2. Разделения и повторные слияния

Процесс эволюции можно описать как дифференцирование структуры и интегрирование функций. Чем более неоднородны и специализированы части, тем более развитая координация необходима для создания уравновешенного целого. Окончательным критерием ценности данной функциональной целостности является степень ее внутренней гармонии или же интеграции, независимо от того, является ли такая функциональная целостность биологическим видом, цивилизацией или отдельной личностью. Целостность определена системой связей между частями, а не через сумму частей; точно так же, как цивилизация не определяется суммой ее науки, техники, искусства и общественной организации, но системой, которые те образовывают, и степенью гармоничной интеграции данной системы. Один физик сказал, что "организм в своем целостном аспекте столь же необходим для объяснения его элементов, как и элементы необходимы для объяснения всег организма". Это является верным и в отношении надпочечной железы, и в отношении элементов культуры – византийского искусства, средневековой космологии или же утилитарной этики.

И наоборот, болезненное состояние организма, общества или культуры характеризуется ослаблением интегрирующих механизмов и склонностью частей к независимому и самолюбивому поведению, когда им плевать на высшие интересы целостности, или же когда они пытаются навязать свои законы. Причиной таких неравновесных состояний может быть либо ослабление координирующих функций целостности в результате разрастания количества частей, превышающую критическое значение, старости и так далее, или же чрезмерное возбуждение какого-то органа или части, либо же разрыв коммуникационных связей с интегрирующим центром. Отсутствие контакта с центром интеграции ведет, в зависимости от обстоятельств к гиперфункциональности или вырождению. В сфере разума, "расщепление" мыслей и чувств, какого-то из аспектов личности ведет к подобным результатам. Термин "шизофрения" порожден именно этим процессом расщепления; с подобного рода явлениями мы имеем дело в случае "подавленных" и "автономных" комплексов. В навязчивых неврозах, в "фиксациях" мышления и поведения мы видим, как фрагменты личности отделяются от целого.

Столь же существенной является и степень интеграции в обществе или культуре между их частями и или сферами устремлений. Но здесь поставить диагноз дезинтеграции гораздо труднее, и он всегда будет спорным, поскольку критериев нормальности не существует. Тем не менее, я верю, что в рассказанной в этой книге истории будет распознана история расщепления и последующего отдельного развития различных ветвей знания и человеческих стараний – геометрии неба, физики Земли, платоновской и схоластической теологии – что порождало жесткую ортодоксальность, односторонние специализации, коллективные навязчивые идеи, взаимная несопоставимость которых находила выражение в проявлениях двоемыслия и "контролируемой шизофрении". Тем не менее, это еще и история неожиданных возвратов согласований и новых объединений, что появляются из, на первый взгляд. безнадежного распада на куски. Могут ли условия, в которых проявляются такие, явно, самодеятельные излечения, дать какие-нибудь положительные указания?

3. Некоторые условия, в которых рождаются открытия

Во-первых, новый синтез никогда не образуется от одного лишь прибавления одна к другой двух, полностью развитых ветвей биологической эволюции или эволюции разума. Каждый новый шаг вперед, всякое повторное объединение того, что когда-то было разделено, требует перелома жестких, покрывшихся панцирем образцов поведения и мышления. Коперник этого не сделал; он пытался устроить брак гелиоцентрической традиции с ортодоксальной аристотелевской доктриной, что ему не удалось. Зато удалось Ньютону, поскольку до этого образцы ортодоксальной астрономии уже сломал Кеплер, а ортодоксальной физики – Галилей. Вычитывая в обломках новый образчик, он соединил их все в новой системе понятий. Точно так же, физика и химия смогли объединиться друг с другом только лишь после того, как физика отказалась от догмата неделимости и непроницаемости атома, тем самым разбивая свое классическое понятие материи, ну а химия отказалась от доктрины окончательных, не способных к трансформации элементов. Новый эволюционный шаг вперед становится возможным лишь тогда, когда случится некое отступление процесса разделения, когда растрескаются и расплавятся замерзшие структуры, образовавшиеся в результате изолированного, слишком уж специализированного развития.

