Есть коммунисты, предупреждала Ибаррури, «забывающие, что подлинная сила нашей партии заключается в ее постоянной связи с массами беспартийных и членами других партий для того, чтобы знать интересующие их вопросы и совместными усилиями их разрешать…»

Долорес la pequeña посмотрела на Лэнга, и он, почувствовав ее взгляд, повернулся и заглянул в ее глубокие черные глаза. К своему изумлению, Лэнг увидал, что они полны слез. Смущенный этим, он отыскал под столом руку девушки и крепко сжал ее. Долорес ответила ему таким же пожатием, и сердце Лэнга снова радостно забилось.

Ему показалось, что, слушая доклад Ибаррури, они стали ближе друг другу, чем за все время их знакомства. Больше того, Лэнг почувствовал, что вот теперь-то они действительно вместе. Он тут же представил себе, что произойдет, когда кончится заседание, как он сообщит Энн свое решение, сейчас казавшееся ему неизбежным, и попросит жену немедленно дать ему развод.

Лэнг не сомневался, что отныне все его будущее связано с маленькой и «единственной» Долорес, с ее страной, которую он начал считать своей и к которой питал теперь глубокое чувство, какого никогда не испытывал к своей родине. «Неужели это возможно?» — удивился он.

Во время заседания Лэнг, как и все в зале, слышал звуки очередного артиллерийского обстрела. Каждый, до кого доносилась канонада немецких батарей, установленных на горе Гарабитас, невольно задерживал дыхание в ожидании взрыва. Как обычно, фашисты обстреливали рабочие кварталы в Куатро Каминос, избегая вести огонь по брошенным или реквизированным домам богачей в квартале Саламанка.

Хотя ночные артиллерийские обстрелы имели целью терроризировать горожан, Madrileños [40] к ним уже привыкли. В сумерках, как только заканчивались спектакли в театрах и работа в учреждениях, фашисты регулярно открывали огонь по площади Пуэрта дель Соль и улице Гран Виа, заполненным в это время тысячами прохожих.

«…Наше превосходство над врагом заключается в том, что мы всегда можем разъяснить народу, за что мы сражаемся и почему необходимы самые большие жертвы. Враг же неизменно наталкивается на сопротивление народа».

Лэнг и Долорес больше двух часов гуляли по затемненным улицам города. Обстрел прекратился. Несмотря на конец мая, было довольно свежо.

— У нас есть поговорка, — заметила девушка, плотнее закутываясь в плащ, — вы, очевидно, слышали ее: «El aire de Madrid es tan sutil, que mata á un hombre y no apaga á un candil»[41].

— Воздух-то вряд ли нас убьет, — ответил Лэнг, — но вот эти орудия могут погасить светильник нашей жизни… Над чем вы смеетесь? Во время доклада вы плакали.

— Я никогда не думала, что доживу до того дня, когда услышу, как Франсиско Ксавьер Лэнг поет «Интернационал».

— А почему бы и нет? — возмутился Лэнг и запел:

— Довольно, — попыталась остановить его Долорес.

— Франсиско! — мягко сказала Долорес.

— Но почему вы плачете?

Долорес долго не отвечала, и они молча шли по затемненным улицам, прислушиваясь к шуму невидимых машин, проносившихся по широкой Калье де Алькала.

— Я внезапно почувствовала всю глубину нашего горя, — ответила наконец Долорес. — Унамуно[44] назвал это «трагическим чувством жизни»…

— На чьей стороне был этот ваш великий философ-символист?

— Вы уже сами ответили на свой вопрос. Унамуно был символистом… Нет, нет, я несправедлива к нему. В начале войны он был на стороне Франко, но перед смертью выступил в Саламанке с замечательным заявлением, которое было опубликовано во всех газетах.

— Да, припоминаю, — ответил Лэнг. — «Вы победите, но не убедите».

— Замечательный человек!

— Вы потому и плачете, что они должны, по-вашему, победить? — продолжал настаивать Лэнг.

— Не должны, но, вероятно, победят.

— Долорес рассуждает иначе, — заявил Лэнг.

— Я не Долорес, — сказала девушка. Она грустно улыбнулась парадоксальности своего ответа, и некоторое время они шли молча.

— Пойдемте куда-нибудь, где можно посидеть, — предложил Лэнг.

— Пойдемте.

Сидя в темном углу бара гостиницы «Флорида», в которой они оба остановились, Лэнг улыбнулся и сказал:

— Сегодня, querida[45], величайший день в моей жизни.

— Да?

— Я никогда раньше не слышал лучшего доклада, хотя хорошие доклады вовсе не редкость. Я никогда не встречал более замечательного человека, чем Долорес, — та, другая Долорес, и более очаровательную женщину, чем Долорес вот эта, — проговорил он, беря ее руку.

Девушка не противилась и другой рукой подняла стакан с плохой малагой. В конце концов, она могла ему это разрешить и выслушать его.

— Pequeña[46],— продолжал Лэнг, — взгляните на меня (она послушно выполнила его просьбу) и внимательно выслушайте, что я скажу. Быть может, у меня получится не очень складно, но зато mi corazón[47].

— Понимаю, — отозвалась Долорес.

— Я очень люблю вас, хочу жениться на вас и жить с вами para siempre[48].

— Да.

— Вы знаете, что я женат, но вместе с тем и не женат. Фактически моя семейная жизнь кончилась задолго до того, как я приехал в Испанию. Сегодня я посылаю жене телеграмму, в которой прошу ее о разводе. Она согласится, и вы выйдете за меня замуж.

— Да, — повторила Долорес, но Лэнгу и в голову не пришло, что она отвечает лишь для того, чтобы не молчать. Ее глаза снова наполнились слезами, и Лэнг, решив, что девушка дает согласие стать его женой, сжал ее руку.

— Вы делаете меня таким счастливым, что даже не представляете, как…

— Друг мой, — сказала Долорес, — я не могу выйти за вас замуж.

Лэнг засмеялся:

— Назовите мне хотя бы одну причину.

— Я могла бы назвать много, но и одной будет достаточно. Я не люблю вас.

Лэнг понимал, что на это невозможно возразить, и все же, не обращая внимания на ее слова, быстро продолжал:

— Мы поженились с Энн от нечего делать и потому, что… мне надоело жить одному… Нет, я несправедлив к ней. Я думал, что люблю ее, но, поверьте, дорогая, до приезда в Испанию я не знал, что такое любовь.

Я знал очень многих женщин и со многими из них был в близких отношениях. (Лэнг заметил, что Долорес при этих словах покраснела). Когда человек ищет любви и надеется найти ее у какой-нибудь simpática[49], то первая же встретившаяся женщина и кажется ему той, о которой он мечтал. Обычная история! Но оказывается, что это не так.

— Да, совсем не так, — повторила Долорес.

— Я никогда к вам не прикасался. Вы единственная знакомая мне женщина, которой я не коснулся и пальцем, ну, скажем, через пару дней после знакомства. Я боюсь вас, Долорес.

— Ну и основание для любви, Франсиско!

— Я неудачно выразился. Я боялся прикасаться к вам потому, что у меня было к вам нечто большее, чем простое физическое влечение, которое вызывали во мне многие женщины. Они удовлетворяли меня, но не давали ничего больше. Вы первая в моей жизни женщина, которая вызывает желание что-то сделать для нее, а не ждать, когда она сделает что-то для меня. Понимаете?