— Джемма преподносит сюрприз вторично. Ее опухоль чистейшей воды доброкачественное образование.

Сообщение Бога вызвало у Димы шок. Он открыл и закрыл рот вхолостую, не издав ни звука.

— По-видимому, никаких раковых клеток не было и в самом начале. Произошла ошибка.

Креймер прошелся по комнате, заключил:

— И, значит, мы нашли не то, что искали. Вот так.

«Тоже мне Колумб, — подумал Дима, — что за старомодная привычка высказывать вслух общеизвестные истины?..».

Он стоял у окна. Ему был виден почти весь городок и пруд со скользящей по нему лодкой. Должно быть, ею управляли умелые руки. Лодка мелькнула под прибрежными кустами, проскочила под деревом, окунувшим в пруд макушку. Впереди коряга. Гребец выпрямился. Сейчас отвернет, — решил Дима. Но лодка, вытянув по швам весла, устремилась к препятствию. «Что же он делает?.. Ложись!» — чуть не крикнул Дима. Однако гребец, ухватившись за ствол, перевернулся, как на турнике, и вновь очутился в лодке. Здорово! — восхитился Дима и только сейчас заметил, что в комнате давно стоит тишина.

— Неужели ушел так рано? А ты на самом деле решил, что произносить вслух истины очень легко? — пробормотал он своему отражению в стекле.

— И этот гордый ум сегодня изнемог, — услышал он за спиной голос Белинского.

— Подумаешь, удивил. Меня и не такие сангвиники, как ты, считают сумасшедшим.

— Я не сангвиник, я несчастный человек, — сказал Белинский, вынимая из диминой пачки сигарету.

— Ты не человек. Ты эскулап, — мягко поправил Дима.

— Хватит паясничать, — рассердился Белинский. — В обществе микроскопов да обезьян вам живется совсем недурно. За последние пятьдесят лет Сч как причина смерти передвинулся с седьмого на второе место, но для вас это проза, вы колдуете над штаммами, создаете десятки взаимоисключающих теорий, вас осеняют идеи, а Белинский — будь мавром, любуйся на агонии, считай себя сиделкой, утешителем или кем угодно. Когда же, наконец, я сделаюсь врачом, черт возьми!?

Дима понял, что если он сейчас позволит одно шутливое слово, Белинский может очень даже просто запустить в него настольной лампой.

Маленький побарабанил пальцами по стеклу.

— Я не хотел бы быть в твоей шкуре.

Белинский удовлетворенно крякнул, присел на краешек высокого табурета. Он окончательно остыл и тихо сказал:

— По больничной аллее идти — как сквозь строй, а мне по нескольку раз в день приходится.

— Думаешь, нам легче? Сегодня шеф даже попрощаться забыл.

— Так он еще здесь. Твою знакомую успокаивает.

После обеда кровать соседки стояла на месте. Постель была совершенно свежая, белая до синевы. Нина не могла оторвать взгляда от аккуратно выутюженного одеяла.

Вошел Белинский. Неуклюже потоптался, потом сказал:

— Да, пустота это страшно.

— Пустота это страшно, — эхом повторила Нина. — Это страшно, страшно, — твердила она, уже идя по дорожке.

Почти все скамейки были заняты. Отчетливо доносились отдельные слова. Они разговаривали друг с другом… они еще говорили… Подальше, подальше от них! А они все сидели, справа и слева, и она такая же…

Поворот, центральная дорожка, опять поворот…

— Кто за вами гонится? — услышала знакомый голос.

Ее крепко взяли за локоть, подвели к скамье:

— Присядьте.

— Так кто же вас преследовал? — повторил Креймер, когда она наконец отдышалась.

— Пустота, — ответила Нина.

— А я, было, решил, что вы исключение…

— Из чего?..

— Из кого, — мягко поправил Илья Борисович. — Из женщин, конечно.

Он распечатал пачку «Казбека», щелкнул зажигалкой, прогрев мундштук, прикурил.

— А это один из признаков уравновешенности?

— Я вижу, пустота вас больше не пугает, — улыбнулся Креймер.

— С вами не страшно, — тихо сказала Нина и тут же испугалась — не смысла этих слов, а того, что они были произнесены так тихо.

