Когда фашистские стервятники, сделав свое черное дело, улетели на запад, к вагону, где находилась бабушка с оставленным ей снохою внуком (сама она вместе с Верочкой еще до налета вражеских самолетов отправилась на поиски воды), с истошным криком подбежала растрепанная женщина:
— Ой, бабоньки, горе нам, горе! Уйму наших баб перебили ироды проклятые!
Бабушка не могла больше усидеть в вагоне. Попросив соседку присмотреть за внуком, она поспешила вдоль путей, с ужасом вглядываясь в лежащие вокруг трупы женщин. Потом она забежала в небольшой переулок и, никого там не заметив, повернула обратно. И совсем близко, в конце переулка, увидела невестку: она с запрокинутой головой лежала возле водоразборной колонки. Бабушка, как подкошенная, повалилась рядом с ней. Гладкий красивый лоб невестки был залит кровью, фашистская пуля угодила ей в голову. В лежавшей рядом молодой женщине бабушка узнала жену товарища Сергея по службе. Но Верочки возле них не оказалось. Бабушка была словно в кошмарном сне, не знала как быть, что делать, ее сотрясали судорожные рыдания. Лицо от груди невестки она оторвала, лишь услышав чей-то настойчивый голос:
— Бабушка! Бабушка, вставайте! Ваш поезд сейчас уедет. Вас уже искали.
И, собрав последние силы, бабушка поднялась. От безутешного горя она все еще соображала с трудом, но в голове ее билась тревожная мысль: если отстанет от поезда, что станет с внуком?
Боясь повторения налета, начальник полустанка торопился быстрее отправить составы. Едва бабушка вернулась в вагон, как поезд сразу же тронулся с места… Виталию кажется, — может, оттого, что бабушка часто рассказывала ему об этом в детстве, — что он помнит, как она рыдала в вагоне, прижимая его к себе.
…Встрепенувшись, будто припомнив что-то еще, бабушка рывком протянула внуку кольцо.
— Глянь-ка, нет ли там чего внутри?
— Что, что? — не понял Виталий.
— Глаза-то мои слабо видят. Отец ведь, когда купил кольцо, заказал, чтоб на стенке изнутри записали день свадьбы. Шибко любой была ему мама твоя. И сестренку твою потому назвали ее именем.
— Помню, перед жатвой поженились они, в конце нюня, — добавила тетя Виталия.
— Верно, записались точь-в-точь за два года до твоего рождения, — уточнила бабушка, ласково глядя на внука.
— Выходит, было это в тридцать шестом году…
Раньше Виталию и в голову не приходило взглянуть на кольцо с внутренней стороны. Но вот он поднес его вплотную к электрической лампе и замер. Бабушка и тетя видели, как вспыхнули его глаза, а лицо то бледнело, то покрывалось румянцем, но спросить его не решались.
— Почему ты молчишь? — первой нарушила напряженную тишину бабушка. — Или ничего там нету?
— Есть, бабушка… Посмотри, тетя, и ты.
— На-а-в-е-ч-н-о, — растягивая буквы, читала та. — О, тут и число есть. Двадцать седьмое нюня, тридцать шестой год…
— Он, он, отец твой записал эти слова, — вновь заволновалась бабушка. — Его эта вещь.
И маленькое кольцо опять пошло по рукам. Всем троим оно напомнило о людях, самых дорогих и близких. Бабушка, как живых, видела перед глазами сына и невестку, тетя Лизук думала о муже, погибшем на войне, и подруге девичьих лет Вере. Тридцать с лишним лет назад Вера с радостью носила это золотое кольцо, а потом бережно хранил его у сердца ее муж…
Ночь прошла для них без сна, вот уж и рассвет за окнами заголубел, а они, возбужденные, взволнованные, все говорили и говорили, вспоминая события давних трагических лет. Напоследок бабушка сказала:
— О-хо-хо, чего только в жизни не бывает. И надеяться давно ведь перестали услыхать хоть что-нибудь о нем, и вдруг — его кольцо. Авось, коль посчастливится, и о Верочке получим весточку?
— Были бы хоть следы какие, а то… — вздохнула тетя.
— Семь месяцев качала я ее, кровинушку, встретиться бы, если жива, поговорить всласть, а там и умереть не тяжко.
— Может, и увидимся. Только ты вот береги себя, — промолвил тихо Виталий, поглаживая бабушкину сморщенную руку. — И об отце узнаем побольше, да и сестру постараемся разыскать.
