— Вы… вы что-то знаете об отце? — невольно вырвалось у Виталия. — Прошу вас, расскажите, что о нем известно.

— Обязательно, Виталий Сергеевич, только потерпите несколько минут, — сказал майор, раскрывая переданный ему ученым портсигар. Бережно вынув из него пленочный сверток и аккуратно развернув его, он прочел надпись на внутренней стороне кольца, потом нажал острым концом пинцета на пластинку, придерживающую бриллиант, и драгоценный камень выпал на ладонь майора. Рассматривая сквозь увеличительное стекло гнездо для бриллианта, Дубенко удовлетворенно хмыкнул, потом извлек из него, зацепив пинцетом, скомканный клочок тонкой бумаги.

— Видели, какой сейф носили вы в кармане? — засмеялся майор, неторопливо развертывая бумагу. — А теперь попробуем прочесть, что тут написано…

Виталий, не отрывая глаз от пальцев майора, следил за его движениями. Наконец он разгладил бумажную ленточку и, разобрав выведенные на ней миниатюрными буквами слова, поднял голову.

— Слушайте, Виталий Сергеевич, что оставил ваш отец после себя… «Родине, советским людям. Мы уничтожили 270 фашистов, потопили 3 катера. Николай Удяков с Павлом Тарасовым взорвали «Фатерланд». Меня выследили фашисты, в порт вернуться не могу. Попытаюсь напоследок спасти десяток партизан, вывезенных гестаповцами на катере «Шнеллер», и взорву катер. Прощай, Отчизна!

С. Синичкин. 20.IV.43 г. Одесса».

Виталий вскочил на ноги, но майор усадил его обратно и придвинул к нему записку отца. Прижав дрожащими пальцами лупу, он несколько раз перечитал ее и прижал к груди.

— Отец… отец… — беззвучно шептал Виталий, не замечая стекающих по щекам слезинок и не в силах проглотить застрявший в горле твердый комок. — Спасибо вам, Александр Александрович… От меня, от бабушки… Вы помогли нам узнать правду об отце…

— Вашему отцу, Сергею Петровичу Синичкину, удалось создать сильно законспирированную подпольную группу. Таких групп в оккупированной Одессе, разумеется, было немало. Мы располагаем подробными сведениями об их действиях против оккупантов. А вот сбор материалов о делах отряда, который возглавлял ваш отец, завершаем только сейчас. Конечно, людей, помнивших механика Готлиба Синичкина, встречали мы и раньше, но никто из них не знал, что он же был и командиром отряда партизан. Лишь недавно стало нам известно, что самые близкие соратники Сергея Петровича, через которых он осуществлял руководство действиями группы, вскоре после его гибели были арестованы и казнены. Потому так долго и не удавалось раскрыть истину. Верный след мы нащупали лишь с получением письма Вургуна Эксузьяна, он сообщил нам о случае на катере «Шнеллер». Но ниточка быстро оборвалась, мы не успели поговорить с Эксузьяном, он умер. Позже поступило другое, притом весьма любопытное, письмо. Только встретившись с его автором, жителем приморского поселка Тарасовым, узнали мы тайну Готлиба Синичкина. Оказывается, перед поступлением на работу в порт Сергею Петровичу удалось оформить поддельный паспорт с новым именем, и знали о том лишь трое или четверо его верных друзей. Рассказал нам Тарасов также о серебряном портсигаре: он был подарен вашему отцу начальством порта, которое считало его весьма преданным работником. От Тарасова же узнали мы о тайном «сейфе» в остове золотого кольца, которое носил ваш отец.

— Он, вероятно, и сам был в отряде?

— Тарасов? Ну, конечно. Про него, Павла Ефимовича Тарасова, и говорится в этой записке. К счастью, он остался жив, а Удяков погиб при взрыве «Фатерланда»…

— Вы сказали — «Павел Ефимович»?..

