Решение, принятое собранием, походило на воззвание:
«Каждому коммунисту отлично выполнить свой долг перед Родиной по разгрому немецких захватчиков под Ленинградом.
Мы, коммунисты, клянемся Родине, что выполним задание командования отлично. Отомстим за все злодеяния и издевательства над нашим народом кровавым фашистским извергам!
Артиллеристы Красной Горки! Теперь настала и наша очередь, настал наш час отбросить врага от города Ленина. Так ударим по фашисту, чтобы ни одного вражеского солдата не осталось на ленинградской Земле!
Сильнее, беспощаднее удары по врагу!
Смерть и только смерть фашистским оккупантам!»
Уже совсем поздно меня позвал к телефону подполковник Е. А. Проскурин. Я знал, что Емельян Андреевич, возглавлявший первую флотскую артгруппу, находится на передовом наблюдательном пункте в районе деревни Горки вместе с командующим флотом и с Владимиром Тимофеевичем Румянцевым.
В трубке послышался одесский говорок Проскурина:
— Ну, как, гроза фашистов, у тебя дела? Все ли готово? Командующий флотом возлагает большие надежды на ваши «чемоданы». Смотрите не подкачайте!
Я доложил, что у, нас все на «товсь», и подполковник пожелал нам удачи... .
14 января. Ночью, в 2 часа 25 минут, от Проскурина поступило сообщение: «Начало атаки в 10 часов 40 минут». В 7 часов 50 минут я принял по телефону сигнал, состоявший из одного слова: «Мастика».
Теперь обстановку и задачу на операцию можно было довести до людей, которые с 6 часов находились на ногах. Я приказал Пономареву построить батарею и, когда бойцы замерли по команде «Смирно», прочел им боевой приказ. Глаза у всех горели радостью. Долгожданный день наступил, и приказ для всех звучал, как прелюдия; к победному сражению.
После этого начался митинг. Выступали люди искренне, взволнованно, давая в словах выход накопившемуся нетерпению.
— До войны мы жили в Ленинграде — отец, мать, брат и три сестры, — говорил слегка дрожащим голосом наводчик старший краснофлотец Николаев. — Жили хорошо. Теперь нет у меня матери и отца, нет двух сестер — всех их задушила костлявая рука голода во время блокады. Нет в живых и любимого брата — он убит вражеской пулей на Карельском перешейке. Дом, в котором мы жили, превращен в груду развалин фашистскими бомбами и снарядами. Я буду мстить фашистам за раны родного города, за смерть моей семьи до последнего своего дыхания!
В этом выступлении, наиболее характерном для митинга, были выражены настроение и чувства каждого из нас.
Офицеры, сержанты, краснофлотцы разошлись по боевым постам. В этот последний час ожидания незаметную, но очень нужную работу выполняли агитаторы. Вот как об этом вспоминал потом в «Боевом залпе» один из лучших наших агитаторов командир орудия коммунист Виктор Протас:
«Говорить о том, что надо драться упорно и самоотверженно, мне было ни к чему. Каждый боец стремился к этому. Важно было, чтобы люди знали, как лучше действовать, чтобы понимали поставленную задачу.
Я рассказывал, куда будем стрелять, о значении района нашей цели в Гостилицах, где был расположен штаб и узел связи фашистского полка. Этот населенный пункт я знал, потому что был на передовой в свое время в качестве снайпера. Я разъяснял, что главное — не забыть ни одной мелочи, не допустить ни малейшей оплошности.
Замковым у меня молодой матрос Дербенев, которому предстояло стрелять впервые. Он заметно волновался. Я занялся с Ним особо, успокаивал, и это помогло».
Медленно сочился серый балтийский рассвет. Утро выдалось хмурым и туманным. Рваные свинцовые облака низко нависали над деревьями.
Я поднялся в боевую рубку. С постов на переднем крае докладывали, что густой туман затрудняет наблюдение за районами целей. От Проскурина пришло окончательное уточнение: время первого залпа — 9 часов 35 минут. Мы были готовы открыть огонь в любой момент.
