Изменить стиль страницы

— Это как же так: «для представительства»?

— А так: нужно кооперативу зарегистрироваться — в горисполком они меня посылают. Нужно ссуду выхлопотать — опять же я. «Весну» закрыть, а помещение и все прочее кооперативу передать — снова: «Давай, Иван Арсентьевич, давай, дорогой…».

— А что ж они сами?

— Сами… — Мосляков опять безнадежно махнул рукой и покачал головой. — Кишка у них тонка, самим-то. Горбова в городе знают, это еще тот прохиндей и ловчила. Виктор Сергеевич Курбатов — судя по тому, что я слышал о нем от того же Горбова, начинал с того, что приторговывал краденым. А Загоруйко — тот вообще сидел.

— Зря ты с ними связался, Иван Арсентьевич!

— Да ведь, когда они меня уговаривали, я еще не знал, что они за субчики.

— Видишь, что получается: они тебя для прикрытия председателем кооператива сделали. Самим нельзя — у самих рыльце в пушку, а ты ветеран, бывший фронтовик…

— Точно, — печально подтвердил Мосляков.

— Взгреть тебя надо за это, Иван Арсентьевич! Так что уж признавайся: за сколько они купили тебя?

— Пятьсот в месяц.

— Да-а-а, красиво жить не запретишь. Так о чем же ты хочешь со мной поговорить, Иван Арсентьевич?

— Тут ведь вот какая закавыка, Павел Иванович, — сегодня утром убили Курбатова, он у них был главный закопёрщик.

— Ах, вон как, Курбатова убили? — сделав вид, что слышит об этом впервые, воскликнул Есипов. — Ну и что?

— Началось следствие. А у Курбатова этого, говорят, в кармане валюту нашли. Получается, валютчик он. А я вроде бы с ним в одной компании.

Это было очень важное сообщение: кто-то, оказывается, знает, что у Курбатова обнаружена валюта. Откуда знает? Ведь Безуглый и Рокотов вряд ли оповестили об этом посторонних. И все-таки слух дошел до Москлякова. И Есипов, скрывая свой интерес, равнодушно спросил:

— И кто же это говорит про валюту?

— Да Загоруйко, черт бы его побрал! Примчался сейчас и давай шпынять меня: «Собирайся, Иван Арсентьевич, езжай в горсовет, Иван Арсентьевич, заявляй протест на милицию, Иван Арсентьевич…».

Есипов покивал.

— А я говорю: не поеду и отказываюсь быть вашим председателем. Он сначала вспыхнул, грозить начал, мол, у нас такое не проходит, а потом на попятный. И уехал. А я хожу и не знаю, что мне делать.

— Тебе остается одно, Иван Арсентьевич, чтобы загладить свою вину, помочь следствию разобраться во всех хитросплетениях этой кооперативной лавочки.

— Легко сказать: «помочь», а как? Кто меня слушать станет?

Есипов прошел в прихожую, набрал номер телефона капитана Безуглого.

— Тут такое дело, Тимур. У меня сидит Мосляков Иван Арсентьевич, председатель кооператива кафе «Южное». Есть интересная информация. И вообще, тебе следует встретиться с ним. Мужик он неплохой, но подзапутался.

Безуглый ответил, что подъедет минут через двадцать. Мосляков, слышавший разговор, облегченно вздохнул:

— Спасибо, Павел Иванович. Выручил! А жалеть себя я не буду. Надоело в страхе жить. Все расскажу, что знаю!

…В дополнение к имеющимся сведениям сотрудникам милиции удалось установить, что Валентин Осипович Загоруйко, русский, 1953 года рождения, прибыл в Энск «после отбытия срока наказания в колонии строгого режима». Это было уже кое-что!

Сережа Пряхин искал синий «Москвич». Оказалось, что полгода назад была украдена похожая машина с номерным знаком ЭОЛ 27–42. Нынешнее местонахождение неизвестно.

Мать и дочь

В прихожей едва слышно щелкнул замок, Любовь Михайловна вздрогнула, а еще через секунду дверь в кабинет открылась, и она увидела дочь. Нина была в строгом темном жакете, такой же юбке и темно-голубой кофточке. На голове креповый платочек. Но несмотря на траурное одеяние, лицо ее светилось счастьем.

