Глава X Побег

Это было в то самое утро 12 августа, когда Схиртладзе послал свой донос капитану Олонгрэну.

На гауптвахте раздался барабанный бой. Новая рота севастопольского гарнизона вступила в караул.

В двери щёлкнул замок. Вихрем влетел Бурцев. Поставив на стол чайник с кипятком, он успел шепнуть: «В третьей смене подходящий человек. Действуй!» И так же быстро исчез. Видно, был очень взволнован.

На меня это сообщение не произвело никакого впечатления. Грустный опыт с надзирателем, предавшим меня в гражданской тюрьме, заставлял быть настороже. Я был уверен в предательстве Схиртладзе и ждал либо перевода в другую тюрьму, либо усиления надзора. Было страшно лишь за Бурцева и товарищей на воле. Накануне в записке, посланной через Бурцева, я предостерегал их о возможности арестов. Просил на время, до выяснения положения, всё оставить. Я решил поэтому не вступать ни в какие переговоры с часовым, тем более, что камера Схиртладзе находилась напротив моей.

На двери моей камеры была приклеена записка: «По распоряжению главного командира Черноморского флота и укреплённого района Севастополя, здесь заключён студент Константин Фельдман».

Эта надпись, по мнению Чухнина, должна была вызвать у караульных сугубое против меня предубеждение. Но в атмосфере 1905 года она фактически обеспечивала мне сочувствие всех часовых, умевших читать.

Часовой третьей смены первый начал со мной беседу.

— Как вы сюда попали? — спросил он меня через волчок.

Я рассказал ему о причине моего ареста.

Штрык (так звали часового) слушал меня с напряжённым вниманием. Когда я кончил, он стал рассказывать о своей тяжёлой, полной унижения и горя солдатской жизни.

— И для чего всё это делают с нами, не знаю. Вот мне через три месяца уже срок кончается, а нас на войну, говорят, скоро погонят. Пойду и я; убьют меня. А зачем? Ради кого?

— Ну, в таком случае, — сказал я, поняв, что наступает удобный момент действовать решительно и прямо, — я помогу тебе, но ты уж возьми и меня с собой. Согласен?

В первую минуту он опешил:

— Да что вы, разве отсюда можно уйти? Ведь это могила.

— Ну, уж это другой вопрос, — сказал я ему. — Задача облегчается тем, что у нас тут есть верный друг и помощник. Если ты согласен помочь мне в этом деле, то он подойдёт к тебе через час и расскажет весь план, и, если найдёшь его хорошим, действуй с нами.

Часовой согласился.

Сразу навалилось много дела.

Надо было написать записку Бурцеву и объяснить ему, как говорить с солдатом. Надо было обдумать всё до малейшей мелочи и известить «вольных». В числе разных указаний я написал Бурцеву, чтобы он не забыл приготовить машинку для стрижки, больших размеров сапоги и кушак.

Кушак был особенно важен, так как у всех арестованных отнимались кушаки и отсутствие его могло бы вызвать подозрение у первого встречного. Едва успел я окончить это письмо, как в мою камеру вошли два солдата и дежурный унтер-офицер.

— На прогулку!

Я не хотел показываться лишний раз в караульном помещении и, сказавшись больным, отказался от прогулки.

— Пришлите только кипяток, — сказал я унтеру, очень обрадовавшемуся моему отказу.

Через несколько минут Бурцев был уже в моей камере с чайником в руках. Как раз в эту минуту в коридоре раздался чей-то крик, унтер-офицер отвернулся, и, воспользовавшись этой минутой, я передал Бурцеву записку.

Было шесть часов вечера, когда Бурцев известил меня об окончательном согласии Штрыка действовать с нами.

Я снова продумал весь план побега. Всё было уже готово и предусмотрено. Даже одеяло для устройства чучела было приготовлено заранее. До смены, в которую я должен был бежать, оставалось ещё девять часов.

«Однако как долго придётся мне ещё сидеть тут!» — подумал я.

Подумал и вспомнил, с каким трепетом и восторгом думал я вчера только о долголетней каторге. Вчера не было ничего впереди, а сегодня — целая жизнь.

Пробило семь часов вечера.

Штрык снова появился в коридоре.

— Что нового? — спросил я его.

— А вот записка, — и он передал мне записку с воли.

«Всё будет приготовлено, — писали друзья. — Вы выйдете с Бурцевым. Штрык передаст свой пост другому часовому и выйдет позже вас. Под горой и вас и его будут ожидать товарищи. Бурцев подведёт вас к нам.

Пароль: «Анюта». Будьте тверды и спокойны».

— Ну вот, видите, как товарищи заботятся о нас... С такими помощниками можно не сомневаться в успехе, — сказал я Штрыку.

— Я не боюсь, — ответил часовой, — только одно меня беспокоит: что, если товарищи не будут ждать меня? Куда я пойду? Я не знаю в городе ни одного человека.

