Саше тоже припомнились рассказы матери.

— А мой дедушка был командиром артиллеристов. Он погиб под Берлином. Всего за четыре дня до победы. У бабушки его фотокарточка есть — стоит около пушки с товарищами…

Одна Лида стояла, опустив голову, и молчала.

— И у тебя, видно, доченька, кто-то пострадал на войне, да? — спросила Ядвига Стефановна, заглянув в ее глаза и погладив по голове.

— Да… — тихо ответила Лида. — Мой папа так все время мучается… Осколок, говорят, у него под сердцем…

Ядвига Стефановна только вздохнула глубоко и притянула ее к себе. В комнате с минуту стояла тяжелая тишина. Потом хозяйка снова взяла с дивана письмо, но заговорила не о нем.

— А у меня вот сын не вернулся с войны. Единственный сын. С четвертого курса педагогического института ушел на фронт. Погиб при переправе через Днепр. Командир части прислал мне два его ордена и медали… Ордена и медали есть, а сына нет… А тут, в письме, сказано, что у партизан не было никакой возможности вырваться из окружения. Поэтому герои решили написать свои последние письма, засунули их в бутылку и спрятали в самый угол землянки под вещами.

— Неужто ни один не остался в живых?

— Польские ребята разослали письма по всем адресам, которые были написаны на бумажках в бутылке. Но со всех концов Польши пришли только горестные ответы. По воспоминаниям старых жителей Констанцины, после жестокого боя, который произошел в ближнем лесу, в живых остался всего один партизан. Но и тот, весь израненный и потерявший много крови, умер до того, как его донесли до хутора, так и не придя в сознание. Ребята пишут, что не дождались ответа всего с двух мест и что они начинают терять надежду отыскать кого-либо из участников кровавого боя близ Констанцины.

— Но… почему они написали в наш поселок?

— Кто же тогда писал по-чувашски? — почти враз спросили Саша и Лида.

— Они и об этом сообщают, — продолжила Ядвига Стефановна, просматривая листки. — Среди писем, написанных по-польски, было одно, написанное на незнакомом языке. Они подумали, что оно написано по-русски, и показали его учителю географии, который закончил Московский университет. Но это письмо не смог прочитать и он, хотя и хорошо знал по-русски. Чуть попозже, когда ребята начали разбирать по одному все слипшиеся в бутылке листки, они обнаружили еще один маленький лоскуток, на котором тем же почерком, что и в письме на незнакомом языке, был написан адрес поселка в Чувашской республике.

— Это был наш поселок?!

— Да. На том клочке были названия и поселка, и улицы, и номер дома.

— Вот это да! — удивленно переглянулись ребята.

По просьбе Ядвиги Стефановны Никон рассказал все, что знал об Акулине Мусимовне. Узнав, что из ее родных воевал лишь младший брат Василий, да и тот был на Черном море, Ядвига Стефановна и не знала сначала, что сказать. Потому что подпись «А. Мусимов» в конце письма виднелась четко, хотя бумага и пожелтела от времени.

— Давайте-ка посмотрим повнимательнее адрес на конверте, — предложила она, подумав. — Ведь того клочка бумаги, на котором польские ребята нашли адрес, у нас нет.

Все четверо по очереди внимательно рассмотрели конверт.

— Мне кажется, — сказала Ядвига Стефановна, — что польские ребята тут хотели написать «А. Мусимову», а не «А. Мусимовне». Просто они плохо написали по-русски… Вероятно, они посылали письмо не Акулине Мусимовне, а какому-то мужчине — А. Мусимову. И вспомните еще: партизан А. Мусимов начинает свое письмо, вложенное потом в бутылку, словами «Дорогой отец!..».

Ребята договорились собраться после обеда у Никона. Поэтому Никон то и дело посматривает на часы и переводит глаза на окна. Выйдя от Ядвиги Стефановны, они решили сегодня же навестить Акулину Мусимовну. Вдруг она, узнав все, что написали польские ребята, вспомнит что-нибудь такое, о чем забыла за давностью лет?.. Но мать Никона, собираясь на работу во вторую смену, сообщила сыну неприятную новость. Сегодня утром Акулина Мусимовна неожиданно почувствовала себя очень плохо. Она еле-еле добралась до матери Никона и попросила вызвать «Скорую помощь». Пока мать бежала домой от телефона-автомата, «Скорая помощь» уже подкатила к дому. Обессилевшую старушку тут же увезли в больницу.

