При слове «беспрепятственно» бородатый русич в голубом корзне чуть заметно улыбнулся в усы, с любопытством поднял глаза на Торника, будто спросил: «Что скажешь на это, грек?»

Если бы Торник знал, о чём успел шепнуть русичу толмач Самчуга за несколько серебряных монет!

— Гонец прискакал из Саркела, от жён кагана. И усобиц давно нет между князьями и великим каганом, — врал Иоанн, лишь бы напугать упрямых русичей. — Правда, прознал я об одном случае, когда сотник обесчестил дочь одного князя и сам за это лишился головы…

— Что же, случается такое и у нас на Руси, — отозвался старый дружинник с ежиным носом, добавил: — Стражники беспокоятся, добрый василик. Не велено к нам никого пускать для разговора. Как бы худа тебе не сделали, если каган прознает.

Нукеры стояли, как замершие истуканы. Торник понял, что он для русичей стал неинтересен. И ему тут больше делать нечего, не доверились они ему. Что скажет он теперь кагану? Опять неудача!

Вновь и вновь озирался Торник на закрытые ворота крепости — не идёт ли назад князь Анбал?

Тимарь, кривя толстые губы, выслушал слова Торника о беседе с посланцами, с напускной лаской утешил его:

— Иди, мой добрый гость, к своим людям и не страшись ничего. Наши дела вас не коснутся. Чтобы другие князья случайно не обидели, велю нынче же крепкую стражу у возов поставить.

Торник молча сглотнул ещё одну обиду, но изобразил на лице вымученную улыбку и, кланяясь, покинул ненавистный Белый Шатёр.

С такой же ненавистью оглядывался, направляясь к своим возам, Иоанн Торник и на упорный Белгород с его нераскрытой тайной.

«Сидеть бы мне теперь вместе с Парфёном Стрифной в Киеве, за высокими стенами да под защитой дружины княжеской, ждать светлого часа послужить божественному василевсу… Эх, брат Харитон, что надумал ты!»

Печенежские посланцы с князем Анбалом всё не возвращались.

Черниговского торгового мужа Глеба первым заметил Вершко — тот спешным шагом шёл от зарослей Ирпень-реки, а пообок с ним два верховых печенега. Шёл в добротном корзне алого цвета, в куньей шапке, под распахнутым корзном на дорогом поясе покачивался меч в чёрных ножнах.

— Смотрите, други, ещё один посланец к печенежскому кагану, — прошептал изумлённо Вершко и тронул Михайлу за плечо. — Должно, воевода послал к нам нечто важное сказать…

До черниговца было уже полсотни шагов, он видел посланцев, но шёл мимо, не делая попытки свернуть в их сторону. Михайло вскочил с примятой травы.

— Зачем он здесь?

— При оружии и не бьётся с находниками! — подал голос Ярый и тоже встал на ноги. — Не похоже, что к нам послан…

И тут Михайло вспомнил недавнее вече, крики черниговского мужа открыть ворота перед печенегами, за пожитки спасти свою жизнь.

— Неужто измену затеял черниговец? Неужто хитростью из крепости ушёл, теперь спешит тайну нашего города ворогам выдать?

— Изловить надо! — Згар сделал попытку кинуться наперехват черниговцу, с ним же и остальные пять дружинников, но Михайло остановил их.

— Того делать нельзя, Згар. Печенеги догадаются, что пришёл черниговец с важной вестью, не дадут подступить к Глебу. — Михайло повернулся к Ярому — сотенный нервно теребил руками пояс, но ни меча при нём, ни тугого лука нет сразить продавшего своих единоверцев.

— Стойте здесь, как и подобает стоять посланцам, будто вам до черниговца нет никакого дела. Он — мой кровник!

Михайло перекрестился и решительно направился к Глебу.

Глеб чуть замедлил шаг, на продолговатом загорелом лице только на миг легла печать озабоченности, которая тут же сменилась вызывающей дерзостью — что же предпримет доверенный воеводы Радка? Не на вече они теперь, а в поле. Да и без меча идёт к нему кузнец! Сопровождавшие его печенеги остановились, не осмеливаясь копьём в спину подтолкнуть, чтобы шёл далее: видели, не простой урус вышел из города и торопится к кагану.

