«бывает сложно с вводами в раю».
но нет, прическу дикую твою
я и в раю издалека узнаю.
02.06.2017
кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала поводок, как будто длится еще два дня, а после сессия, апокалипсис, и тонут материки. будто только вы отвлекаетесь — и сразу же старики.
где вы теперь, дураки, смутьяны, рыцари, болтуны. дым над городом едет пьяный, будто бы до войны: никто не вздернулся от бессилия, не загнан, сутул и сед — мы пьем портвейн и Сашу Васильева разучиваем с кассет.
так этот дерзкий глядит, что замертво ложатся твои войска. твой друг умеет хамить гекзаметром и спаивать в два броска. пожарные лестницы и неистовство добраться до облаков. есть те, кто выживет, те, кто выспится. но это — для слабаков.
01.07.2017
дожди стояли много дней,
и падают стада.
и в подполе, как пленный змей,
холодная вода.
и он не хочет драться с ней
и не глядит туда.
сестра ему приносит сыр
и овощи кума.
но ни на что не хватит сил,
а впереди зима.
он сел и трубку погасил
и вниз глядит с холма.
вот ослик медленный вьюки
спускает по тропе,
вот ветер пестрые платки
рвет с девушек в толпе,
акации стоят, легки,
в серебряной крупе
вот сумерки как вещество
в минуту на аршин
растут, растут из ничего,
не трогая вершин
вот жизнь покинула его,
как треснутый кувшин.
вот он, не видный никому,
прослушивает мир.
вода стоит в его дому,
как черный конвоир,
но сумерки поют ему,
как в воскресенье клир.
и где-то там, в отвалах снов,
в карьерах тишины,
никто не стар, никто не нов,
все только прощены,
все только выпущены вон
из подземелий тел.
и ты как пепел, ты как звон —
вздохнул и полетел.
05.07.2017, Киев
Письмо Антону, вдогонку
такая, на секунду, слепота.
но, кажется, ты не хотел другого:
шел через комнату ночную в Пирогово
и вышел прямо к церкви Ла Пьета —
и щуришься, поскольку рассвело.
там кто-то кроме мусорщиков, чаек
и мраморных детей тебя встречает.
— давай мне сумку. — да не тяжело.
да нет же, стой, а как же мы, а мы,
кому нас отговаривать от мести,
спасать от смерти, откупать у тьмы,
«не ссы, любимая, мы сможем это вместе»
покуда ликовала гопота,
мы рты сцепив по стенке оседали, —
вы плавно обогнули Оспедале,
купили сыра, взяли по полста
холодной граппы, бросили на чай,
взошли и закурили на альтане.
а мы все камни круглые катали
в руках, шептали «ну, прощай. прощай»
оскальзываясь, поднимали гроб,
изображали, как ты недоволен,
что мы ревем.
а с дальних колоколен
снимался звон и черепицу скреб
и овевал тебя, и обнимал,
и ты предпочитал не шевелиться.
и как сквозь сон, ты видел наши лица,
но что за горе вдруг —
не понимал.
14.07.17
уснуть глубже города, глубже бессилия,
глубже боли, ломающей череп надвое,
под Иваньковское шоссе, где предвечная Абиссиния,
Бессарабия, довоенная Латвия
выйти из акватории ночи, из ее кружева,
где ни маяка, ни радара, ни сторожевого катера,
где безмолвные скаты сведут тебя, безоружного,
в светлые покои владыки-развоевателя,
упразднителя времени, предстоятеля равновесия,
в его старый вагончик, низенький мерный пригород.
— все ты ищешь, где холодно, братец мой, ходишь, где невесело,
так дело не выгорит, братец мой, так дело не выгорит
— можно я возьму еще чашку пепла и сгину без вести,
бухгалтерию тишины буду заодно вести
можно я не проснусь и не стану завтраком этой мерзости
перестану блевать, будто от мигрени, от каждой новости
— разве у тебя такая работа? так попроси меня,
чтобы на моем берегу тебе свечка горела слабая,
и ты знал среди этого ада, что Абиссиния
напевает тихонько и Бессарабия
04.08.2017
Саше Гаврилову
скажи ночной кассирше в «Билле»,
случайной крале:
все люди, что меня любили,
поумирали.
теперь божественных орудий
они пружины.
(а я и все чужие люди
остались живы).
теперь небесное кочевье
им дом и имя.
напомни, девочка, зачем я
еще не с ними.
и после чека и пакета,
(еще шурша им)
она тебе ответит: это
не мы решаем.
ты быть назначен их глазами,
но не печали.
ты их обнимешь на вокзале.
они скучали.
02.09.2017
Тринадцатая годовщина
купим дом на краю земли и посадим деревце —
каждые три шага по деревцу, так хуже обстреливается
купим дом и выложим его камнем, моя красавица
камень не горит даже старым и скверно плавится
будет годовщина, и все придут говорить о смерти словно о вымысле
будут одноклассники сыновей, и они так выросли
если ткань не спрячет ожога, то ты расправь ее
младших выведем за руки, старших вынесем фотографии
выйдем на порог, и кто-то прищурит глаз и промолвит «замерли»
незадетой частью лица повернемся к камере
будут гости сидеть под звездами, пить, что лакомо,
потому что дети наши опознаны и оплаканы
потому что ничья душа не умеет гибели,
и они стреляли в упор, а души не выбили
07.09.2017
Саше Гаврилову
это сердце болит? оно разве так болит?
разве сердце мое загрунтованный оргалит,
через который всему виной и за все ответчик,
прямо в пургу, глухую, из детских книг,
тяжко идет вцепившийся в воротник
согнутый человечек?
и покуда я ем гранат, говорю и лгу,
у него сапоги в снегу, голова в снегу,
кулаки вдоль лацканов намертво смерзлись в камни,
крик его заправлен обратно в рот;
он легко потушит, как упадет
маячок зрачка мне
говори «еще бы» или «ну да»,
постарайся совсем не глядеть туда,
где с любой минутой крепчает вьюга
и не видно месяца и огня,
где ни рва, ни леса внутри меня,
ни врага, ни друга
03.10.2017
это то, что пишется, пытку для,
на пути от личности до нуля