В 9 часов 10 минут я взял в руки микрофон громкоговорящей связи и обратился к бойцам:
— Товарищи! Наши снаряды должны разрушить опорный пункт в деревне Гостилицы. Соседняя с нами триста двенадцатая батарея капитана Бердникова имеет задачу разрушить второй опорный пункт в деревне Дятлицы, а батареи двести одиннадцатая старшего лейтенанта Юдина и пятьсот восемнадцатая капитана Пашенова должны подавить огонь немецких батарей в районе деревни Сашино. Кроме того, слева от нас, в районе Мартышкино, Ораниенбаум будут действовать батареи четыреста шестого железнодорожного дивизиона и бронепоезда «Балтиец» и «За Родину», а справа, в районе Калище, будут бить врага орудия тридцать третьего отдельного дивизиона.
Товарищи! Войскам второй ударной и сорок второй армий приказано в десять часов сорок минут начать наступление на Ропшу и разгромить петергофско-стрельнинскую группировку врага севернее Роппш и Красного села. Артиллерийская поддержка частей второй ударной возложена на Ижорский укрепленный сектор. Бейте как следует, товарищи, фашистскую сволочь!
9 часов 30 минут. Туман почти рассеялся. Командую:
— Башни зарядить! Поставить на залп...
В боевой рубке сгустилась тишина. С волнением слежу за бегом секундной стрелки. С каждым ее скачком словно бы туже натягиваются нервы. И вот 9 часов 35 минут.
— Залп!
Привычный грохот. Привычное содрогание бетона и металла...
Башни работают, как хронометр, — без пропусков, без задержек. Так, по крайней мере, это воспринимается мною, в боевой рубке. А как дается эта строгая размеренность тем, кто находится на боевых постах — у орудий, в погребах, в агрегатных?
В первой башне командует Михаил Осипович Мельник. Перед третьим или четвертым залпом здесь перекосило полузаряд в заряднике на орудии младшего сержанта Протаса. Сколько раз стреляли, и не было ничего подобного, а тут как назло... Перекос не дает крышкам зарядника полностью закрыться, а из-за этого прибойник не идет вперед. Еще секунда, другая, и орудие сделает пропуск. Но старшина Поленов мигом ныряет под зарядник и, подняв руки, оттягивает на себя его крышку. Несколько мгновений он покачивается, как бы примеряясь, нащупывая правильное положение тела, и, наконец, замирает, бросая Протасу:
— Включай рубильник!
Младший сержант, зажмурившись, включает рубильник. Ведь риск-то какой: прими Поленов неверную позу, ошибись на несколько сантиметров, и прибойник размозжит ему голову! Но Иван Петрович достаточно знает себя, чтобы не ошибиться. Прибойник с силой проталкивает полузаряд. Закрывается замок, и тут же хрипит ревун, покрываемый раскатом залпа. Пропуска не произошло, темп стрельбы не нарушен...
Во второй башне у Ивана Яковлевича Макарова тоже в разгаре стрельбы заминка. На орудии сержанта Попова зарядник остановился на полпути при подъеме. И почему такое случается именно во время самых ответственных стрельб, подготовка к которым ведется с тщательностью, исключающей, казалось бы, любое заедание? Но раздумывать над этим не время. Надо действовать. Положение спасает старшина комендоров, он же парторг, Афанасий Борисович Чуев. Старшина моментально представил себе, какой из многих десятков контактов мог разомкнуться и прервать движение зарядника. Пулей бросившись к шахте, он по тросу скользнул вниз, наощупь, не глядя, замкнул нужный контакт, и зарядник вновь плавно пошел вверх. И голос орудия прозвучал вовремя, слившись с общим громом залпа.
А дальше все идет нормально. Только секунды видят комендоры снаряд в башне, но успевают прочесть торопливые надписи, выведенные на металле мелом: «За муки ленинградцев!», «За моих детей!»
— Это Федоров написал, — узнают в башне.
Со штурвалом наводки слился Николаев. Он тоже мстит за свою семью. В подбашенном отделении за двоих работает краснофлотец Екимов. И ему есть за кого мстить: в Пскове, в оккупации, остались его отец и мать. Что стадо с ними?
В погребах людей не хватает. Но краснофлотцы Бачек и Круглов вдвоем справляются вполне.
— Сегодня и снаряды кажутся легче, — говорит Круглов Бачеку.