Я тоже считал, что как это не объясняй, а для такого великого вождя все равно недостаточно уважительно. Однако, если взглянуть на картину, то видно, что для этого иероглифа не хватило места. А может быть был какой-то расчет не написать?

— Почему? — снова спросил Шао Гэньсян, пронзительно глядя мне в глаза, как будто я был автором картины.

— Наверно, автор, рисуя картину, не замышлял так много? — неуверенно предположил я.

— Нет!.. — Шао Гэньсян был абсолютно уверен в себе. Следует заметить, что в ходе углубления «Великой культурной революции» в разговорной речи учащихся появились слова и выражения типа «заставлять», «со всей серьезностью заявляем», «последняя дипломатическая нота», «можно стерпеть, но кто потерпит», «сообразительность Сыма Чжао всем известна», «разве вытравишь волчью натуру», «мысли пьяного старца совсем не о вине» и многие другие, употреблявшиеся раньше при построении предложений или как обороты речи лишь в письменной форме, теперь же на каждом шагу они вылетали из уст людей. Многие учащиеся как будто стали стыдиться обычного «нет», вошло в привычку «нет» с более жестким звучанием, употреблявшееся на письме.

— Ты пока помолчи, дай мне посмотреть, — Ван Вэньци считал, что у него уже есть богатый опыт изучения картины «Члены кооператива стремятся к солнцу», и он готов распознать «суть картины». С видом человека, имеющего готовый план в голове, он взял календарь из рук Шао Гэньсяна.

Бесстрашным взором он долго изучал картину, глядя на нее и прямо, и сбоку, но его так и не осенило и Ван смущенно возвратил календарь Шао Гэньсяну.

— Не к тебе претензии, а к твоим глазам, — презрительно сказал Шао Гэньсян, — Где заковыка?! Ты посмотри на косу этой девочки. Это — горизонталь. А вот это — вертикаль. Здесь узелок. Неужели не похоже на иероглиф убить».

И похоже, и нет. Меня никто не просветил так, чтобы я смог увидеть такую схожесть, а сам я никак не мог по ассоциации представить себе слово «убить». Но когда меня просветили, сказали, что там иероглиф «убить», я уже не осмелился сказать не похоже.

— Похоже, похоже! — совершенно определенно выразил свою позицию Ван Вэньци.

Я неопределенно промычал.

— Есть только иероглиф «убить», что не проясняет вопрос, — снова выразил сомнение Ван Вэньци.

— Разве вопрос не ясен? Неужели недостаточно контрреволюции в словах «убить председателя Мао»? Непременно надо найти слово «разгромить» и тогда можно считать контрреволюцией?!

— У этой дряни совсем нет чувств к председателю Мао. Это были реплики, которые высказали соученики в ответ на сомнения Ван Вэньци.

— Однако я имел в виду другой смысл! Я имел в виду другой смысл! Мой смысл... Нет у меня никакого смысла!... — совсем растерялся Ван Вэньци.

Шао Гэньсян поднял руку, остановил беспорядочные выкрики и заговорил тоном знающего дело политика:

— Некоторые наши соученики из-за того, что длительное время в их мозгу не были натянуты струны классовой борьбы, став лицом к лицу с классовой борьбой, всегда сомневаются. Пусть они в процессе этого движения воспитывают самих себя.

Втайне я невольно стал восхищаться его познаниями, тем, что этот вечный второгодник поумнел, что в его голове натянулись струны. По тому, как к нему неожиданно стали относиться другие, я увидел, что он приобрел уважение. И все это благодаря тому, что обнаружил контрреволюционный призыв, чего не увидели другие.

В душе я немного завидовал ему.

Шао Гэньсян хлопнул по плечу Ван Вэньци:

— Иероглиф «дао»[14] здесь есть. Его нет у тебя в голове, поэтому не видят твои глаза. (Мне тогда показалось, что в этих его словах заложен философский смысл). Сейчас я тебе покажу. Здесь нить волос этой девочки — это четко обозначенная вертикаль. Почему эта связка тонко выписана с завитком? Это откидная черта влево. С этой стороны эти несколько нитей волос изображают горизонталь, вертикаль и отвесную черту с крюком...

