На обратном пути Дима зашел в стационар подстегнуть себя морфием. Даже у здорового Белинского вид — как с похмелья. Еще бы, за последние два месяца грузовик четыре раза подъезжал к спрятанному в дальнем углу городка моргу.

А о себе и говорить не приходится. На днях Креймер сказал, что с такими нервами Диме надо было идти в портные.

А он и сам знает, что скоро менять профессию… и местожительство тоже.

Белинский подсовывает брошюру — перевод с английского. Дима просматривает ее.

— Сахар как носитель онкогенности. Вообще-то исследование выглядит убедительно, — робко говорит Белинский.

— За две тысячи лет до нашей эры, — цедит Маленький, — индусы учили, что рак развивается из желчи, воздуха и слизи. Теперь канцерогенные вещества находят в алюминиевой посуде и выхлопных газах, в табаке, цветной капусте, помидорах и, как видишь, добрались до сахара. Пора бы поумнеть, тебе не кажется?

Белинский вздохнул и забрал брошюру.

Дима потянулся в окно к дереву, смял кучу иголок.

— Не кисни, мы все равно сломаем ему клешню, но в своих мемуарах ты обязательно упомяни, что я очень любил запах молодой хвои.

Белинский досадливо отмахнулся, а Дима замурлыкал:

Отсрочка кончилась быстрее, чем думала Нина. Где-то она слышала, что изотопы действуют очень индивидуально, иногда форсируя болезнь. Сегодня она перешла на бульон и сливки. Что поделаешь, если это иногда пришлась как раз на нее. Такая уж, видно, индивидуальная. Илья напрасно горячится. Когда-нибудь он скажет ей спасибо. Теперь надо видеться еще реже. А скоро она уедет куда-нибудь, далеко-далеко… от Невы, от близкого, рукой достать, неба, от себя…

Старуха жадно ловила каждое слово сына. Она не знала, что отвечали ему. Она плохо слышала и то, что говорил он.

Но когда речь идет о сыне, об ее единственном сыне, причем здесь уши? Она слышала главное. Словно в гору, спотыкаясь, падая, полз разговор Ильи с этой женщиной. Теперь он почти все вечера проводит дома. Зато это имя Нина — падает в трубку так тяжело, что у старухи начинают звенеть суставы в коленках. Она всегда просила своего бога самому выбрать женщину для Ильи. Она долго приставала к нему, — и вот он сделал выбор. Как она ненавидит эту женщину!

Илья Борисович придавил телефон и окурок почти одновременно.

Старуха поджала губы.

— В последнее время ты много куришь. Или в твоем институте научились делать новое сердце.

— Что? — переспросил Илья Борисович.

— Говорю, куришь много.

Он приоткрыл балконную дверь.

— Тебе лучше не оставаться по вечерам дома, Илья, — деревянным голосом сказала старуха.

— Она не хочет видеться чаще, — механически ответил Креймер.

Он вышел на балкон, прямо под падающий снег.

— Не хочет… она не хочет, — шептала старуха.

Мир перевернулся, привычных понятий больше не существует.

Этот день всегда вызывал у Лены ощущение новизны. Казалось, назавтра опять крутой поворот, за которым опять начинается неизведанное, и впереди еще много, астрономически много, таких поворотов. Так было в школе, в университете, в аспирантуре, так, в силу инерции, продолжалось и на работе.

Сегодня знакомое чувство ожидания не приходило. Все представлялось будничным, серым. Повороты кончились, впереди было пусто.

А последний опыт? — попытался встряхнуть себя Маленький. Вот именно, что последний…

Недаром у англичан имеется особое время — презент континиус — продолжающееся настоящее…

Сейчас он идет в стационар, и пойдет туда завтра, и послезавтра, и каждый день, пока… Пока комбинация витаминов, продлевающая его настоящее, не превратится в прутик, перешибающий железный лом….И в дом превратится он сам. Дима представил себя лежащим под натянутым одеялом, из-под которого будут обязательно торчать носки. От этой мысли его передернуло.

