Тяпа, однако, явно был влюблён в неё по уши. Его поведение до и во время ленча доказывало, что он изо всех сил стремился быть достойным её большой, доброй души. Когда Дживз предложил ему коктейль, он отшатнулся от бокала, словно туда всыпали яду. Мне тошно было видеть, как любовь изменила этого человека. При одном взгляде на него кусок застревал у меня в горле.
В половине третьего Беллинджер покинула нас и отправилась на урок пения. Тяпа проводил её до двери, подпрыгивая на каждом шагу и что-то бормоча блеющим голосом, а затем вернулся в гостиную и посмотрел на меня осоловелыми глазами.
— Ну, Берти?
— Что «ну»?
— Настоящее чудо, правда?
— Правда, — согласился я, чтобы успокоить придурка.
— А как тебе её глаза?
— Блеск.
— А фигура?
— Не то слово.
— А голос?
С этим я не мог спорить. По просьбе Тяпы, Беллинджер спела несколько песен, прежде чем кинуться к накрытому столу, как свинья к корыту, и вряд ли кто-нибудь посмел бы отрицать, что горло у неё было лужёное. Извёстка до сих пор сыпалась с потолка.
— Потрясающий, — сказал я.
Тяпа вздохнул и, налив себе в бокал на четыре пальца виски и на один содовой, сделал большой глоток.
— Ах! — воскликнул он. — Какое счастье!
— Почему ты отказался выпить за ленчем?
— Видишь ли, — признался Тяпа, — я ещё не выяснил, как Кора относится к употреблению спиртных напитков, и на всякий случай решил не рисковать. Как ты знаешь, я вишу на волоске, и сейчас каждая мелочь может сыграть роль, а поняв, что я не пью, она наверняка увидит во мне человека с глубоким умом.
— Как можно увидеть то, чего нету? С каких это пор у тебя появился ум, тем более глубокий?
— Не беспокойся, я знаю, что мне делать. У меня есть план.
— Могу поспорить, ты придумал какую-нибудь чушь.
— Ах, вот как? — заявил Тяпа, явно разгорячившись. — Позволь мне заверить тебя, мой мальчик, что я держу ситуацию под контролем не хуже любого генерала. Ты помнишь Говядину Бингхэма, который учился с нами в Оксфорде?
— Как раз вчера встретил его на улице. Он стал священником.
— Да. В Ист-энде. Ну так вот, он организовал нечто вроде клуба для местной молодёжи. Они сидят в читальном зале, пьют какао, играют в триктрак и изредка ходят в концертный зал на всякого рода представления, Я помогаю Говядине, чем могу. За последние несколько недель я каждый вечер только и делал, что играл в триктрак. Кора ужасно мной довольна. Теперь я должен уговорить её спеть во вторник на одном из концертов, который устраивает Говядина.
— Зачем?
— Затем, что в моей голове созрел гениальный план. Я тоже буду там петь, Берти.
— С чего ты взял, что это тебе поможет?
— Уверяю тебя, я буду петь так, что Кора не сможет не понять всей глубины моих чувств. Она увидит, как грубая, некультурная публика будет плакать, не стесняясь, и скажет себе: «О да! У моего избранника большая, добрая душа!» Дело в том, Берти, что я не собираюсь кривляться на сцене. Буффонада не в моём стиле. Я исполню песню об одиноких ангелах. которые…
Я вскрикнул от изумления.
— Не хочешь ли ты сказать, что собираешься спеть «Солнечного мальчика»?
— Вот именно.
Я был шокирован. Да, разрази меня гром, шокирован, дальше некуда. Видите ли, по поводу «Солнечного мальчика» у меня сложилось определённое мнение. Я считал, что исполнять его могут только избранные и только в своих ваннах. Мысль о том, что песню собирается выставить на посмешище в каком-то концертном зале не кто иной, как парень, который подложил своему другу свинью в «Трутне», была мне отвратительна. Да, именно отвратительна. Однако я не успел выразить своего ужаса и негодования, потому что в эту минуту в комнату вошёл Дживз.
— Миссис Траверс только что звонила по телефону, сэр. Она просила передать, что скоро к вам зайдёт.
— Хорошо, Дживз, — сказал я. — Послушай, Тяпа…
Я умолк. Тяпа исчез.
— Что ты с ним сделал, Дживз? — спросил я.
— Мистер Глоссоп ушёл, сэр.
— Ушёл? Как он мог уйти? Он сидел в этом кресле…
— Входная дверь захлопнулась, сэр.
— Но с какой стати он удрал?
