— Хорошо, я как-нибудь напомню. Но почему ты вспомнил об этом именно сейчас?

— А я не знаю, — отвечал Прэт. — Может потому, что у нас в армии я не знаю другого человека, над которым издевались бы так же, как над тобой.

10. 28 июля 1948 года

— Теперь ответьте мне, — продолжал Табачник, — почему вы отказались от хорошо оплачиваемой должности иностранного корреспондента и вступили в батальон имени Авраама Линкольна.

Бен никак не мог заставить себя отвести глаза от Сью Менкен, сидевшей в первом ряду зрителей. «Как она сюда попала? Ушла с работы? — удивлялся он. — Как она решилась?»

— В качестве корреспондента я провел в Испании шесть месяцев, — ответил он. — Как журналиста, меня, естественно, интересовало все, что происходит на том или ином участке фронта, но с особым вниманием я наблюдал за участью гражданского населения.

Он сделал паузу и посмотрел на присяжных. («Я могу говорить об этом сколько угодно, — подумал он. — Но где мне найти такие слова, чтобы они хоть что-нибудь поняли?»)

— Я был свидетелем заранее рассчитанной политики террора, политики истребления стариков, женщин и детей. Их трупы валялись на улицах испанских городов, их кровь текла по канавам. Те, кто не был убит, умирали с голоду — в прямом смысле этого слова.

Мужчины и женщины из состава присяжных наблюдали за ним. Их лица были бесстрастны. Глядя на них, трудно было понять, о чем они думают в эту минуту. Один из присяжных размеренно, как заведенная машина, жевал резинку.

— Страна подверглась блокаде со стороны тех государств, которые должны были помочь ей. Народ проявлял изумительную храбрость и невиданную решимость. Полные гнева люди мужественно смотрели в лицо опасности и решительно поддерживали свое правительство. Последнее с особенной силой бросалось в глаза.

Как корреспондент, я имел доступ к дипломатам и государственным деятелям не только Испанской республики, но и многих других стран, представленных там. В подавляющем большинстве они поддерживали Франко и смотрели на народ Испании, как на сборище черни.

Бен снова сделал паузу и мельком взглянул на прокурора; тот цинично улыбался. Бен подумал, что именно о таких людях он сейчас и говорит.

— Эти государственные деятели считали людьми лишь представителей обеспеченной части населения, то есть лиц с положением в обществе, так называемых «светских», тех, что происходили из «хороших семей» и получили образование. Они и сами относились к этому типу людей. Не удивительно, что они не уважали испанский народ, который — сражался за хлеб, за утверждение своего человеческого достоинства, пытался сбросить цепи средневековья. Они ненавидели и презирали свой народ, и это возмущало меня до глубины души.

На этот раз Бен сделал такую продолжительную паузу, что Табачник спросил:

— Вы вступили в интернациональную бригаду… Когда именно?

— В апреле 1938 года.

— Скажите, в то время правительственные войска имели успех на фронтах?

— Нет. Республиканцы терпели поражение. Армии Франко удалось разрезать Испанию почти надвое.

— Известен ли вам какой-нибудь другой корреспондент, последовавший вашему примеру?

— Да, Джеймс Ларднер.

— Это не сын Ринга Ларднера, знаменитого писателя?

Биллингс встал со своего места.

— Я возражаю против подобного вопроса, господин судья. Мне кажется, степень родства мистера Ларднера не имеет ничего общего с данным делом.

— Возражение принято.

— Что случилось с Джеймсом Ларднером? — спросил защитник.

— Убит в бою.

— У вас не появлялось такого чувства, будто все происходящее в Испании вас совершенно не касается?

— Конечно, нет. Точно так же Костюшко, Пулавский, фон Штюбен и Лафайет в свое время не считали, что американская революция не касается их. Разумеется, — с улыбкой добавил Бен, — я не ставлю себя в один ряд с этими людьми.

— Вы состояли в коммунистической партии до того, как поехали в Испанию?

— Нет, не состоял.

