Сказал так Михайло, и волнение пропало в душе, потому и глянул смело в лицо кагана. У Тимаря дрогнули нависшие веки, едва Самчуга перевёл ответ. «Про князя нашего спрашиваешь, где он? Боишься его, барс суходольный!» — так подумал Михайло, а вслух сказал:

— Вот уже много дней стоишь ты, печенежский каган, под крепостью, и всё без пользы. Гибнут твои люди, гибнут и кони, а степь за спиною уже к осени готовится. Потому и прислал меня воевода сказать: уходи в свои края, не губи людей понапрасну, потому что хоть и десять лет простоишь здесь, крепости тебе не взять всё одно!

Едва Самчуга умолк, как Тимарь взвился на ноги, отшвырнул прочь бархатную подушку, но её ловко поймал красивый печенежский князь.

— Как? Упрямые русичи не хотят открыть ворота? На что же они надеются? И что собираются есть десять лет? В крепости не осталось ни одного коня, это великий каган давно уже знает! Если так, то никто из вас не останется в живых! — кричал Самчуга, подражая тону Тимаря, повторяя угрожающие жесты худой и коричневой рукой.

Михайло спокойно шевельнул плечами, сдержался, чтобы улыбкой не обидеть заносчивого кагана.

— Не надо зваться великим, чтобы сказать такое про коней. Их пасти — поле нужно. Да, мы съели коней, но силу свою мы берём от земли, и она есть у нас под ногами! Наша сила — в земле!

У Тимаря задёргалось веко, но тут к нему приблизился длиннорукий старик и что-то зашептал из-за спины. Тимарь успокоился, мягкая улыбка промелькнула на широком лице. Он снова опустился на бархатную подушку, которую подсунул ему молодой князь Анбал.

— А если великий каган велит срубить ваши головы, вы и тогда будете утверждать, что зря стоит печенежское войско под стенами города? — так перевёл Самчуга мягкий полушёпот кагана.

Михайло теперь не скрыл усмешки, но не обидной, а полушутливой:

— Если срубите нам головы, кто же с каганом говорить будет? Головы срубить вы успеете и потом, если увидите, что в наших словах нет правды. А чтобы увидеть, пусть пошлёт каган своих доверенных мужей в Белгород и пусть они, возвратясь, сами скажут, страшна ли нам ваша осада? С тем и пришли мы в ваш стан.

Тимарь что-то сказал прочим князьям и ушёл с хромым стариком в шатёр, а нукеры толпой со всех сторон кинулись к посланцам, чтобы вязать их. Команды подавал молодой князь.

Михайло даже не шевельнулся, когда двое, пропахшие конским потом, повисли на его руках. Но увидел, как дюжий Вершко играючи скинул с плеч печенегов и, озлясь, кулаки изготовил, чтобы встретить встающих с травы ворогов по русскому обычаю — добрым ударом в висок. Крутогрудый Згар с товарищами мигом встали спина к спине: ну, степь, налетай! Испробуй силу русского кулачного боя!

Но Михайло зычно крикнул своим:

— Будьте спокойны, други! Каган хочет испытать силу нашего духа и твёрдость слова! Стойте на своём до последнего вздоха!

Вдруг сорвался с места высокий и черноусый печенежский князь, тот, что командовал нападавшими. Размахивая обнажённым мечом, он запальчиво что-то кричал Ярому, который спокойно вытирал ладонью морщинистое лицо — кто-то из печенегов в короткой схватке всё же задел его, разбил губу. Ярый посмотрел на ладонь с кровью, усмехнулся и сказал толмачу Самчуге:

— Переведи, добрый человек, молодому князю, что на Руси издавна считают так: кто кричит — тот боится, а кто грозится — тот, значит, слаб! Нам же что за смысл грозить, мы своей волей пришли в ваш стан. Видели мы князя у брода через Рось, видели и у стен Белгорода. Что же не хватал он нас в полон?

Самчуга торопливо перевёл князю Анбалу слова Ярого, князь зло плюнул под ноги, вскинул было плеть над головой, но грозный окрик старого хромоногого Уржи остановил его. Нукеры окружили русичей и, что-то говоря по-своему, отвели их вниз с холма, жестом дали знать — ждите решения великого кагана здесь.