— Бюрократы, как будто нельзя шить одеяла разных размеров, — вслух возмутился Дима, входя в амбулаторию.

— Тсс… — молоденькая медсестра указывала на перегородку. Оттуда доносился ровный голос Белинского.

— Совещание? — шепотом спросил Дима.

— Практиканты опять, надоели… — Она рефлекторно поправила косынку и быстро взглянула на Диму.

Но он прислушивался к Белинскому и противоречия между репликой «надоели» и поправленной косынкой не заметил.

— В нашей клинике все случаи — с поздней диагностикой, исключающей радикальное лечение. Поэтому мы вынуждены проводить паллиативное лечение — продлеваем жизнь больного и делаем ее по возможности терпимой. Использование новейших препаратов, с которыми вы ознакомитесь, позволяет не только обезболивать наиболее мучительный период заболевания, но и в ряде случаев даже возвращать на более или менее длительное время работоспособность.

— Лично я предпочел бы быстрый конец, чем медленное ожидание неизбежного, — запальчиво вставил кто-то из студентов, — это, по крайней мере, честнее и гуманней.

Наступила пауза. Дима очень ясно представил себе, как Белинский снял очки и близоруко щурится на выскочку.

— Сейчас он его испепелит, — подмигнул Дима сестре.

Но взрыва не последовало, Белинский ответил очень тихо:

— В роли врача вы имеете право предпочитать только одно: лишний год, месяц, день, минуту. Слышите, даже минуту… И вы обязаны не кривя душой, а именно честно верить до этой самой последней минуты, верить сильнее самого больного. Иначе — не берите диплом, и это будет вашим самым гуманным поступком.

— Передайте патрону, что даже я не сказал бы лучше, — довольно прошептал Дима, раскатывая рукав.

— Вы когда-нибудь задумывались над загадкой спонтанного, самопроизвольного рассасывания опухолей, даже в самых безнадежных случаях рака? — неожиданно спросил Креймер, едва Дима вошел.

— Я слышал об этих уникумах от Белинского. Время от времени он начинает ими просто бредить, — ответил Маленький. — Но у этого бреда обязательно должна существовать какая-то закономерность. Факты самоизлечения не случайны. Пусть очень редкие, но зато убедительные победы организма доказывают, что бредом является как раз мнение о присущей раку необратимости.

Креймер вовремя заметил в глазах Димы тоску и перешел от менторских рассуждений к делу.

— Эффектно! — выслушав, сказал Дима. — Но ведь мы уже пробовали нечто подобное.

— Пробовали, — согласился Креймер, — опять-таки слишком крупнокалиберно.

— Конечно, гораздо лучше ограничиться одним, единственно нужным элементом, но как отыскать иголку в стоге сена?

Нина, еще не открывая глаз, почувствовала, что на нее смотрят.

Старуха сидит рядом и, кажется, молится. Теплая ладонь гладит тонкую Нинину руку…

…Старуха пришла в самую слякоть. Она долго шаркала ботами по половице, а с зонтика, пока Нина не догадалась взять его, текла вода. Молчание продолжалось и в комнате.

Старуха, не скрывая, разглядывала Нину.

— Вы любите моего сына? — вдруг спросила она.

Наверно очень смешно, когда мать сорокалетнего мужчины приходит выяснять такой вопрос.

Нина расплакалась.

Когда старуха узнала все, морщины на ее лице затвердели.

Каждый шаг сюда отдавался болью. Она шла, отбросив гордость, накопленные годами убеждения, шла, крепко, как знамя, стиснув зонтик. Она подготовила себя ко всему… Оказывается, не ко всему.

— Вы не должны избегать его, — наконец сказала мать.

…Старуха вздыхает и тут же вздрагивает: заметила, что Нина проснулась. Она строго поджимает губы, говорит:

— Ты во сне кричала, и я пришла.

— А наяву мне хорошо. — Темно-карие глаза светлеют, будто кофе разбавили молоком.

Старуха любит, когда Нина улыбается.

Но стоило Нине остаться одной, как улыбка исчезла.