Девица за фортепиано ударила по клавишам, заиграв вступление к «Солнечному мальчику», и Тяпа раздулся, как воздушный шар, молитвенно сложил руки на груди, закатил глаза таким образом, чтобы никто не сомневался в наличии у него Души, и начал петь.

Я думаю, в первую минуту присутствующие были слишком потрясены и поэтому не приняли соответствующих мер. Это кажется невероятным, но я даю вам честное слово, что, пока Тяпа пел первый куплет, в зале царила мёртвая тишина. Но потом зрители опомнились.

Разъярённый торговец овощами — человек страшный. До сих пор мне не доводилось видеть народных волнений, и, должен признаться, вид разгневанного пролетариата вселил в меня ужас. Я имею в виду, теперь я осознал весь кошмар Великой французской революции. Не было такого места в зале, откуда не доносился бы рёв, который можно разве что услышать (по крайней мере так утверждают знатоки) во время боксерского поединка на ринге в Ист-энде, когда судья дисквалифицирует любимца публики, а потом уносит ноги, пока цел. А затем аудитория перешла от слов к делу.

Не знаю, почему, но я был убежден, что прежде всего в Тяпу полетит гнилая картофелина. Такое уж у меня возникло предчувствие. Однако, строго придерживаясь фактов, я должен сказать, что сначала в него запустили бананом, и я сразу понял, что выбор сделан тем, кто соображал куда лучше меня. С детства привыкшие реагировать непринуждённо, если чьё-либо выступление обмануло их надежды, эти ребята инстинктивно знали, как выразить свои чувства наилучшим образом, и в тот момент, когда я увидел, как банан разлетелся брызгами по белой рубашке Тяпы, я понял, что эффект от него неизмеримо живописнее, чем от картофелины.

Впрочем, у картофельной школы мысли тоже были последователи. По крайней мере, в самый разгар страстей я заметил двух деятелей довольно интеллигентного вида, которые швырялись исключительно гнилым картофелем.

Реакция Тяпы была удивительной. Глаза у него вылезли из орбит, а волосы, казалось, встали дыбом, но он продолжал открывать и закрывать рот, и по движению его губ было понятно, что он автоматически продолжает петь «Солнечного мальчика». Затем он вышел из транса и опрометью бросился за кулисы, на доли секунды опередив помидор, попавший в закрытую дверь на уровне его головы.

Через некоторое время шум и крики утихли. Я повернулся к Дживзу.

— Тягостное зрелище, Дживз, — сказал я. — Но так было надо.

— Да, сэр.

— Хирургическое вмешательство, что?

— Совершенно верно, сэр.

— Ну, после того как он с треском провалился на её глазах, можно считать, роман Глоссоп — Беллинджер за кончился.

— Да, сэр.

В этот момент старина Говядина вышел на сцену.

— Леди и джентльмены, — сказал он.

Я думал, он сейчас упрекнёт свою паству за слишком сильное проявление чувств. Я ошибся. Видимо, пастырь понимал, что его подопечных нельзя ругать за проявление здравомыслия, и поэтому не возражал против небольшого оживления в зале.

— Леди и джентльмены, — сказал старина Говядина, — следующим номером нашей программы должна была быть песня в исполнении мисс Коры Беллинджер, известного колоратурного сопрано, но мисс Беллинджер только что позвонила по телефону и сообщила мне, что у неё сломалась машина. Однако она взяла кэб и скоро к нам приедет. Тем временем наш друг, мистер Енох Симпсон, прочтет нам поэму «Преступник Дан Макгроу».

Я покачнулся и уцепился за Дживза, чтобы не упасть.

— Дживз! Ты слышал?

— Да, сэр.

— Её здесь не было!

— Нет, сэр.

— Она его не видела!

— Нет, сэр.

— Твой дурацкий план с треском провалился!

— Да, сэр.

— Пойдем отсюда, Дживз, — сказал я, и зрители, стоявшие рядом, вне всяких сомнений сильно удивились, не понимая, почему моё благородное чело вдруг стало бледным и хмурым. — Я пережил нервное потрясение, которое выпадало на долю разве что первых мучеников. Я потерял несколько фунтов в весе и десять лет жизни. Я прошёл сквозь пытки. Воспоминания о них заставят меня кричать во сне и просыпаться в холодном поту. И всё впустую. Пойдем.