— Возможно, мистер Глоссоп не захотел встречаться с миссис Траверс, сэр.
— Почему?
— Не могу сказать, сэр. Но при упоминании имени миссис Траверс он мгновенно встал с кресла.
— Странно, Дживз.
— Да, сэр.
Я перевел разговор на более понятную для меня тему.
— Дживз, — сказал я, — в следующий вторник мистер Глоссоп собирается петь «Солнечного мальчика» на концерте в Ист-энде.
— Вот как, сэр?
— Перед аудиторией, состоящей в основном из торговцев овощами, владельцев мясных лавочек, официантов питейных заведений и третьесортных боксёров.
— Вот как, сэр?
— Напомни мне, чтобы я туда пошёл. Вне всяких сомнений, он с треском провалится, а я хочу при этом присутствовать.
— Слушаюсь, сэр.
— А когда придёт миссис Траверс, проводи её в гостиную.
Те, кто хорошо знаком с Берти Вустером, знают, что он путешествует по жизни в окружении эскадрона крикливых, надоедливых, высокомерных тётушек. Но среди них есть одно исключение, а именно, моя тётя Делия. Она вышла замуж за Тома Траверса в тот год, когда Василёк выиграл скачки в Кембридшире, и должен сказать, старикану повезло, дальше некуда. Мне всегда доставляет удовольствие поболтать с ней о том о сём, и я радостно приветствовал её, когда в два пятьдесят пять она ворвалась ко мне в гостиную.
Она выглядела очень возбуждённой и приступила к делу, не откладывая его в долгий ящик. У моей тёти Делии большая, добрая душа. В своё время она была заядлой охотницей, и до сих пор, обращаясь к собеседнику, разговаривает так, словно увидела на холме в полумиле лисицу.
— Берти! — вскричала она голосом, от которого свора борзых наверняка понеслась бы со скоростью ветра. — Мне нужна твоя помощь!
— И ты её получишь, тётя Делия, — учтиво произнёс я. — Даю тебе честное слово, никому другому я не окажу услугу с такой готовностью, никому другому я не буду так счастлив…
— Кончай трепаться, Берти, — умоляющим тоном сказала она. — Ты видишься с этим своим другом, молодым Глоссопом?
— Он только что был у меня на ленче.
— Ах, вот как? Жаль, ты не подсыпал яду в его суп.
— Мы не ели суп. И когда ты говоришь о нём, как о моём друге, ты, мягко говоря, искажаешь факты. Со всем недавно после обеда в «Трутне»…
В эту минуту тётя Делия, — как мне показалось, несколько резко, — заявила, что предпочитает узнать историю моей жизни из книги, которую я напишу на склоне лет. Теперь я твёрдо убедился, что сегодня ей изменило весёлое расположение духа, которым она славилась, и поэтому, позабыв о своих неприятностях, спросил, что у неё стряслось.
— Всё дело в этом смрадном псе, Глоссопе, — объяснила она.
— Что он натворил?
— Разбил сердце Анжелы. — (Анжела. Дочь вышеупомянутой. Моя кузина. Классная девушка).
— Разбил сердце Анжелы?
— Да… разбил… сердце… АНЖЕЛЫ!
— Ты говоришь, он разбил сердце Анжелы?
Тут она дрожащим голосом попросила меня не разыгрывать комических сцен из водевиля.
— Чем он разбил её сердце? — спросил я.
— Своим пренебрежением. Своей низостью, бессердечностью, бесчувственностью и двуличностью.
— Двуличностью, это здорово сказано, тётя Делия, — согласился я. — Когда речь идет о Тяпе Глоссопе, другого слова не подберёшь. Позволь мне рассказать, что он однажды сделал со мной вечером в «Трутне»…
— Несколько месяцев подряд от него просто отбоя не было. Он увивался за Анжелой с утра до вечера. В моё время люди сказали бы, что он искал её расположения…
— Попросту говоря, волочился.
— Волочился или искал расположения, как тебе больше нравится.
— Как тебе больше нравится, тётя Делия, — вежливо произнёс я.
— Как бы то ни было, он, словно привидение, бродил по нашему дому, каждый день приезжал на ленч, танцевал с ней ночи напролет, пока бедная девочка не втюрилась в него по уши и не стала считать само собой разумеющимся, что вскоре они пойдут по жизни в одной упряжке и будут кормиться из одних яслей. А недели три назад он неожиданно исчез и бросил её, как перчатку. Я слышала, он потерял голову из-за какой-то девицы, с которой познакомился на чаепитии в Челси… как же её зовут?…