Глава IX Предательство унтер-офицера Схиртладзе

Случилось так, что, в то время как я сидел на севастопольской гауптвахте, там было всего несколько политических заключённых.

Единственным политическим заключённым во внутреннем коридоре гауптвахты был унтер-офицер Схиртладзе. Он привлекался к суду по делу о принадлежности к военной организации партии социалистов-революционеров. Камера Схиртладзе находилась как раз напротив моей, и мы встречались во время утренней уборки. Я обсуждал с ним все планы побега и часто пересылал через приходившую к нему на свидание жену записки на волю. Особенно часто я это делал в первое время нашего знакомства с Бурцевым, в тот период, когда мы ещё не очень доверяли ему. Нет никакого сомнения, что вначале Схиртладзе вполне добросовестно помогал мне. Не раз он выводил меня и Бурцева из самых тяжёлых положений.

В конце июля Гнедышева, жена Схиртладзе, сообщила ему, что жандармы арестовали всю военную организацию социалистов-революционеров. По всем признакам, жандармы получили точные доказательства участия Схиртладзе в организации. До сих пор у военных властей, арестовавших Схиртладзе, были лишь подозрения. Он надеялся, что дело его скоро прекратят за отсутствием улик. Теперь же оно принимало серьёзный оборот, и прежде всего потому, что переходило в руки жандармов.

Вечером Схиртладзе рассказал мне обо всём этом. Он был очень подавлен — боялся каторги. Я успокаивал его как мог. Но мои утешения действовали мало. 6 августа Гнедышева снова была у Схиртладзе и долго сидела в его камере[59]. Очевидно, на этом семейном совете и решено было предать меня для облегчения участи Схиртладзе.

Вскоре после этого Схиртладзе предложил мне передать с Гнедышевой записку в город. Я воспользовался этим предложением. Записку я написал не шифрованную. В ней я довольно откровенно говорил о ближайших своих намерениях, связанных с побегом. Эту записку Гнедышева должна была отнести одному из организаторов побега — Канторовичу. Но, как выяснилось потом, записку мою Схиртладзе оставил у себя как вещественное доказательство, а сам отправил Гнедышеву в штаб крепости к капитану Олонгрэну с устной просьбой вызвать его на допрос для важного сообщения. Не дождавшись вызова на допрос, Схиртладзе 12 августа отправил с Гнедышевой капитану Олонгрэну записку, в которой излагал сущность своего важного сообщения.

Вот текст этой записки:

«Его высокоблагородию и. д. Комендант. Отд.[60]

Ваше высокоблагородие, приезжайте на главную гауптвахту и начинайте на меня кричать, как будто я имею переговоры с Фельдманом и он у меня передаёт записки и как будто эти записки я даю женщине, чтобы она отнесла в дом Лама на квартиру Канторовича. Вы мне скажете, что Вы отберёте её пропуск и никогда не пустите её на свидание ко мне, и когда уедете вызовете меня на допрос, я Вам покажу какие записки пишет Фельдман и кто ему помогает. Один человек старается как-нибудь его выпустить от суда и у них есть такие планы, что очень просто что и выпустят. Только прошу Вашему Высокоблагородию, чтобы из арестованных никто не знал, что это я сказал вам. Вы сами знаете, что тогда здесь, произойдёт[61], а после допроса мало я боюсь, чтоб меня обвинили по этому делу. Фельдман каждый день получает через этого человека письмо и также сам пишет. Только Вы Ваше высокоблагородие не трогайте этого человека до моего допроса, который назначен почтальоном. Запасный ст. унтер-офицер Схиртладзе».

7 августа Гнедышева была у мужа и заявила мне, что мою записку она передала. Между тем в записке, которую мне принёс в этот день Бурцев с воли, не было условного сигнала о получении записки, переданной через Гнедышеву. Это показалось мне подозрительным.

8-го утром я получил новое доказательство предательства. В этот день дежурный караульный начальник отправил в штаб крепости заявление о необходимости учредить ещё один пост часового в коридоре, возле дверей моей камеры, «ввиду подозрительного поведения арестованного Фельдмана, явно замышляющего побег».

Бурцев высказал подозрение о доносе. Мы стали остерегаться Схиртладзе. Но было уже поздно. С минуту на минуту должен был быть арестован Бурцев, а может быть, и «вольные», поскольку явка на квартире Канторовича была известна предателю.