— Зачем ты здесь, черниговский гость? И что задумал, оставя город и направляясь к Тимарю? — Михайло заступил дорогу, встал крепко, не обойти, силу не применив.

Глеб вызывающе усмехнулся, помедлил, раздумывая, говорить ли с кузнецом, но не совладел с нервами и вспылил:

— Не твоё дело мои поступки судить, простолюдин! Иду к кагану выкупить свободный путь до своего Чернигова. До вашего города мне дела боле нет!

— Отсчитай нужное число гривен, и я сам войду в шатёр кагана с твоей просьбой. Воевода Радко только мне дал слово говорить с печенежским князем.

— Как задумал — так и сотворю! — выкрикнул черниговец, уперев руки в пояс. — Сойди прочь с дороги, или я вспомню твой вызов на судное поле! Смерть себе ищешь раньше срока!

— Русь вознамерился предать? Мнишь, взяв Киев, печенеги до Чернигова не дойдут? И не гривнами намерен, вижу я, откупить себе волю, а тайну Белгорода выдать находникам…

Глеб ступил навстречу, угрожающе крикнул, прервав Михайлу:

— Поди прочь с дороги, не то порешу!

Михайло не отступил, начал развязывать пояс поверх корзна.

— До кагана тебе надо ещё дойти! Биться будем на кулаках до смерти! — Михайло сердито глянул на остановившегося в недолгом раздумий черниговца, скинул голубое корзно. Глеб снял кунью шапку, свернул и положил на траву корзно, отстегнул пояс. Делал всё это медленно, словно всё ещё надеялся, что кузнец Михайло устрашится судного поля и уйдёт прочь с дороги: голыми ли руками сдержать сильного мужа, на поясе которого висит острый меч? Усмехнулся зловеще, наблюдая, как Михайло проворно закатывает рукава длинного платна.

— Готов ли? — спросил Михайло, становясь боком к супротивнику.

— Ну так смерть тебе, простолюдин! — с презрением выдохнул черниговец, выхватил меч из широких ножен и ступил на шаг вперёд.

Михайло с пустыми руками оказался против меча. Услышал, как за спиной выкрикнул что-то угрожающе Згар, возмущённо зароптали дружинники, но Ярый тут же их начал успокаивать властным голосом.

— Вот ты каков, гость черниговский! Вместо судного поля умыслил подлое убийство! Так не ходить тебе боле по Русской земле!

— На помосте ты и без меча куда как смел был! — издевался Глеб, надвигаясь на Михайлу, который всё так же стоял недвижно, загораживая дорогу к Белому Шатру.

«Порешит насмерть и не моргнёт подлыми глазами», — подумал Михайло в растерянности, не зная, что же теперь предпринять ему. Сделал последнюю попытку образумить черниговского гостя:

— Коль осталась в тебе хоть малая доля совести, садись среди нас! Вместе в Белгород возвратимся, и никто тебя бранным словом не упрекнёт. Одумайся, Глеб, ведь не варяжич ты и не булгарин с далёкого Итиля[110]! Одной земли мы дети!

— Смерть тебе! — выкрикнул черниговец на слова Михайлы и резко взмахнул мечом. Михайло отпрянул в сторону, успел скрутить корзно в тугой узел и свернуть его вдвое — отбить меч предателя было нечем. Он мог положиться только на силу ног и ловкость тела. Надо выбрать короткий миг, когда меч черниговца после взмаха окажется у ног, чтобы тут же сойтись грудь в грудь и задушить ворога руками, как душат змею, перехватив её за головой.

Единоборцы, словно два настороженных барса, ходили по траве кругом, и Михайло видел за спиной черниговца то посланцев с Ярым впереди — стоят, закаменев от напряжения, — то нукеров кагана и Белый Шатёр на холме, то далёкий Белгород с крепкими воротами, за которыми скрылись посланцы кагана. А теперь вот за спиной черниговца видны вновь густые и разноцветные уже заросли по берегу Ирпень-реки: крикливая сорока металась с ветки на ветку низкорослого карагача…

Нукеры кагана — нежданный поединок урусов был им в забаву — криками подбадривали единоборцев. Впереди рослых печенегов толмач Самчуга с удивлением взирает на знакомого ему важного русича, нежадного на арабское серебро. Михайло, заглушая крики черниговца — не проболтал бы чего о Белгороде! — кричал: