Юдл все еще возился на верхней наре, когда вошел надзиратель по кличке «Рябой» и хриплым голосом окликнул его:

— Пискун Юдель!

Юдл дрогнул. «Что-то случилось!» — пронеслось у него в голове.

— Эй, Пискун! — снова крикнул Рябой.

— А? Что? Что такое? Я здесь… вот я… — отозвался Юдл заикаясь.

— Чего копаешься? — хмуро спросил надзиратель. — Освободили тебя, ну и нечего тут рассиживаться! Сдавай матрас и катись!

«Да пропади он пропадом, Кондря, вместе с ботинками», — подумал Юдл и соскочил с нар.

Через полчаса он был уже за пределами зоны.

Маленький, щуплый Юдл, с мешком под мышкой, сгорбившись, шагал вверх по глинистому откосу к ближайшей проезжей дороге на Караганду. Но шагал он нетвердо. Его все еще одолевали сомнения: а вдруг ошибка, а вдруг вернут!..

Только поднявшись по откосу и выйдя на дорогу, Юдл отважился оглянуться. Наклонился, поднял с дороги ссохшийся комок земли и швырнул вниз, туда, где виден был лагерь. Такое было поверье: если бросишь камень или комок земли, значит, больше туда не вернешься.

Теперь Юдл пошел быстрей. Спустившись с пригорка, он еще раз оглянулся. Лагерь уже скрылся из виду. Дорога была пуста. На ходу Юдл время от времени снова и снова нащупывал бумажный пакетик за пазухой — справку и билет до Гуляйполя.

До последнего времени, пока не началась война, Юдл Пискун не думал возвращаться домой. С какой стати он поедет в Бурьяновку, где каждый встречный враг ему, даже его собственный, единственный сын… Но когда Юдл услышал, что гитлеровские войска занимают один город за другим, в нем шевельнулась надежда: а почему бы немцам и Бурьяновку не захватить? А если так, то есть расчет туда вернуться. Именно туда, в родную Бурьяновку, где Хонця, Хома Траскун и Элька Руднер, гадюка, издевались над ним, засудили за несколько мешков пшеницы, зарытых у него в хлеву, и сослали, на шесть с половиной лет сослали в этот богом забытый край! Думали, вечно будут верховодить, — вот он и поглядит, вот он и послушает, как они теперь запоют! Пройдя километров пять, Юдл Пискун увидел массивное кирпичное здание завода, окруженное множеством высоких жилых корпусов: это был новый поселок, выросший за последние годы среди голой степи. «Вот где наш пот и наша кровь», — подумал Юдл. Скосив левый глаз, он злобно разглядывал завод, вспоминая, как и ему иногда приходилось выделывать и обжигать для «них» кирпичи, и мысль, что здесь и он вкалывал, пробуждала в нем лютую, бессильную ярость. Как ему хотелось, чтобы случилось невероятное, чтобы какие-нибудь злые чары смели с лица земли возведенные ими строения. Он ненавидел здесь все: этот завод, эти жилые дома, молодые деревца около домов, даже траву, что росла на обочинах дороги, саму землю и небо над ней.

Сопя и отдуваясь, Юдл вымахал на своих кривоватых ногах порядочное расстояние, когда вдруг услышал сзади автомобильные гудки, смех и какие-то восклицания.

«За мной…»

Он вжал голову в плечи, пригнулся. Гудки и голоса становились все громче. Весь в холодном поту, Юдл шел не оглядываясь. Спустя минуту машина с грохотом промчалась мимо. В кузове тесно сидели женщины, работницы кирпичного завода. Они что-то крикнули Юдлу, помахали ему и, смеясь, бросили несколько крупных румяных яблок.

— Черт их несет, чтоб им провалиться, — выругался Юдл, поднимая голову. Он собрал с дороги запыленные яблоки, затолкал их, не вытирая, в мешок и пошел быстрее. Ему не терпелось добраться до станции— только когда он сядет в вагон и поезд тронется, он поверит наконец, что вырвался отсюда.

Жаркий сухой ветер, прилетевший из раскаленной степи, поднял пыль на дороге, хлестал Юдла по лицу.

