Обследователь

— Лично я — старый работник общественного питания, можно сказать — ветеран. И даже ранен на этом фронте. Я неоднократно возглавлял столовые, кафе, буфеты, павильоны, забегаловки и другие точки.

Аккурат на последней точке со мной и вышла эта запятая. А из-за чего? Из-за того, что у нас создают такую напряженную, нервную обстановку на работе, что совершенно невозможно обдурить всех, кого надо. Наоборот, смотришь: тебя уже обдурили…

А я возглавлял столовую номер семь нашего районного треста. Ну, теперь дело прошлое, могу вам сказать; у меня была, как говорится, «рука» в этом тресте — свой человек… Кто именно — теперь уже неважно, поскольку по этой руке уже тоже хлопнули, и эта рука обеими ногами из треста подалась…

А тут было так: я еще — в столовой, рука — в тресте… И вот вызывает меня к себе рука и говорит:

— Так и так. Имеются большие жалобы на твою столовую. Говорят, ты даже карточек не печатаешь: посетитель не может узнать, какие есть кушанья.

Я говорю:

— А зачем переводить бумагу? Каждому посетителю сразу подаем жалобную книгу, там уже про каждое блюдо — подробно…

— Н-да, — говорит рука, — потом еще говорят, что самые кушанья (как мы называем, «блюдаж»), блюдаж у тебя исключительно жесткий. И по ассортименту жесткий — каждый день одни и те же блюда… И если кто вздумает жевать, те тоже жалуются, что жестко… Говорят, у тебя биточки такие — вилка их не выдерживает, гнется…

Я говорю:

— Вот это отчасти правда: с нашей вилкой надо что-то делать. Нам нужна более биточкоустойчивая вилка. А с теперешней вилкой мы наших биточков не освоим ни в коем случае!

Тогда рука сказала:

— Ну вот, имей в виду, что по случаю таких жалоб к тебе прибудет обследователь из райисполкома. Учти!

Вернулся я к себе в столовую, собрал сотрудников. Говорю: так, мол, и так. Ждем обследователя. Учтите! Временно, говорю, давайте будем готовить блюдаж помягче. И с посетителями пока что надо помягче. А если из вас кто увидит посетителя, который похож на обследователя, сейчас же доложить мне. Ясно?

И вот на третий день прибегает ко мне официантка Клава — толковая, знаете ли, девчонка: сроду еще ни один посетитель не сумел ее перекричать: у ней у одной голос, как у цельной очереди… Да, прибегает ко мне Клава и говорит:

— Ой, Иван Харитонович, безусловно, он уже пришел… обследователь. В малом зале сидит за угловым столиком…

Я спрашиваю:

— Он тебе сказал, что он — обследователь? Или удостоверение предъявил?

— Нет, он удостоверение не предъявил, но глаза предъявил: так глазами ворочает — страшно смотреть!

Я сейчас же иду в малый зал. Действительно, за угловым столиком сидит гражданин. С виду — как все. Вот это, я считаю, неправильно! Этим обследователям, им, безусловно, надо присвоить отдельную униформу… Чтобы их за квартал можно было бы узнать — там фонарик на шапку, как у шахтера, либо — как у козы колокольчик… Что-то надо, товарищи… А этот, за угловым столом, сидит и все осматривает…

Тут подходит к нему Клава с жалобной книгой в руках. Спрашивает его:

— Что будем кушать?

Он отвечает:

— На первое дадите мне рисовый суп, на второе — биточки с томатным соусом, на третье — компот…

Клава прямо ахнула.

— Как же, — говорит, — вы без жалобной книги наизусть угадали все наше меню?!

А он:

— По пятнам, — говорит, — на скатерти все можно сказать!

Ну, как же не обследователь? Я немедленно подаю команду: скатерть переменить, солонку сюда почище! Послать купить за мой счет банку горчицы: пускай жрет!

А Клава уже несет ему тарелку супа. И он ей навстречу говорит:

— Что ж вы мне холодный суп даете?

Клава — ему:

— Гражданин, суп до вас даже недонесенный; как вы можете знать его температуру?

— Да вот вы опустили большой палец в суп, и я вижу, что вам не горячо!..

Ну, думаю: пора вступать самому… Подхожу, здороваюсь и говорю:

— Поскольку я возглавляю данную точку, то, безусловно, поминутно тревожусь: какие у вас вкусовые ощущения?