— Никого не подпускать близко, — распорядился Уржа. На искажённом шрамами лице старшего нукера кагановой охраны не отразилось ничего: молчаливым поклоном он дал понять князю, что его повеление будет исполнено и что никто не услышит ни единого слова, которое произнесёт великий каган в своём шатре.

Уржа подошёл к Белому Шатру. «Тимарь теперь, наверное, места себе не находит от упрямства русичей, — усмехнулся Уржа. — Ждал слов покорности от прибывших переговорщиков, а они советуют кагану убираться в свои вежи». И неожиданно с завистью к брату подумал, что править Тимарь любит, а грязную работу за него делает он, Уржа, которого во всех печенежских стойбищах — он знал это — зовут Тарантулом. Этим прозвищем пугают младенцев. Вот если бы у него в собственном шатре подрастал молодой орёл, как Араслан у Тимаря, тогда ещё неизвестно, кто сидел бы сейчас на красной подушке каганов — он или его брат Тимарь! Потому и озабочен Уржа — сберечь власть для рода, для Араслана. Вот теперь, кажется, у него созрел замысел убрать самого опасного врага — Анбала, внука бывшего великого кагана Кури… А родичи Анбала потом покричат да и успокоятся, когда-то ещё такой отваги князь среди них появится?

Уржа оглянулся — русичи, окружённые нукерами, усаживались у подножия холма на траве, о чём-то переговариваются между собой, на свою крепость оглядываются. И князь пристально посмотрел на Белгород: самому бы сходить туда и всё выведать, но другое надумал он — пошлёт недруга…

У входа в Белый Шатёр князь Уржа резко остановился — чуткое ухо привычно уловило отдалённый топот скачущих коней.

— Кто скачет? — спросил он у старшего нукера, который стоял по ту сторону шатра.

Некоторое время было тихо — нукер всматривался во всадников — потом хриплым голосом ответил князю:

— Гонец спешит, князь. Кони, вижу, сбиваются в беге, притомлены дальней дорогой.

Князь Уржа по примятой траве обошёл шатёр, встал, прикрыл глаза от полуденного яркого солнца: скакали двое. На лёгком ветру трепетали длинные конские хвосты, привязанные под наконечниками копий.

— Пусть старший из них войдёт в шатёр! — от нетерпения Уржа напрягся всем телом, по запылённым лицам гонцов пытаясь заранее предугадать, с доброй ли вестью прискакали издалека. Одно понял сразу — не из Саркела гонцы!

Худощавый, обветренный всадник ловко отстегнул пояс с оружием, бережно положил на траву копьё и щит и только после этого в сопровождении настороженно следящего за ним телохранителя приблизился к Урже и пал ниц перед ним.

— Выследили, князь.

— Говори! — поторопил Уржа, с трудом сдерживая нетерпение. Позавчера на рассвете дозорные известили кагана, что по Днепру мимо Киева спустилась на больших лодиях сильная дружина урусов. Тимарь повелел узнать — куда идут урусы, что замышляют? Может, надумали вместе с тмутараканцами ударить и разорить каганову столицу?

— Под вечер урусы пришли в город Родню, — прошептал гонец, приученный передавать плохие известия едва ли не в большое волосатое ухо князя Уржи. — Опасались урусы наших доглядчиков, потому и сидели до тьмы в лодиях. Когда стемнело, вошли в город. Сколько — сосчитать не удалось, но не малая дружина, тысяч до пяти.

Уржа молчаливым взмахом руки отпустил гонца, постоял минуту, осмысливая услышанное, поторопился в шатёр.

В окружении пятерых самых надёжных телохранителей, закусив губы, стоял насупленный Тимарь. За спиной брата, обнажив меч, сверкал чёрными глазами Араслан — этот готов хоть сейчас кинуться в драку с родственниками Анбала, ему мало заботы, что, по всей видимости, князь урусов Владимир уже подошёл с дружиной под Киев или где-то совсем близко. А стало быть, в любой день может ударить по войску. До свары ли между собой?

— Всех! Всех надо с корнем выдрать, как занозу из ладони! Останется под кожей колючка — меча в руке не удержать! — такими словами встретил вошедшего Уржу молодой княжич. — Самовольничает Анбал! Перед своими родственниками себя возвеличивает, без дозволения великого кагана на переговорщиков набросился. Не ждать нам добра от родичей Кури!