До наступления ливня матросы успевают завести корабль в один из частых спокойных заливов и поставить его на якорь. После этого в каютах долго слышатся напеваемые вполголоса негритянские мелодии, оживленные разговоры и взрывы веселого смеха. Полюбились неграм и песни их друзей из большой страны Советов.
Вот и сегодня в одной из кают свободные от вахты матросы поют «Подмосковные вечера»:
Слова они, конечно, произносят не ахти четко, но мелодию выводят довольно-таки верно. И эта песня любимого композитора, звучащая в далекой Африке из уст ее гостеприимных хозяев, у Сергея и Гурьяна невольно вызывает теплые воспоминания. Гурьян, сидящий за круглым столом с цветным карандашом в руке, перестает писать, поднимает голову и смотрит на друга.
— Ну, не раскаялся еще, что выехал к Сараматским горам, а?
Сергей отрицательно качает головой:
— Нет, ты же знаешь, как я добивался, чтобы меня включили в экспедицию…
— Но, может, нынешний отпуск тебе все же надо было провести на родине? Не то возьмет твоя чебоксарочка да выйдет замуж, так и не дождавшись суженого! — Гурьян откидывает коротко остриженную голову на спинку сиденья и щурит глаза на Сергея.
— Я же до выезда получил от Ирины письмо, — улыбается тот. — Она только что начала работать в научно-исследовательском институте, не до замужества ей сейчас. Она ведь понимает, как интересуют меня эти горы Сараматы!.. Да и вообще — Ирина есть Ирина! К тому же, если бы я и в этот раз отстал от тебя, вряд ли когда и попал бы к этим горам. Ученые и инженеры Зимбамве уже полностью освоили эксплуатацию атомного реактора, так что меня тут едва ли оставят больше, чем на год.
Гурьян, слушая друга, задумчиво склонился над столом.
— А у меня тут и конца-края не видать работе, — сказал он, то ли довольный этим, то ли заранее предчувствуя, как еще долго ему скучать по родине. — Знаешь ведь, сколько еще неиспользованных богатств в дебрях джунглей Зимбамве! Конечно, я и не мечтаю прошарить все эта дебри, но Сараматские горы должен и хочу проверить сам. Чувствую — такое там кроется!
— До хребта Абуламу мы, конечно, доберемся нормально. А вот дальше как?
— Не волнуйся, Сережа. И до Сараматских гор доберемся.
— Но все же…
— У прошлогодней экспедиции не было цели обследовать Сараматские горы. Но я еще тогда несколько раз наблюдал за ними. Мне кажется, что вершины их — не что иное, как вулканические образования. Геологи Зимбамве тоже так считают.
— Почему?
— К западу от Сараматских гор виднеется целая гряда холмов явно вулканического образования. Видимо, когда зев основного вулкана закрылся, газы, ища выход, взбугрили землю и просочились далеко в стороне. Но напор газов был уже не настолько силен, чтобы выкинуть землю и камни вместе с лавой. Снега на этих холмах нет — видимо, газы из них идут еще до сих пор, тогда как все вершины Сарамат сплошь в белых шапках.
— Гурьян, а что ты думаешь про озеро Сатлэ?
— В прошлом году мы много расспрашивали про Сатлэ у племени, что живет в предгорьях Абуламу. Но никто не смог открыть нам тайну Сатлэ, а многие боятся даже произносить название озера. Сатлэ лежит глубоко в Сараматских горах. В народе ходит молва, что даже самый отчаянный смельчак, поднявшийся к озеру Сатлэ, не сможет спуститься обратно. Его даже называют озером смерти, и уже давным-давно никто не наберется храбрости отправиться к нему на охоту.
— Выходит, Каро обманывает?
— Наш радист?
— Он все старается убедить, что при соответствующей осторожности Сатлэ для людей нисколько не опасно. И многие члены экспедиции верят ему.
— Каро — смелый негр и хороший геолог, Сережа. Родные его живут как раз у хребта Абуламу. К тому же, Каро спит и видит клады Сараматских гор, он прямо бредит ими. По его словам, его дед знает тропу, которая ведет через джунгли к Сараматским горам. Только Каро все еще побаивается своего деда — ведь он ушел из своего племени в город Зликэ тайком. И прошло с тех пор довольно-таки много времени.