— Вот и все, мама, — сказала она. — По части похорон все необходимые распоряжения сделаны. В час дня катафалк с гробом подъедет прямо к моргу. Еще через час проводим его «в последний путь», потом поминки в кафе. И я опять свободна, как ветер…

— И ты радуешься? — удивилась Любовь Михайловна.

— Конечно, — не задумываясь ответила Нина. — Сказать по правде, — добавила она другим, более жестким тоном, — Виктор Сергеевич был человеком ненадежным, себе на уме. От него всего можно было ждать.

И Нина снова вспомнила тот понедельник, возвращение домой после очередной получки и свое неожиданное открытие — тайник.

…Следующий день, вторник, был выходным для них, и Виктор Сергеевич засобирался поближе к природе — на дачу. Звал с собой Нину, но она, как и накануне, сослалась на плохое самочувствие, и он уехал один.

Проводив мужа, Нина кинулась в кабинет, к заветному книжному шкафу. Она покрутила затейливый шарик, притаившийся между первой и второй полками, раздался металлический щелчок, очень громкий, как ей показалось, и тайник выдвинулся. Нина схватила края показавшегося ящика, потянула его на себя и увидела пачки денег. Ее потрясло, что деньги-то были по большей части иностранные. Главным образом, английские и американские: достоинством в десять, сто и двести пятьдесят фунтов или долларов… Между пачками она увидела потертую коробочку. Нина открыла ее и замерла. В коробочке, на бархатной подушечке лежали бриллианты, рубины, изумруды и еще какие-то драгоценные камни в затейливых оправах. Украшений было много. Минуту полюбовавшись ими, она закрыла коробочку и положила ее на место.

В правой секции тайника лежали пачки советских денег. Их было всего тысяч двадцать, двадцать пять. Нина поняла, что большую их часть Виктор Сергеевич обратил в валюту, да в эти вот камешки. Теперь у нее раскрылись глаза: вот, значит, для чего копил ее супруг каждую копейку! А ей, законной жене, ни полслова! Смотался бы в один прекрасный день за границу, и прости-прощай. Что ему нужно? Вилла, яхта… Нина представляла жизнь за границей исключительно «кинематографически». Недаром Виктор Сергеевич последнее время вел разговоры о заграничных туристических поездках куда-нибудь на Средиземноморье. «Сначала я. Все разведаю. А потом поедем вместе…». Ах, подлец, подлец! И тогда она, стоя перед ящиком-тайником, вынесла ему приговор. Нужно было от него избавиться. Он уже старый, пожил в свое удовольствие. А это все останется ей. Она заслужила! Да и кто, кроме нее, законной наследницы, имеет право на этот ящичек? Да, но как, как это все осуществить? Не сама ведь она… И перед глазами встал Валентин, он поможет!..

— Ты о чем задумалась, доченька? — будто бы издалека донеслось до Нины.

Мама сидела в кресле у окна. Нина порывисто кинулась к ней, опустилась на колени и прижалась к ее груди. Из глаз брызнули слезы.

— Тяжело тебе, доченька? — снова спросила Любовь Михайловна.

Нина на миг вскинула голову, обдала Любовь Михайловну диким, почти безумным взглядом. Потом опять он сделался беспомощным и жалким, она снова прижалась к груди матери и прерывистым голосом, всхлипывая, почти шепотом сказала:

— Мама, мама… Ничегошеньки-то ты не знаешь…

У Любови Михайловны тревожно защемило сердце — она действительно не знала, что ей и думать. «Чужие, мы с ней совсем чужие», — думала Любовь Михайловна. Но ей было мучительно-сладко прижимать к своему сердцу, как когда-то давно, голову дочери, гладить ее волосы, и, склоняясь к ней, тихо спрашивать: «Что с тобой, что с тобой, доченька?..».

Нина же, прижимаясь к груди матери, мысленно снова была в том августовском дне.

…Тогда, задвинув ящик, она закрутила затейливый шарик и оглядела кабинет. К этому времени план действий у нее уже был готов.

В отместку Виктору Сергеевичу она привела к себе Загоруйко. Впервые привела открыто, домой. Обычно они встречались на даче. И едва они прошли в гостиную, она увидела, как у Валентина загорелись глаза.

Она подошла к нему и, положив на его плечи свои ладони, заглянула в его бесовские глаза.

— Ты любишь меня?

Валентин жадно обнял ее.

— Нет, ты скажи: любишь?

— Ты же знаешь, — внезапно охрипшим голосом сказал он.