— Придется нам с тобой последить за домом и скотиной Акулины Мусимовны, — сказала мать, уходя на работу. — Я там прибралась немного. К вечеру сходи, кур покорми.

— А чего она вдруг заболела?

— Не знаю. Завтра вот забегу в больницу, спрошу у врачей.

Новость была совершенно неожиданной. Им так хотелось обрадовать ее! С помощью Ядвиги Стефановны они записали весь текст письма на русском языке, а потом, специально для Акулины Мусимовны, перевели его на чувашский. По предложению старой библиотекарши, решили сразу же написать письмо польским ребятам. Писала его, советуясь с ребятами, Ядвига Стефановна по-польски. Они сообщили, что их письмо, пришедшее в Чувашию из далекой Констанцины, не попало в руки А. Мусимова, так как такого человека в поселке нет. Письмо попало в руки чувашских пионеров, которые обещают сделать все, чтобы отыскать отца партизана-героя, и со своей стороны просят, если вдруг отыщется кто-либо из участников боя близ Констанцины, сообщить о нем или дать его адрес. Потом общими усилиями дословно перевели с чувашского на польский последнее письмо героя-земляка и его тоже вложили в конверт.

…Саша с Лидой, словно сговорившись, пришли к Никону одновременно — ровно в половине третьего. Вошли в избу сияющие, оживленные. Но когда узнали, что хозяйка дома номер шестьдесят восемь вдруг заболела и лежит теперь в больнице, лица их сразу потускнели.

— А я так хотела получше расспросить у Акулины Мусимовны про ее младшего брата! — вздохнула с досадой Лида.

— Зачем он тебе? — не понял Никон.

— А потому… если он во время войны был матросом, то вполне мог… с каким-либо десантом…

— Ну-у! Как он мог попасть в Польшу? — засомневался Никон.

— Ладно бы, скажем, в Болгарию — она граничит с Черным морем. А Польша, сама знаешь, совсем в другой стороне, около Балтийского моря.

Саша сначала сидел, не вмешиваясь в разговор, потом его, видимо, озарила какая-то мысль: он поднял правую руку вверх и щелкнул пальцами.

— А что? А ведь в словах Лидки что-то есть! Что, если брат Акулины Мусимовны все-таки воевал в частях Балтийского флота?..

— Но она же два раза сказала, что он служил на Черном море! — возразил Никон.

— Это-то я помню. И при мне она это говорила… Но ведь тогда на адресе нельзя было указывать названия городов, — Саша мучительно наморщил лоб, стараясь не упустить нить своей мысли. — Тогда писали просто «Полевая почта». Об этом и в книгах сказано, и в кино. И на письмах дедушки я видел…

— Значит, если брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском море, то он вполне мог попасть к польским партизанам… Так я поняла, Саш? — теперь уже у Лиды таинственно заблестели глаза.

— Да-а, вам просто хочется верить, что письмо написал брат Акулины Мусимовны, — покачал головой Никон. — Забыли уже, что партизана того и звали-то совсем по-другому…

— Я как раз об этом и подумала! — закричала Лида. — Ведь партизаны часто меняли свои имена и фамилии! Иногда у них оставалась одна только кличка. Могло же быть, что Мусимов тоже почему-то изменил свое имя?

— Молодчина! — не удержался Саша от похвалы. — Ну, что ты на это скажешь, Никон?

— Сдаюсь, — заулыбался и Никон. — Все это могло быть. Но только вот — «если, если…». Это надо проверить. Помнишь, Саша, Акулина Мусимовна показывала нам фотокарточку брата?

— Ну, помню.

— Надо посмотреть на нее повнимательнее!

— А мы, вроде, и так…

— Он ведь там был в бескозырке?

— Точно… — начал догадываться Саша, к чему клонит Никон.

— А ты запомнил, что на ней было написано?

— Нет… И как это я не сообразил?! Ведь на бескозырке пишут название флота!

Никон посмотрел на часы.

— Пошли. Проверим сейчас же. Акулина Мусимовна оставила ключ от дома у нас. Мне как раз время идти кормить ее кур.