и спознаетесь.

Старуха ушла, по-молодому перебирая ногами в бурках и лихо перепрыгивая через валежник.

Сергей оттащил Аню в овражек. Нагреб и засыпал ее сухими листьями.

Аня тихо постанывала.

— Молчи, Анютка. Замри. А я тут под корягой укроюсь. Ничего. Две обоймы. Живыми не дадимся.

— Ты меня, Сереженька, живой не оставляй. А то я ж бредить стану. Не оставляй, Сереженька.

— Умолкни, говорю.

Пролежали до вечера. Небо начало примеркать. Сергея сморил голод и усталость. Но какая-то часть сознания работала. Хрустнула ветка. Вмиг очнулся и напрягся. Устроил на уровень глаза парабеллум. Неожиданно через плечо шагнула огромная нога в солдатском сапоге. Наступила на кисть. Парабеллум безвольно выпал из руки и зарылся в листву. Бас сверху прогудел:

— Ну и вояка. А ну повернись на спину!

Сергей попробовал выдернуть руку. Мертво.

— Да не вертухайся. Вставай. Девка вон твоя сидит и на тебя глазищи пялит. Защитник!

Сергей безвольно перевернулся на спину. Увидел над собой, как ему показалось, гиганта, бородача. Как Илья Муромец с картины сошел. Только ему, Сергею, в грудь, не вздрагивая, смотрел дырчатый кожух автомата.

— Ну, сказывай: тебе с Батей хотелось повидаться?

Сергей решился. Выхода не было.

— Да, с Батей.

— Ну так я и есть Батя.

— Сережа! — предостерегающе простонала Аня.

— А ты, девонька, помолчи. — И уже к Сергею: — А ну подымайся, воин. Отойдем, потолкуем.

— Сереженька!

— Аня, не волнуйся! Все будет хорошо.

— Точно, точно, девонька. Все будет хорошо. Хоть с ним, хоть без него, — прогудел бородач, ловко выхватив из листвы парабеллум и пряча его в свой карман.

— Не смейте так!

— А ты не кидайся! Ишь, Аника-воин. Проспал пост. Иди-иди!

Сергей шел, спотыкаясь и оглядываясь на огромные, по весь лес, Анины глаза. Прошли так с полкилометра. Полянка. На пеньках — трое полувоенных, все с оружием.

Моложавый, с тонкими злыми губами и черным, зачесанным набок чубиком (шапку почему-то держал на стеганых брюках), криво усмехнулся:

— С прибытием вас, герой, чи той як его, герой тыла.

Сергей все еще был взведен.

— Здоров, герой в мужицкой поддевке!

Прилизанный обернулся к длинному в мохнатой папахе:

— А мы с характером! — И вдруг заорал, срываясь на хрип: — Кончай комедь, контра! Дезертир или шпион?

Вмешался бородач:

— Охолонь, Ваня. Ему ж для просветления — хоть кипяточку, хоть табачку. А ты в крик! Гость же.

— Таких гостей в овраге волки доедают.

— Ладно, сказал: охолонь. — Теперь в голосе бородатого зазвучал неприкрытый металл. Прилизанный смолк и начал завязывать поворозки на ушанке.

Бородатый указал на свободный пень:

— Садись, борода. Щас Никитка чаю спроворит. Малиновый, правда. Но ничего. Дух лесной, добрый. Ты в лесу уже сколько?

— Второй месяц, — неожиданно для себя признался Сергей.

— Чего ж ел?

— А что придется.

— А девку где взял? Чем кормил?

— Тем же и кормил. Кислицей, каштаном. Корнями. А где взял, там нету.

— Это ты верно. Ни девки, ни тебя там нету.

Помолчали. Молчаливый, в мохнатой шапке, умудрился без единого дымка на костерке согреть воду в котелочке. Стали прихлебывать с крышечек кипяток. Сергей тревожно поглядывал в ту сторону, где осталась Анна.

— Да ты за девку не сумлевайся. Там возле нее наша врачиха хлопочет, настоящая.

Сергей вопросительно посмотрел на бородача.

— Точно, точно. Настоящая врачиха. Костерит тебя во все тяжкие. Чуть девку не погубил. Еще бы денек-два — и все. Сколько ж ты ее в таком виде волок?

— Не знаю. Только сегодня призналась, что ранена.

— Кремень девка. Жена, что ли?

— Нет.

— А что ж, сестра или сродственница?

— Да нет же, говорю.

— Ага. Стало быть, боевая подруга. Помолчали.

— А как же вы от «эдельвейсов» ушли?

У Сергея закаменели скулы.

— И шинелька «эдельвейсовая». И у тебя на ватнике ихние эмблемки. А уж на том пистолетике, что ты в листву уронил, так на нем монограмма: «Доблестному солдату рейха и фюрера генералу Блюму». Ну, на Блюма ты не похож. А вот то, что Блюм был гебитскомиссаром в Пятигорске — это мы знаем. Та вы что ж, из-под Пятигорска пробираетесь?

Сергей глотнул большой глоток кипятка, обжегся, закашлялся.

Бородач добродушно, но чувствительно постучал по его спине. И вдруг сурово, жестко глянул в слезящиеся глаза Сергея, резко спросил:

— Кому докладывать?

Сергей через силу выдавил:

— Петруню…

— Вот дура лошадь. Ясли поела, а сено оставила. — Это хохотал, чуть не падая с пенька, тонкогубый, прилизанный. И лицо у него было уже не такое зверское, и глаза не злые, а какие-то тепло-серые.

— Так Петрунь же это я!

Сергей вопросительно зыркнул на бородача.

— Точно, точно. Петрунь. Мой заместитель по разведке. Ну что я — Батя, тебе уже доложился. А теперь выкладывай, кто ты есть?

И тут у Сергея вдруг что-то замкнуло. Замолчал. Заиграл желваками. Весельчак Петрунь сразу посерьезнел. Встал:

— Ладно. Пошли.

Бородач ободряюще кивнул.

…Двенадцатого февраля 1943 года наши войска заняли Краснодар. Разведгруппа Бати, а с нею и Сергей с Аней, вместе с передовыми частями вошла в город. Работы было невпроворот: вылавливали спрятавшихся пособников оккупантов, шпионов, диверсантов, дезертиров, распутывали хитрые сети, оставленные немецкой контрразведкой, нащупывали и разматывали вражеские агентурные связи.