— Это я слышал…
Гурьян расстелил на столе широкий лист ватмана и повернулся к другу. Сергей подошел к нему.
— Уже готово? Где же мы теперь проплываем?
— Примерно вот здесь, — ответил Гурьян, ткнув карандашом в один из кружочков на извилистой линии, обозначающей реку. Потом его карандаш скользнул вниз по течению. — Тут предгорья Абуламу. А это — сам хребет. Высадиться же нам придется вот здесь. Пробираться дальше будем пешком через джунгли.
Сергей заметил густую сеть линий на краю карты.
— Ага, цель нашего похода — горы, значит, вот эти. И прямо за ними — Атлантический океан…
— Эх, насколько короче был бы туда путь по океану! — с досадой махнул рукой Гурьян. — Но мешает бурное течение Вольстаф. В старину столько кораблей нашло здесь гибель, напоровшись на рифы! Вот и пролегли все морские пути как можно дальше от страшного течения и рифов…
Сергей, оторвавшись от карты, взглянул на небольшой фотопортрет, стоящий на краю стола. Девушка с короной светлых волос вокруг лица смотрит на парней задумчиво и даже чуточку печально. Так и кажется, что вот-вот разомкнет она свои полные губы и скажет задумчиво и нежно: «Какие вы ни пишите мне утешительные и бодрые письма, я все равно всегда волнуюсь за вас…» Но молчит девушка, молчат и парни, поглядывая на нее. Они все знают о невестах друг друга — разве можно скрыть такое от земляка, с которым кочуешь по бесконечным дебрям Африки в далекой дали от милой Родины!..
На портрете — невеста Гурьяна. Она работает в центральной поликлинике одного из поволжских городов. По настоятельным просьбам Гурьяна, ей, молодому врачу, уже выдали было разрешение на поездку в Зимбамве, но когда геолог узнал, что ему предстоит возглавить длительную экспедицию к Сараматским горам, он срочно послал невесте телеграмму, извещая, что ее приезд придется отложить еще на год. Лиза в ответ прислала ему письмо, в котором не было ни одного слова, но зато в конверте лежали засушенные лепестки первых весенних цветков его родины — лепестки подснежника…
Вдруг каюту, как огненным ножом, прорезала ослепительная молния. Потом загрохотало так, словно кони галопом провезли по палубе тяжелые орудия, и гром, ударившись о ближнюю стену джунглей, умолк так же внезапно, как и грянул. И тучи уже не выдержали собственной тяжести: на корабль, тихо покачивающийся на якорях, на широколистые прибрежные деревья грузно ударил частый и крупный дождь.
— Началось, — недовольно сказал Сергей.
Он растянулся на кровати и стал задумчиво наблюдать за жучком, старательно ползущим по стене к потолку. Гурьян, давно привыкший к здешним внезапным переменам погоды, спокойно продолжал наносить на свою каргу новые кружки и квадратики. Но вот он что-то вспомнил, поднял голову и взглянул на друга, уставившегося в потолок.
— Сергей, — сказал тихо, словно извиняясь за то, что прерывает его мысли.
Тот не ответил.
— Сережа!
— А? Что?
— Ты, я вижу, опять думаешь про ту же Голубую радугу. Я угадал?
— Да.
— Ну и что? Пришел к чему-нибудь?
Сергей присел. В каюте было душно, и он скинул с себя тонкую сорочку.
Нет пока… Ничего определенного… Загадка-то такая, что не очень быстро подступишься. Но вот вернусь на родину — начну проводить кое-какие опыты. Сдается мне, что разгадка тайны этой радуги будет целым переворотом в науке. По крайней мере, в некоторых ее областях.
— Возможно. Каро познакомил меня с воспоминаниями Маккойла лишь в общих чертах. Трудно даже поверить, что такое можно было сотворить еще в сороковых годах. Жаль, очень жаль, что не сохранились расчеты ученого. И как англичане могли додуматься сжечь такие бумаги!
— И Маккойл умер так неожиданно… Конечно же, он знал про этот проект гораздо больше, чем написал в воспоминаниях. Вероятно, ничего не известно и про автора проекта Голубой радуга? Кем он был? Куда исчез совершенно бесследно?