А он— мне:

— Вы сами попробуйте!

Вот тебе раз! Ну, теперь-то уж вам я могу сказать: я ведь этот блюдаж в моей столовой кушал в исключительных случаях: я чересчур дорожу моим здоровьем… А у нас главный повар большой чудак. Привезут, например, продукты, все же свежее, чистое, хорошее. А он пригорюнится над продуктами и плачет. Плачет! Его спрашивают: «Ты чего, Евдокимыч?»

А он: «Да ведь погублю я сейчас все это добро… чего я понаделаю — мне самому жутко!..»

Так ведь обследователю этого не расскажешь! Делать нечего: сажусь с ним и говорю Клаве: «Подашь мне один раз биточки общие…» И еще я ей потихоньку успел скомандовать, чтобы большой зал и кухню привели бы в порядок: безусловно, пойдем осматривать…

Да. Ну, принесли биточки, Я давлюсь, но ем. Ем! А он говорит:

— Ну как, товарищ заведующий, нравится?

Отвечаю:

— Прекрасные биточки; каждый день я их ем с ужасным удовольствием… тьфу! Думаю даже в приказе благодарность отдать повару, чтобы всю жизнь помнил бы, бродяга!

А он — опять:

— Может, еще скушаете?

Я думаю: черт с ним. Все равно лечиться. Пока хоть кухню уберут.

— Да, — говорю, — охотно повторю эту пытку… попытку пообедать с вами…

И что же вы думаете, товарищи? Пока я с ним ел эти биточки, пришел настоящий обследователь. То есть Клава меня пустила по ложному следу…

А настоящий обследователь сел в большом зале. Там официанткой — Тамара… Дура дурой и болтушка страшная… Она у него прямо из-под рук тянет скатерть и приговаривает:

— Позвольте!.. Дайте убрать!.. Руки уберите — я кому говорю?!

Обследователь спрашивает:

— Что это вам приспичило скатерть менять?

А она:

— Да вот ведь ждем еще обследователя — носят их дьяволы!

— А разве пришел?

— Притащился уже. Вон видите — с нашим заведующим биточки рубают…

И после этого берется Тамара за пальму: спокон веку у нас в зале пальма стоит. А Тамара плачется:

— Ну, как я эту пальму приведу в какой-нибудь вид, когда в нее окурков насовано, наверное, еще с царского времени?!..

Обследователь тогда говорит:

— Дайте я вам подсоблю эту пальму вытащить на кухню — целиком, с кадкою…

Тамара обрадовалась и говорит:

— Давайте!

И потащили. А на кухне — суматоха… Выносят всё, что можно вынести… а запах-то невыносимый. Пол моют с двух сторон, и прямо волны по полу ходят… Надумали еще вытирать пыль с короба над плитой… И от этой пыли расчихались все на разные голоса, как в опере «Фауст»… А судомойки со страху посуду бьют, как в барабан играют… И кто как может, поносят этого обследователя. А он, пока тащит пальму, все видит, все слышит, все нюхает…

А тут я привожу на кухню этого человека, которого мне Клава выдала за обследователя. Ну, сам я иду немного сзади, чтобы на почве биточков не икать ему прямо в лицо… Иду и докладываю:

— А это у нас — ик! — кухня. Персонал здесь исключительно — ик! — в чистых халатах.

И вижу постороннего человека без халата. Я спрашиваю:

— А вы, товарищ, — ик! — кто такой?

Он говорит:

— Я — обследователь из райисполкома.

Я — тогда:

— Шутить, гражданин, пожалуйте — ик! — в общий зал! А тут у нас — кухня, так сказать, — ик! — святая святых нашего производства…

— Да, — он говорит, — я видел, какая у вас «святая святых»… Вот вам мое предписание…

Ну, я как взял предписание в руки, так и сел, где стоял. А там аккурат — тазик с горящими угольями. Вот я почему говорю, что я — раненый… Чувствую сразу: какая-то дрянь горит. Оборачиваюсь — это я горю…

Сотрудники кинулись ко мне, подымают, кричат:

— Что с вами, Иван Харитонович?! Вы же гореть начали!..

А я им:

— Чего уж там? Считаю, что я уже погорел — ик! — целиком и полностью…

Так оно, между прочим, и вышло: с тех пор я ни одной точки не возглавляю: поставили на мне на самом… точку!