— Да, именно он назван в записке. Кстати, он ведь побывал у вас на катере. Говорит, захотелось удостовериться, не сын ли вы Сергея Петровича. Но раскрыть себя, чудной он человек, не осмелился, неудобно, видите ли, показалось ему навязываться большому ученому в приятели его отца. Идемте, я вас познакомлю с ним, он и сам теперь жаждет с вами встречи…

Дубенко и Синичкин направились к дверям, но майор, будто что-то вспомнив, вдруг остановился и сказал:

— Минуточку, Виталий Сергеевич! Что касается Тарасова, я должен вас предупредить вот о чем… О предстоящем аресте вашего отца его друзья каким-то образом узнали заранее. Но времени, чтобы известить его об этом, у них не оставалось, только перед самым отходом катера от причала смогли они предупредить его об опасности. Близкие Синичкину товарищи были уверены, что выдал его врагу провокатор. И заподозрили в этом Тарасова. Подпольщики решили вынести ему высшую меру наказания, но осуществить задуманное не успели, — были и сами схвачены фашистами. Арестовало гестапо и Тарасова. Трижды бежал он из лагеря, перенес всяческие истязания и мучения, но чести советского человека не ронял ни разу. После освобождения юга страны он поселился в приморском поселке, там работает и поныне. В общем, не позавидуешь ему: все эти годы носил он на сердце тяжелейший груз — подозрение, обвинение друзей в измене и предательстве. Постоянно беспокоила и мысль, что он на свете единственный человек, кому известна тайна Готлиба Синичкина и что он обязан раскрыть ее людям. Но Тарасов и боялся, и переживал, что ему могут не поверить. Только прочитав газетное сообщение об извлечении архива «Фатерланда» решился он обратиться к нам. И первое, о чем попросил, искать в только что полученных нами от моряков архивных материалах гестапо имя провокатора, выдавшего механика Синичкина и его друзей. И действительно, теперь мы знаем и подлинное имя предателя, и его гестаповскую кличку «Зубастый». Думаю, разыскать его не представит большого труда… А вот относительно Павла Ефимовича… тут никаких сомнений, он действительно был одним из верных боевых друзей вашего отца, и я уверен, что он многое помнит и расскажет вам.

С каждым словам майора Виталий проникался все большим уважением к бывшему бойцу подполья со столь трудной и необычной судьбой.

Когда Дубенко привел биофилолога в просторную, заставленную цветами комнату в конце длинного коридора, навстречу ему поднялся сидевший у окна пожилой мужчина. Виталий с первого же взгляда — по шраму на лбу, глубоко прорезавшимся морщинам на лице, коротко подстриженным седым волосам — признал в нем странного посетителя, вызвавшего у Рены, а потом — что греха таить! — и у него тоже какое-то смутное подозрение.

— Простите меня, Виталий Сергеевич, что в тот раз… Э-э, да что теперь оправдываться, виновен перед вами, ругайте меня, заслужил.

Старый подпольщик и молодой ученый обнялись, словно близкие родственники, встретившиеся после бесконечно долгой разлуки. У Виталия было такое ощущение, будто он чувствует на спине теплые, добрые ладони отца. Бережно поддержав старика, он усадил его на стул рядом с растущей в комнате высокой пальмой.

— Вы точь-в-точь удались в отца, — сказал Тарасов, ласково рассматривая Виталия. — Такой же статный крепыш, те же черты лица. Вижу будто живого Сергея Петровича… Не однажды слышал я от него про Суру и Волгу, про вас, самых близких ему людей — сына и дочь, жену и мать. О-о, сколько мне нужно рассказать вам, Виталий Сергеевич! Сколько развязать в памяти узелков…

Зазвонил стоявший на краю большого круглого, заваленного подшивками газет и журналов стола телефон. По немногословным лаконичным ответам майора на чьи-то вопросы Виталий понял, что его разыскивает инженер-капитан Быков.

— Виталий Сергеевич, вас ждут в пароходстве, — сказал Дубенко. — Там с вами желает повидаться врач торгового теплохода Коваленко. Макар Данилович говорит, что по делу очень важному и неотложному.

Проводив Тарасова и Синичкина до подъезда, майор посмотрел им вслед с задумчивой улыбкой. Молодой ученый и старый партизан, поддерживаемый спутником под руку, направлялись по улице в сторону порта, к морю.

Дверь в кабинет Быкова, видимо, была прикрыта неплотно, оттуда отчетливо доносился женский голос. Услышав его, Виталий внезапно замедлил шаги. Рядом, вопросительно глядя на него, остановился и Павел Ефимович.