Похоже, что большинство гениев, которых мы должны благодарить за важнейшие мутации в истории мысли, имеются некие общие черты. С одной стороны, скептицизм, часто стоящий рядом с иконоборчеством, в их отношении к традиционным идеям, аксиомам и догмам, с другой же – открытость разума, граничащая с наивным легковерием относительно новых концепций, которые дают надежду, будто бы инстинктивные поиски на ощупь закончатся успехом. Из соединения этих двух явлений образуется важное умение неожиданно увидеть знакомый предмет, ситуацию, проблему или набор данных в новом свете или новом контексте: увидеть в ветке не часть дерева, но потенциальное оружие или инструмент; ассоциация падения яблока не с его зрелостью, но с движением луны. Открыватель функционально отмечает аналогию там, где до этого ее никто не видел, точно так же, как в проплывающем по небе облаке поэт видит верблюда.

Этот акт, заключающийся в том, что бы вырвать некий предмет или понятие из его обычного ассоциативного контекста и увидеть его в новом контексте, представляет собой, как я пытался показать, основной элемент творческого процесса^[350]. Это, одновременно, акт и разрушения, и творения, поскольку он требует перелома некоего умственного навыка, расплавления, с помощью паяльной лампы картезианского сомнения, замерзшей структуры общепринятой теории, чтобы потом ее можно было сварить заново, но уже в иной форме. Возможно, это как раз и объясняет, откуда у творческих гениев взялось то странное соединение скептицизма и легковерия^[351]. Всякий акт творения – в науке, искусстве, религии – требует отступа на более примитивный уровень развития, обретения невинности взгляда, освобожденного от катаракты обязательных убеждений. Это процесс reculer pour mieux sauter (здесь, перескакивание – фр.), дезинтеграции, предшествующей новому синтезу, сравнимый с темной ночью души, сквозь которую обязан пройти мистик.

Другим начальным условием, которое должно быть исполнено, чтобы были совершены и приняты другими принципиальные открытия, является то, что можно назвать зрелостью эпохи. Это условие ускользает от анализа, поскольку о зрелости данной области науки для существенной перемены решает не только ситуация в данной конкретной сфере, но и общий настрой эпохи. Именно философский климат, царящий в Греции после ее завоевания македонской династией, подавил в зародыше гелиоцентрическую концепцию Вселенной, сформулированную Аристархом. Астрономия продолжала себе расти со всеми невозможными эпициклами, поскольку именно такому развитию науки способствовал настрой средневековья. Более того, эта астрономия подтверждалась практикой. Эта закостеневшая научная дисциплина, отрезанная от реальности, умела со значительной точностью предвидеть затмения Солнца и конъюнкции планет, равно как и составлять таблицы, которые, в общем-то, ожиданиям соответствовали. В свою очередь, "зрелость" XVII века, чтобы принять Ньютона, а века ХХ-го – к принятию Эйнштейна и Фрейда, следовала из всеобщего ощущения нестойкости и осознания кризиса, охватывающего все людские начинания, общественную организацию, религиозные убеждения, искусство, науку, моду.

Проявлением того, что данная область науки или искусства дозрела до перемен, является чувство фрустрации и беспокойства, не обязательно вызванные острым кризисом именно в этой сфере – которая может спокойнехонько себе жить-поживать в рамках традиционных схем – но впечатлением того, что обязательная для исполнения в данной области традиция уже не поспевает за остальной культурой, что она отрезана от головного ее потока, что традиционные критерии утратили смысл, отделившись от реальной жизни, изолировавшись от интегрированной целостности. Это тот самый момент, в котором hybris (наглая заносчивость – нем.) специалиста уступает философской интроспекции, болезненной переоценке базовых аксиом и значения терминов, которые до сих пор признавались очевидными – одним словом, когда лед догм тает. Подобная ситуация дает шанс творческого прыжка в пробитую полынью.