— Когда вы вступили в партию?

— Вскоре после возвращения из Испании, в январе 1939 года.

— Среди бойцов вашего батальона было много членов партии?

— Многие из них говорили мне, что они коммунисты.

— Они поехали в Испанию по приказу партии?

— Возражаю! — снова поднялся Биллингс. — Он не может этого знать, поскольку в то время не был членом партии.

— Я перефразирую свой вопрос, — поправился Табачник. — Они говорили вам, как попали в Испанию?

— Многие говорили. Многие из них…

— Возражаю! — перебил Биллингс.

— Возражение принято.

— Возможно, вы знаете, как они добрались туда? — спросил Табачник.

— Это знают все, — ответил Бен. — Известно, что многие сами платили за проезд в Испанию, а некоторые ехали на специально собранные средства.

— Вам известно, кто собирал эти средства?

— Я припоминаю объявления, которые появлялись в различных периодических изданиях в 1937 году, — ответил Бен. — Их печатала организация, называвшая себя «Комитетом технической помощи Испании».

— Таким образом, насколько вам известно, эти люди, будучи коммунистами еще до поездки в Испанию, направились туда не по приказу партии, не так ли?

— Да, так, насколько мне известно.

— Возражаю! — провозгласил Биллингс. — Обвиняемый под присягой показал, что не был коммунистом до поездки в-Испанию, следовательно, он не мог знать, как туда попадали коммунисты.

— Но он же ответил: «Насколько мне известно», — возразил Табачник.

Биллингс заулыбался.

— Я снимаю возражение, — заявил он и уселся на свое место. Улыбка на его лице превратилась в ироническую ухмылку, предназначенную для присяжных. Он решил, что чем больше Блау будет говорить, тем лучше.

— Как вы расцениваете показания, данные здесь мистером Фанстоном, бывшим бойцом батальона имени Линкольна? — опросил Сэм.

— Как и все ренегаты, он нашел более выгодным для себя говорить ложь, — ответил Бен.

— Ваша честь! — раздраженно воскликнул Биллингс. — Я возражаю против этого вопроса и прошу не заносить ответ — в протокол, как некомпетентный и не имеющий никакого отношения к делу.

— Ответ не будет внесен в протокол, — объявил судья Айнхорн.

— Бен, вы можете рассказать суду, почему вступили в коммунистическую партию после возвращения из Испании?

— Могу, конечно, — ответил Бен и, немного помолчав, провел рукой по лицу. Он увидел Сью, которая улыбалась ему, и подумал: «Я не должен слишком распространяться. Мне не позволят долго говорить».

— Человек становится коммунистом по разным причинам, — начал он. — Но каковы бы ни были эти причины, они неизбежно вытекают из всего жизненного опыта человека. Вступление в партию — это в некотором смысле кульминационный пункт длительного процесса.

Я не хочу отнимать время у господ присяжных изложением своей биографии, скажу лишь следующее: я рос в хорошо обеспеченной семье и никогда не сталкивался с лишениями, во всяком случае до возвращения из Испании. Вернувшись оттуда, я понял, что не смогу устроиться ни в одну из крупных буржуазных газет, и начал испытывать на собственном опыте то, что миллионы людей во всем мире испытывают уже в течение веков, — голод.

Подобно большинству других людей, я познал бедность, которая, как видно, является уделом большинства. До этого я и понятия не имел, что такое бедность. Я познакомился со многими теориями — политическими, философскими, психологическими и экономическими, призванными объяснить, почему так идиотски устроен мир: земли много, она может прокормить всех, но не все в равной мере пользуются ее обильными дарами.

Бен заметил, что Биллингс начал ерзать в кресле, демонстративно подчеркивая свое недовольство и нетерпение, но продолжал:

— Я очень страдал, когда мой отец покончил с собой из-за того, что не смог заработать миллион на фондовой бирже и потерял все свои деньги. В качестве корреспондента одной из газет я писал о депрессии и до некоторой степени пережил ее сам в 1931 и 1932 годах…