— Спасибо.

Креймер поднялся и уже серьезно сказал:

— При вашем самочувствии у вас нет оснований бояться пустоты.

— Опять грузовик… — Дима отошел от окна. — Какой идиот выстроил морг на территории института? Что здесь — вокзал с обязательной камерой хранения?

— Не люблю похоронный юмор, — сказал Креймер.

— А я не люблю таких напоминаний о наших неудачах.

— Ученые стоят на плечах своих предшественников…

«Ну, а на мои плечи никто не успеет взгромоздиться», — подумал Маленький.

— …а удачи, как это ни парадоксально, — на фундаменте из неудач. Введем активатор абсолютно здоровым резусам. Надо же, наконец, выяснить его роль в организме. Может быть, он наряду с другими факторами создает предпосылки к заболеванию, не вызывая окончательного злокачественного сдвига.

— Может быть.

— Пессимизм вам не идет. — Покорно равнодушный тон Димы рассердил Бога.

— Как знать… — проворчал Дима уже в дверях.

Несмотря на обоюдное «вы» и внешнюю сдержанность, отношения между Креймером и Димой более всего напоминали фронтовую дружбу. Ведь, пожалуй, только в условиях непрерывно длящегося боя возникает чувство товарищества наперекор особенностям характеров, разницы в возрасте, в наклонностях. Просиживай они вместе положенные часы в ином учреждении, от работы которого не зависели бы жизнь и смерть, дело, возможно, дошло бы до личной неприязни.

Но здесь любая обида выглядела так же нелепо, как во время отражения танковой атаки.

Поэтому Бог реагировал на внезапный уход подчиненного совершенно иначе, чем это сделал бы некий Илья Борисович Креймер из жилищно-эксплуатационной конторы райисполкома.

В первую очередь он усомнился в самом себе. Ему вдруг стало больно от мысли, что равнодушие Димы вызвано тупиком, в котором очутились они по вине Креймера-ученого.

И стало страшно, что он, всегда умевший вырваться из прокрустова ложа любой гипотезы, не может осознать ошибочности поиска, которую, может быть, уже почувствовал Дима.

Короткие июньские сумерки, едва затемнив окно, отступили.

Креймер сидел не шелохнувшись. Руки, согнутые в локтях, придавили стол, плечи низко опущены.

…Человек, незаметно для себя превратившийся в робота-гиганта, ушел из жизни. И по законам диалектики превратились в никому не нужный хлам созданные им работы-карлики. И оказалось, что, несмотря на его стальную хватку, большинство людей творило жизнь по законам живых. И роботы покрупнее уже не могли глушить живую мысль раз и навсегда запрограммированными тезисами. Да, Креймеру намного легче творивших в те замечательные и страшные годы. Ему не надо прятать мысль от надзирателей всех мастей. И в то же время ему гораздо труднее. Нет больше никаких скидок, никаких компромиссов. За неудачу, за ошибочный поиск, за неверную мысль в ответе он и только он… Почувствует ли он вовремя опасность запрограммирования себя собственной идеей? Может быть, это уже случилось и у него просто нет сил признаться? Тогда в один прекрасный день тот же Дима назовет его роботом с докторской степенью. Такие парни не выбирают выражений, когда у них над ухом раздается пустой металлический звук.

Илья Борисович вздрогнул: позади действительно раздался такой звук…

— Вот и все, — прошептала Нина, провожая глазами грузовик.

А центральную дорожку от корпусов до самых ворот уже заполнили сотрудники. Рабочий день закончился. Для той, которая уехала, он кончился еще позавчера.

Маленький шел, сильно сутулясь, отчего казался еще длиннее. Нине, с ее позиции в боковой аллее, были хорошо видны отеки под глазами и морщины через весь лоб. Зато рисунок усиков над расплывчатыми губами, аккуратный подбородок — совсем мальчишечьи.

Дима не хозяин своего лица, подумала Нина.

Камешек из-под его ноги долетел почти до нее. И тут раздалось: «Па-има!». Нина обернулась. По дорожке бежал мальчуган. И вот уже он хохочет, высоко подброшенный.