Следуя широко раскрытыми глазами за движением его пальца, я на чем свет стоит ругал себя за свое скудное воображение. В то же время кое-кто в контуре провинции Хэйлунцзян Китая видит парящего в небе лебедя с распростертыми крыльями. Но можно ли говорить о реальности такого воображения? Это скорее романтизм. Политический энтузиазм народа во время «Великой культурной революции» рождал небывалый во всем своем блеске романтизм.

— Иероглиф «убивать» я тебе показал, иероглиф «сокрушать» — тоже, что ты еще можешь сказать? — Шао Гэньсян не терпел, когда ему перечат.

— Мне нечего сказать... Чего ты нападаешь на меня, да и не я же рисовал картину!... — Ван Вэньци старался сохранять сдержанный тон.

Шао Гэньсян повеселел, положил в сумку календарь, да с таким видом, как будто приобрел патент на изобретение, а затем серьезно сказал:

— Все мы собратья по революции, заяц не ест траву у своего логова, не будем обострять отношения. Вместе с нами в управление общественной безопасности должны идти те, кто сам пожелает. Так?

— Я иду, я иду... — Ван Вэньци подтвердил свое согласие еще и кивком головы и посмотрел на окружавших его соучеников, ждавших, какую он займет позицию. Неожиданная благосклонность изумила его и дала немного радости.

Возможно, один я разглядел, насколько он был неискренним.

— Ты тоже иди! В революционном движении прибавится еще один человек, — обратился он ко мне наставительным тоном.

Я безучастно позволил ему присоединить к революции еще одного человека и непринужденно сказал:

— Конечно же, я тоже хочу пойти.

Шао Гэньсян поднял руки и скомандовал:

— Вперед! Цель — городское управление общественной безопасности! Мы строем мужественно покинули школу.

На картине «Члены кооператива стремятся к солнцу» спрятан контрреволюционный лозунг «Да здравствует Чан Кайши», в календаре замаскирован призыв «Разгромим председателя Мао». Похоже классовая борьба действительно обостряется и осложняется. Помимо воли человека струна классовой борьбы в его мозгу натягивается сильнее. Я машинально вспомнил выдержку из высказывания председателя Мао: «Использование литературных произведений против партии — это большое изобретение». Получалось, что теперь сюда, пожалуй, можно включить и живопись.

Позже я ездил в Пекин на прием к председателю Мао, просматривал дацзыбао в Центральном институте изобразительных искусств и убедился, что мои тогдашние мысли имели под собой реальные основания. Немалое число художников было причислено к контрреволюционерам из-за их картин.

А еще позже, в 1975 году, жизнь еще больше подтвердила, что я был прав. «Дело о черной контрреволюционной живописи», продемонстрированное в зале Всекитайского собрания народных представителей, еще раз сказало людям о том, что тезис об «антипартийной живописи», использовавшийся против художников тоже был великим изобретением.

Орел с кошачьей головой, с одним открытым и вторым закрытым глазом, нарисованный Хуан Юнюем разве не являл собой реакционную аллегорию, направленную «против реализма, выражавшую пренебрежение к тому, что видишь собственными глазами»?

Картина Хуан Чжоу «Два ослика» отражала революционную тему — нести большую ответственность длительное время. Но разве, несмотря на это, не содержала реакционную аллегорию, скрывающую мысль «смотреть в перспективу и не видеть выхода»?

Есть еще картина какого-то автора «Тигры гневаются», разве она не аллегория, имеющая отношение к Линь Бяо?

Не буду подробно описывать весь разнообразный энтузиазм движения, который мы видели на своем пути. Остановлюсь лишь на некоторых.

Проходя мимо райкома, мы наблюдали как перед специальным разделом дацзыбао революционные массы избивали человека. У него уже беспомощно болталась голова, а его тянули и толкали то в одну сторону, то в другую. Было ясно видно, что били его долго, он полуживой, едва держался на ногах.

Все сразу остановились посмотреть эту сцену. Немного понаблюдав за происходящим и послушав разговоры, мы уяснили суть происходящего. Стало ясно, что его били за несколько рисунков, находившихся в специальном разделе дацзыбао за его спиной.