Было уже далеко за полдень, когда Юдл добрался до станции. Оказалось, что поезд отправляется не скоро. Надо было ждать. Делать Юдлу было нечего. Людей вокруг было немного — несколько мужчин, больше казахов с редкими бородками, и женщин в пестрых платьях беспорядочно сидели с тюками и кошелками в привокзальном скверике. На платформе стояла группа железнодорожников — о чем-то между собой разговаривали. В стороне прохаживался высокий худой милиционер. Юдл озабоченно оглядывался, искал глазами уголок поукромнее, чтобы не торчать у всех перед глазами. Ему все казалось, что люди посматривают на него с подозрением. Завидев поодаль каменное здание туалета, он поспешил туда, решив, что здесь-то ему никто не помешает переждать до отхода поезда. Но немного погодя туда вошел один из железнодорожников, и Юдл покинул свое убежище. Прихрамывая, он направился в сквер. Сел на лавочку под засохшей акацией, прислонился спиной к стволу, опустил голову, прикрыл глаза. Так он долго сидел неподвижно, но не спал, прислушивался. Его уши, чуткие как у зверя, вздрагивали при каждом шорохе.

Наконец стемнело, и Юдл вздохнул с облегчением. Почувствовав себя увереннее, он вышел на платформу, уже запруженную пассажирами. Где-то совсем близко раздался свисток паровоза. Ну, теперь уже недолго…

На платформе становилось все людней, женщины перетаскивали с места на место свои корзины, иная водружала корзину на голову и так шла среди толпы.

Едва поезд подошел и остановился у платформы, как Юдл, пробившись сквозь густую толпу, вскочил в последний вагон. Там он, обливаясь потом, залез на самый верх, на третью полку, лег и всем телом прижался к стене. Хоть бы уж скорей отправили поезд…

В слабо освещенном вагоне было тесно, со всех концов доносился разноголосый и разноязычный гомон. Втискивались всё новые и новые пассажиры, и каждый старался захватить себе место. Наконец все разместились, разложили свои узлы, корзины, и в вагоне стало спокойнее.

«Почему не отправляют поезд? — волновался Юдл. — А может, поезд нарочно задерживают? Из-за меня?…» Но тут дрогнул вагон, поезд тронулся. «Все… Гора с плеч… Вырвался, будь они прокляты…»

Насторожив хрящеватые уши, он жадно прислушивался к торопливому перестуку колес.

Кто-то толкнул его в бок. Юдл испуганно обернулся: снизу на него смотрел, задрав голову, узкоглазый проводник-казах:

— Почему, любезный, на третью полку забрался? Тебе там не жарко? А ну, покажи свой билетик.

С перепугу Юдл не сразу нашел билет во внутреннем кармане. Проводник долго и недоверчиво рассматривал билет, потом вернул его Юдлу, посоветовав слезть и занять нижнюю полку, которая скоро должна освободиться. Но Юдл, прикинувшись, будто не понял его, повернулся лицом к стене и нарочно громко захрапел. Проводник махнул рукой и ушел.

Вагон мягко покачивался. Пассажиры вскоре уснули, стало тихо. В тишине вагона был особенно слышен стук колес и короткие свистки паровоза. Юдл прислушался к быстрому ходу поезда. Едем, значит… Едем! Домой, в Бурьяновку… Кто его там теперь дожидается, в хатке на самом краю хутора? Одна Доба…

В письме, которое он получил вместе с последней посылкой, жена сообщала, что проводила Иоську на фронт. Юдлу это было только на руку. Хорошо, что Иоськи нет в хуторе. Ведь это он, родной сын, донес на отца, выдал его, можно сказать, с головой. Побежал сообщать — кому? Коммунистке Эльке Руднер, порадовать ее — мол, в отцовском хлеву зарыта пшеница… Полжизни отнял, подлец…

За все шесть с половиной лет Юдл ни разу не справился в своих письмах об Иоське, и Иоська ему тоже не писал.

Поезд замедлил ход и через минуту остановился. Это была большая железнодорожная станция. В окно вагона падал слабый свет фонаря. Среди ночной тишины Юдл услышал близкий голос громкоговорителя. Передавали сводку Совинформбюро. Четырнадцатого сентября советские войска оставили город Кременчуг…

Юдл даже закряхтел от удовольствия. Лучшего подарка ему и сделать не могли.

Поезд снова пошел. Снова монотонно застучали колеса, снова мягко покачивался вагон. Но Юдл и не думал спать.

«Как немцы-то прут… Ох, прут…» Теперь его одолевали новые страхи. Успеет ли он хоть доехать до Бурьяновки? Юдл, правда, слышал, будто гитлеровцы особенно жестоко обращаются с евреями, уничтожают их. Но, конечно, это касается только коммунистов, советских активистов. Ему, Юдлу, ничто не угрожает. Наоборот, он еще будет у немцев в чести. Мало принял он мук от советской власти? С первого дня жилы из него тянули. А теперь еще и лагерь, у него об этом и справочка имеется, а лучшего документа немцам не надо…