Я быстро бросился в дом дяди Лу в поисках молотка, гвоздей и какого-нибудь материала из дерева. Его дом уже заливало водой. Я хотел сначала помочь тете Лу остановить поток воды, переливавшийся через порог, однако она сказала мне:

— Это не беда, что нас подмочило, сначала иди помоги дяде Лу защитить дацзыбао. То, что написал твой старший брат, — святыня нашего двора.

Дядя Лу и я сбили простую раму, прикрепили ее к карнизу навеса семьи Ма, сверху приколотили пластмассовую крышку, а под нее — дацзыбао.

Дядя Лу, смахнув с лица дождевую воду, как бы для меня, но похоже сам себе сказал:

— В конце концов, чтобы стать на чью-то сторону, надо посмотреть на действительное поведение человека и тогда определиться.

Не взирая на дождь, мы провозились довольно долго, но я так и не смог понять, в чем состоял смысл содеянного. Дядя Лу подтвердил, что его осмотрительность до нелепости смешна. А я слепо следовал за ним.

В этой «культурной революции» нелегко было выбрать правильную позицию, чтобы оказаться на стороне председателя Мао.

ГЛАВА 5

Движение в школе было похоже на пожар, на бедствие, его мощь стала неудержимой. Обе стены всех коридоров с первого до третьего этажа были обклеены несколькими слоями дацзыбао, толщина которых уже равнялась примерно толщине доски. Кроме того, было протянуто множество веревок, на которых тоже висели дацзыбао. Люди, как в лабиринте, бочком пробирались между ними.

Дацзыбао, критикующих «Саньцзяцуньцев», уже не было. Учащиеся с помощью дацзыбао начали разоблачать учителей, учителя тоже с их же помощью разоблачали друг друга. Уже осталось совсем мало учителей, чьи имена и фамилии не попали в дацзыбао. Один учитель математики по фамилии Ай имел трех сыновей, получивших имена Ай Го, Ай Минь, Ай Дан. Один умник из числа учителей политики провел анализ, согласно которому получалось, что если к фамилии Ай (любить) добавить чистые имена сыновей Го, Минь и Дан, то получится «любить Гоминьдан». Рядом с Этой дацзыбао висела другая, которая была подписана десятками учащихся нескольких классов и критиковала уже учителя политики: «Посмотрите на полностью обуржуазившуюся душу, он уже оделся в западный костюм, имеет сверкающий лаком велосипед марки «летящий голубь». В конце недели он со своей разряженной в свободное цветное платье вонючей старухой отправляется на танцы. Под стеклом на его рабочем столе вместо портрета председателя Мао лежит цветная фотокарточка той же вонючей старухи. В конце поставлены вопросы: может ли такой человек давать уроки пролетарской политики? Может ли он и дальше оставаться в социалистической школе? Может ли он занимать место в красной аудитории социалистической школы, базирующейся на марксизме-ленинизме и идеях Мао Цзэдуна?

Еще одна дацзыбао всего из трех строк. Каждый иероглиф величиной с пиалу. Написано: Ян Юйфэнь, ты почему всегда опрыскиваешься одеколоном? Серьезно требуем от тебя — отвечай! Отвечай!! Обязан ответить!!! Подпись: революционный учащийся. Тот же революционный учащийся как бы специально для учителя, к которому он предъявляет требование, оставил пол-листа чистой бумаги. Учитель, похоже, понял смысл и на той же половине листа красивым почерком кайшу[11] написал: «Мне очень стыдно. Из-за того, что от меня исходит запах пота, я перед тем, как идти на уроки к учащимся, опрыскиваюсь одеколоном».

Возможно из-за того, что эта дацзыбао по своему стилю отличалась от других, она привлекла особое внимание людей. Даже промежутки между крупными иероглифами были заполнены записями, сделанными авторучками, карандашами, кистями.

Я остановился и стал внимательно просматривать их. Вот они:

Доводы убедительны — можно простить.

Что касается нас, то нам запах пота не страшен, а вот запаха одеколона, который ты приносишь в класс, мы его боимся.

Отповедь изумительна!