Я дал ему адрес Канторовича.

Теперь надо было предохранить себя от вмешательства Схиртладзе.

Воспользовавшись тем, что он попросился в уборную, я также постучал в дверь. Нас вывели вместе.

— Ну, как дела? — спросил он меня, как только мы очутились в уборной.

— А дела такие, — сказал я ему, — что издавна в тюрьме существует обычай — пришивать предателей.

Схиртладзе начал что-то испуганно лопотать.

— И если я ещё раз замечу тебя у волчка, утром или вечером, днём или ночью, — прервал я его, — то сообщу о тебе ребятам, и тогда сам знаешь, что будет.

В одно мгновение этот человек изменился до неузнаваемости. Его лицо вдруг вытянулось, посерело, он стал дрожать, как в лихорадке. Он, кажется, готов был упасть на колени и молить о пощаде...

В девять часов вечера кончилось дежурство Штрыка. На пост вступил тот самый часовой, который должен был заменить его после побега. Его надо было приучить к виду чучела. Я лёг на койку и, накрывшись одеялом с головой, притворился спящим.

Тихо, томительно тихо было на гауптвахте. Кругом всё замерло. Только за окном раздавались шаги часовых, да по временам доносилось протяжное и гулкое «слушай».

Но вот раздался условный стук в дверь; я вскочил: у дверей стоял Штрык.

— Приготовьте чучело.

Я соорудил чучело и покрыл его одеялом.

Но ключ не подходил к замку.

В нашем распоряжении оставалось полтора часа. Сделать за это время новый ключ не было никакой возможности.

— Ну что, как дела? — раздался из окна, выходящего во двор гауптвахты, голос Бурцева.

— Ключ не подходит, — сказал Штрык, обращаясь к нему.

Бурцев взял ключ и побежал к товарищам, дежурившим недалеко от гауптвахты.

К счастью, среди них оказался слесарь. Он тут же подпилил ключ, и когда Бурцев снова принёс его, Штрык открыл им дверь без труда.

— Ну, сейчас надо выходить, — сказал он, когда я кончил бриться. Но в эту минуту снова выросло неожиданное препятствие.

Как раз в этот день на гауптвахте дежурил «плохой» унтер-офицер. В таких случаях заключённые мстили ему единственным имеющимся в их распоряжении способом: не давали возможности унтеру спать целую ночь, просясь из камер.

И вот в два часа ночи раздался стук в дверь, за ним другой, третий...

Теперь я снова не мог выйти, так как уборная находилась в коридоре. И там же находился унтер.

Время шло.

— Половина третьего, — шепнул мне Штрык, проходя мимо камеры.

Ещё полчаса — и всё потеряно. Арестованные продолжали стучать.

«Остаётся двадцать минут. Что ещё нужно делать?» — спросил я себя.

Вспомнил: нужно держать себя в руках.

— Осталось пятнадцать минут, — снова раздался шепот Штрыка.

Стук внезапно прекратился.

— Идите, — сказал Штрык, снова отворяя дверь моей камеры.

Я побежал в цейхгауз. Едва я вбежал туда, пробило три часа.

Сейчас будут сменяться часовые.

Я стал надевать на себя солдатскую форму и тут убедился, что мои напоминания Бурцеву о кушаке и сапогах оказались напрасными: кушака не было, а приготовленные сапоги не лезли на ноги. Это вывело меня из терпения. Я с бешенством набросился на Бурцева, когда тот вошёл в цейхгауз.

— Ну, об этом не беспокойся, — ответил он. — Вместо кушака получай шинель, а сапоги сейчас достану.

С этими словами Бурцев вышел из цейхгауза. Я с любопытством стал следить за ним через коридорную дверь, сделанную из железных прутьев, недоумевая, где может он достать в такое время сапоги. И вот вижу, как мой Бурцев вошёл в караульное помещение и, оглядев ноги спящих солдат, стал стаскивать с одного из них сапоги.

— Чаво? — пробурчал тот сквозь сон.

Под смех бодрствовавших солдат, принимавших всю эту историю за шутку, Бурцев невозмутимо продолжал своё дело.

Через две минуты сапоги были на мне.

Эти пришлись впору.

— Ну, теперь идём, — сказал Бурцев.

Мы вместе пошли в офицерскую. Тут я остановился на минуту, а Бурцев прошёл вперёд. Когда я вышел на улицу, он уже стоял на площадке.

— Вот, бери лесенку и иди туши сперва во дворе, а потом тут, — громко сказал он мне, указывая на лестницу, стоявшую у фонаря.

Ленивой, сонной походкой я пошёл вдоль гауптвахты.

— Да скорее. Пошевеливайся! — крикнул Бурцев. Немного ускорив шаг и свернув за угол, я оказался на свободе.