— Если вы не возражаете, сэр, я останусь. Мне бы хотелось досмотреть концерт.

— Как знаешь, Дживз, — мрачно произнёс я. — Лично у меня не осталось никаких желаний, поэтому я зайду в «Козёл и виноград», пропущу ещё один стаканчик цианистого калия и отправлюсь домой.

Около половины десятого я сидел в своей доброй, старой гостиной, потихоньку потягивая последний за день бокал восстанавливающей силы жидкости, когда раздался звонок в дверь и передо мной предстал Тяпа. Он выглядел как человек, переживший встречу со своим Создателем. Под глазом у Тяпы был синяк.

— Привет, Берти, — рассеянно сказал он и подошёл к каминной полке с таким видом, словно не знал, что ему покрутить в руках или сломать. — Я только что выступал на концерте Говядины Бингхэма, — сообщил он после минутного молчания. — Пел «Солнечного мальчика».

— Да? — спросил я. — Ну и как?

— Полный порядок. Зрители пришли в полный восторг.

— Ты их сразил?

— Наповал. Плакали навзрыд.

Заметьте, это говорил человек, получивший прекрасное воспитание, которому мама, укачивая его на коленях, наверняка долгие годы твердила, что врать грешно.

— Я полагаю, мисс Беллинджер довольна?

— О да. Счастлива.

— Значит, теперь у тебя всё в порядке?

— О, вполне. — Тяпа потупил глаза. — С другой стороны, Берти…

— Да?

— Видишь ли, я долго думал и пришёл к выводу, что мисс Беллинджер всё-таки мне не пара.

— Не пара?

— Не пара.

— Почему не пара?

— Ну, трудно сказать. Такие вещи понимаешь внезапно. Я уважаю мисс Беллинджер, Берти. Я восхищаюсь ею. Но… э-э-э… меня не оставляет мысль о том, как добрая, милая девушка… э-э-э… например, твоя кузина Анжела, Берти… повела бы себя… э-э-э… короче говоря, я хочу обратиться к тебе с просьбой. Позвони, пожалуйста, Анжеле и выясни, как она отнесётся к тому, что я приглашу её сегодня в «Беркли» поужинать и немного потанцевать.

— Звони. Вот телефон.

— Нет, я всё-таки предпочёл бы, чтобы её спросил ты, Берти. Так получилось, что… в общем, если ты, так сказать, протопчешь мне тропинку… видишь ли, а вдруг она… я имею в виду, ты ведь знаешь, какие бывают недоразумения… и… одним словом, Берти, старина, я попросил бы тебя немного мне помочь и всё-таки протоптать тропинку, если не возражаешь.

Я снял трубку и позвонил тёте Делии.

— Можешь прийти. Она тебя ждёт, — сказал я.

— Передай ей, — преданно прошептал Тяпа, — что я лечу к ней со скоростью ветра.

Через несколько минут после того, как он умотал, послышался щелчок ключа в замочной скважине, и я услышал в коридоре лёгкие шаги.

— Дживз! — позвал я.

— Сэр? — сказал Дживз, появляясь рядом со мной.

— Дживз, произошло нечто невероятное, У меня только что был мистер Глоссоп, Он говорит, у него с мисс Беллинджер всё кончено.

— Да, сэр.

— По-моему, тебя это не удивляет.

— Нет, сэр. Должен признаться, я предвидел подобный исход.

— А? Почему?

— Мне показалось, они разойдутся, когда я увидел, как мисс Беллинджер ударила мистера Глоссопа в глаз.

— Ударила?

— Да, сэр.

— В глаз?

— В правый глаз, сэр.

Я сжал голову руками.

— Но с какой стати она его ударила?

— Я думаю, мисс Беллинджер разнервничалась после приёма, который оказала ей публика.

— Великий боже! Ты хочешь сказать, она тоже с треском провалилась?

— Да, сэр.

— Но почему? Ведь у неё шикарный голос.

— Да, сэр. По всей видимости, публике не понравился её репертуар.

— Дживз! — Меня словно обухом по голове ударили. — Ты имеешь в виду, мисс Беллинджер тоже исполнила «Солнечного мальчика»?

— Да, сэр. И — с моей точки зрения, весьма необдуманно — она вынесла на сцену большую куклу, которую аудитория почему-то приняла за атрибут чревовещателя. Зал сильно волновался, сэр.