Осторожно, не охлаждай энтузиазм! Стань на обратную сторону движения!

Направления, которые сдерживают большое движение, надо ежеминутно исправлять, чтобы не погрязнуть в мелочах!

Для внесения ясности надо дискутировать по всяким мелочам.

У меня зачесались руки и я вынул ручку из кармана.

— Что ты хочешь делать? — спросил Ван Вэньци.

— Я тоже кое-что припишу ему, ответил я и тут же написал: «Все наелись до отвала!» Только хотел поставить свою подпись, как Ван Вэньци схватил меня и потащил прочь.

— Дурак! Произойдет чудо, если тебя не схватят после того, как ты поставишь свою подпись!

— Я отношусь к известной пятой категории,[12] кто осмелится перевести меня в другую? Схватить меня — это значит повернуть вспять основное направление борьбы! — сказал я безразличным тоном, однако внутри почувствовал холодок. Осмотревшись по сторонам, я никого не увидел и только тогда по-настоящему успокоился.

В тот день людей в школе было мало, и я спросил у Ван Вэньци, что это значит. Он сказал, что все ушли в народ разжигать пламя борьбы. Вместе с ним я поднялся с первого этажа на третий, потом с третьего спустился на первый, бегло разглядывая дацзыбао.

Я вспомнил про учительницу китайского языка и литературы, спросил у Вана о ней:

— А как учительница Лун?

— Как? Считай, что у нее положение серьезное. Школа направила ее материалы в группу руководства движением городского отдела образования. Сейчас она отбывает наказание трудом, — сказал Ван Вэньци, а я увидел как из туалета вышел человек. Это была учительница Лун. В резиновых сапогах, в одной руке метла, в другой — ведро. Она сразу же увидела нас.

Не знаю почему, я сразу остановился. Ван Вэньци — тоже. Мы молча смотрели на нее. Она молча смотрела на нас. Вдруг она повернулась и снова зашла в туалет.

Ван Вэньци дернул меня за рукав, сказал:

— Быстрее пошли отсюда.

Мы поспешно, по-воровски удалились от туалета. Каждый из нас почувствовал в душе смятение, но не мог в этом признаться, даже самому себе. Отчего смятение? Страх перед нею? Она никогда не была строгой, не говоря уже о том положении, до какого ее опустили сейчас. В общем, трудно сказать. Пугало отсутствие малейшего здравого смысла.

Выходя из здания школы, мы увидели несколько десятков учащихся, собравшихся на стадионе и приготовившихся куда-то идти. Двое наших знакомых крикнули нам:

— Быстрей пополняйте наши ряды!

Когда мы проходили мимо них, Ван Вэньци спросил:

— Куда вы идете?

— В управление общественной безопасности!

— В управление общественной безопасности?.. Идете разжигать пламя?... — Ван Ваньци на какое-то время задумался. Он, как и я, в душе не хотел показать отсталость в движении в сравнении с другими соучениками, не хотел также остаться на рубеже действий, граничащих со скольжением за революцией или контрреволюцией.

— Я обнаружил контрреволюционный лозунг и организовал друзей пойти в управление общественной безопасности решительно потребовать арестовать действующую контрреволюцию, — довольный собой заявил ученик 8 класса по прозвищу Шао Гэньсян.[13]

— Контрреволюционный лозунг? В нашей школе? — испугался я.

— Нет, у меня дома!

Я испугался еще больше, предположив, что он хочет разоблачить своих отца, мать или кого-нибудь из членов семьи, чтобы получить известность человека, не остановившегося ни перед чем ради идеи. Но, судя по его довольному виду, было что-то другое.

— На календаре в нашем доме, — он вынул из школьной сумки месячный календарь и дал мне посмотреть.

На нем был изображен старик с седой бородой, обучающий девочку 5–6 лет соединению звуков в слоги. Он озвучил ей четыре слова: «Председателю Мао десять тысяч...».

— А почему он не произнес слово «лет»? — спросил Шао Гэньсян тоном следователя.

Я пожал плечами. Откуда я мог знать, почему автор не дорисовал произнесение слова «лет» ? Изобразил только «десять тысяч» и не дорисовал «лет».