— Сердце, говорят, вещун. Жива она, внучек, жива. Ах, как хочется верить…
«Из-за войны все планы мои полетели вверх тормашками. Ты же знаешь, не могу я смотреть равнодушно на дельфинов. Но теперь, конечно, не до них. Страшное чудовище обрушилось на нас. Уверен, враг за все жестоко поплатится. И как только кончится война, я начну изучать жизнь дельфинов. Если понадобится, оставлю службу во флоте, закончу институт и сделаю все, чтобы разгадать тайну этих удивительных морских животных».
Эти строки из сохраненного бабушкой отцовского письма, единственного, которое пришло от него в Вагаш со дня начала войны, Виталий прочел, будучи шестиклассником. Записи о дельфинах обнаружил он тогда и в дневнике отца. И мечту моряка-командира удалось осуществить его сыну. Поступив в университет, он своей страстной привязанностью к литературе о загадочных обитателях моря сразу же привлек внимание автора книги «Тайна дельфинов» — доктора биологических наук Кайненберга. Позже Виталием заинтересовался и пригласил его на работу директор Института морфологии дельфинов Сарпович, который тогда только что закончил перевод книги американского ученого Джона Хилла «Человек и дельфин». Синичкин старался не пропускать ни одной статьи о дельфинах, которые часто печатались в научных журналах и в нашей стране, и за рубежом. Несколько раз он выезжал, возглавляя научные экспедиции, на Северный ледовитый океан и Дальний Восток. Потом, по предложению Института мозга, отправился с группой сотрудников на Черное море. В тот период среди ученых высказывалось немало догадок и предположений о сходстве мозгового устройства дельфина и человека. Наблюдения за загадочным поведением самих животных подогревали эти страсти. Почему, например, самка дельфина легко различает своих детенышей в любом их возрасте даже через много лет, хотя ежегодно у нее появляются новые. И плавают они в море группами, всем семейством. Ученые решили, что связывают их, вероятно, родственные чувства. Притом, во главе каждой группы стоит родоначальница семейства, самая пожилая самка-дельфин.
Дельфины, как уверяли многие ученые, способны осваивать и человеческий язык. Но Виталий Синичкин полагал, что произойдет это не скоро, лишь после того, когда наука решит ряд трудных проблем. И Синичкин выбрал для исследования тему общения необычных морских существ — особенности и систему «разговора» дельфинов между собой. Иные коллеги Синичкина скептически относились к выбору только что начавшего подавать голос ученого-биофилолога, полагая, что задачу он взял себе явно не по силам. Но Виталий чувствовал, что он на верном пути. Первые неудачи не расстраивали его, а наоборот, побуждали работать еще упорней и старательней. И в ассистенты себе он подобрал таких же настырных молодых специалистов, беззаветно преданных биофилологии и твердо убежденных в том, что человек должен найти средство общения с дельфинами.
Направление научных поисков определилось у Синичкина со случайного и будничного события. Однажды на отгороженной от моря металлической сеткой водной площадке бассейна что-то случилось с одним из его обитателей — годовалым дельфиненком. Без каких-либо заметных причин ему вдруг стало трудно дышать. Легкие у дельфина не соединены, как у человека, со ртом, а связаны с дыхалом, то есть со щелью на темени животного. Синичкин с тревогой наблюдал, как судорожно сжимается и разжимается дыхало детеныша. Дыхательная щель у дельфина не защищена ничем, она всегда открыта, но вода не попадает туда, животное выталкивает ее отработанным воздухом. Но если дыхание нарушено, то водой может залить и дыхало, и легкие, тогда дельфин задыхается.
— Что же нам делать, как помочь ему? — с надеждой посмотрела на Синичкина лаборантка Рена Хорькова.
Виталий провел ладонью по темной спине детеныша, погладил его по белоснежному животу. Кстати, у черноморских дельфинов такого же белого цвета и бока, потому ученые прозвали их «белобочками». Кожа у дельфина была гладкой и прохладной. Из полураскрытого рта выглядывало множество небольших зубов. Заметив наклонившегося над ним ученого, дельфиненок прикрыл глаза и, словно прося помощи, протяжно и глубоко вздохнул. Синичкин, не выдержав страданий животного, резко поднялся и, повернувшись к лаборантке, сказал: