- Ладно, - благодарно сказал Николай, и не успел Яровой отойти несколько шагов, как молодой боец прилег и сразу же задремал.

…Как ни старались позднее товарищи доказать Николаю, что не может человек столько увидеть за какие-нибудь десять минут, он клялся, что ничего не прибавил к своему странному сну.

Вот как рассказывал его сам Николай.

«И кажется мне, братцы, будто на дереве я сижу. А дерево… Вершина в небеса уходит. Глянул вниз - земля еле-еле виднеется. И сам я малюсенький-малюсенький, меньше даже Алеши. Удивился я, но, как и положено нашему брату, воздушному пожарному, присутствия духа не теряю.

Осмотрелся. Батюшки мои!.. Живности вокруг меня видимо-невидимо. Побольше, чем в зоопарке.

И звери какие-то чудные, чуднее и не придумаешь. Ног у каждого по три пары. Усы огромные, шевелятся. И челюсти… ох, я вам скажу, это челюсти! Даже не по себе стало.

Выстроились эти твари вокруг меня и прислушиваются к чему-то. И я прислушался. Доходит до меня, будто на собрание какое-то попал. Вон и сцена, на ней трибуна - сучок обрезанный. А на трибуне оратор, речь говорит. Усами размахивает, ножками подрыгивает.

Прислушался я, ну все-то до последнего слова понимаю, будто кто-то мне эту речь переводит.

- Братья, жуки-типографы, короеды-стенографы, короеды-граверы! Дровосеки сосновые, дровосеки еловые! Навострите уши свои…

Тут я понял, на какое собрание попал. Это же короеды и дровосеки. Жуки!.. Самые что ни есть зловредные твари для леса. Не столько пожары лес губят, сколько они.

- Ужж-жже, ужж-жже, навосс-сстрили, - отвечают оратору.

- Слыш-ш-шите, как деревья падают?

- Слыш-ш-шим, слыш-ш-шим, - жужжат.

- И дым чувствуете?

- Уж-ж-же, уж-ж-же.

- Так неуж-ж-жели мы будем ж-ж-жить по-преж-ж-жнему на этих старых деревьях? У них не только кора, но и стволы сж-жеваны. Так я говорю, дровосеки?

А сам в другую сторону кланяется. Там еще одна группа жуков стоит. Челюсти у них не меньше, чем ковши у подъемных кранов. Усы длинные, как антенны, на спины положили и шевелят ими, шевелят…

- Так, так, так, - затактакали.

А этот самый, что на сучке, продолжает:

- Мы здесь бедствуем, а за холмом пож-ж-жар начинается, нам добычу готовит. Кора на деревьях подгорит, смолы, что нам мешает, не будет. Раздолье. Сил на гари поднакопим и на соседние, здоровые леса перебросимся.

Все жужжат, радуются.

Рядом со мной жук сидел. Старенький, видно, потому что про прежнее житье-бытье все вспоминал. Раньше, нашептывает мне на ухо, было куда лучше… Пожаров больше, а тушить их совсем не тушили. Лесов гибло - и не сосчитать.

Пожар, говорит, это только начало. После него почва под деревьями спечется, твердая становится, влагу не пропускает. Смотришь, через несколько лет и болото на гари образуется. Деревья на нем чахнут, грибки на них разные селятся, точат ели и сосны. Они слабеют - а тут уж и мы, жуки. Со слабыми-то и больными деревьями легче справляться.

Еле я отделался от этого надоедливого старичка. Стал оратора слушать. А он докладывает, что слетал к месту пожара. Да не один, а с целой комиссией.

- Никто там уж-ж-же не ж-ж-живет, - докладывает, - белки упрыгали. Птицы улетели, ни одного дятла не видно. Наш-ш-ш-ш будет лес! Наш-ш-ш!

Гордо так зашумел. А остальные его поддерживают:

- Наш-ш-ш! Наш-ш-ш!

Тут я не выдержал. Ах вы, думаю, такие-растакие! Наш народный лес портить!.. Не бывать этому. Не допустят этого воздушные пожарные. Не дадим сгореть лесу.

Бросаюсь к пожару. А они, эти твари, не пускают.

Я их на землю сбрасываю, ногами давлю, не могу вырваться. Вцепились они в пятки и держатся. Боль страшная. Начал я ребят на помощь звать. А что дальше было, не знаю - Иван меня растолкал»…

Товарищи верили и не верили этому рассказу - уж больно приврать любит парень. Но Иван подтверждал, что когда минут через десять он вернулся к Николаю, тот громко кричал во сне.

Коротка оказалась передышка. Ветер вдруг снова заговорил в вершинах елей, едкий дым пополз между стволов. Снова началась неравная борьба с огнем. Снова метались вдоль заградительной полосы два парашютиста, наотмашь хлестали ветками языки пламени, которые упорно ползли через полосу; затаптывали горящие ветки и угли, что перебрасывал пожар в тыл бойцам.

Сил почти не осталось. Руки, казалось, были налиты свинцом, ветка превратилась в многопудовый груз, глаза слезились, а в висках стучало и от усталости и оттого, что уже несколько часов пришлось дышать дымным воздухом.

- Держи-ись, Коля!

Николай разогнулся, чтобы ответить на призыв товарища. Иван работал неподалеку.

- Держусь, Ва…-и у Николая перехватило горло: высокая полуповаленная ель стремительно пошла вниз, ломая ветки соседних деревьев, подминая мелколесье. Пошла прямо на Ивана.

- Ваня! - только и успел крикнуть Николай.

Яровой выпрямился, но дерево тут же накрыло его…

Это было просто удивительно, что Николай ни разу не упал, что ни один сучок не угодил ему в глаз, даже не поцарапал лицо - сквозь частокол веток боец мчался, не разбирая дороги. В груди что-то покалывало, ноги ломило, дыхание с шумом вырывалось изо рта. «Скорее… Скорее», - подгонял он себя.

Замшелая, развесистая ель лежала поперек заградительной полосы. На ветках, которые росли возле комля, уже прыгали огоньки.

- Ваня! - позвал Сидоров.

Молчание.

Николай побежал вокруг ели. Ярового он заметил через несколько шагов - из-под веток виднелась голова. Николай торопливо опустился перед ней на колени.

- Вань, а Вань!

Яровой молчал. Николай растерянно оглянулся по сторонам. Что делать? Что ему теперь делать? Как вытащить Ивана?

Горящая ветка упала на ель. Сразу потянул сизый дымок, показалось пламя. Николай почувствовал - медлить больше нельзя. Он пролез под ветками и, подхватив товарища за плечи, попробовал вытащить его. Тяжелое тело даже не пошевелилось.

Огонь потрескивал где-то по соседству, но теперь Николай не обращал на него внимания. Дым ел глаза. Взглянув на заградительную полосу, Сидоров заметил, что огонь перешел ее уже в нескольких местах. А Иван лежит. И даже неизвестно, жив ли он.

Вдруг позади громко хрустнула ветка. Николаю показалось даже, что он услышал чей-то голос.

- Сюда-а-а! Ребята, сюда-а-а! - закричал он обрадованно.- Скорей!

Лес ответил гулким насмешливым эхом

- Алеша-а-а! - теряя последнюю надежду, позвал Николай.

Не было слышно ни треска веток, ломающихся под торопливыми ногами, ни возбужденных голосов. Товарищи, где же вы? Почему вас нет? Вы же так нужны… Один, совсем один ты, Николай! С товарищем, которого ты не можешь спасти…

А пожар, не встречая больше сопротивления, перепрыгнул через заградительную полосу и пошел вперед.

ГРОЗИТ ВЕРХОВОЙ

Самолет вернулся на аэродром к вечеру.

Быстров спрыгнул на землю последним. Посмотрев на указатель ветра, подвешенный на высоком столбе, он почувствовал тревогу и впервые пожалел, что отказался выполнить просьбу Ярового, не сбросил на помощь леснику Алешу Ромина. Ветер до отказа надул остроконечный мешок, и он висел параллельно земле. И жара не спадала.

«Но ведь кто же знал, - попытался Быстров оправдать самого себя, - что придется выбросить еще двух парашютистов на третий за день пожар. А что завтра делать? Помощи просить?.. Конечно, людей дадут, но небось лишний раз напомнят, что он молодой летнаб, что не может справиться своими силами… Ничего - Яровой справится, и не в таких переделках бывал. И лесник скоро должен прийти к нему на помощь. А завтра с утра к Яровому в первую очередь…»

Следующее утро началось с неприятностей. Первое, что бросилось Быстрову в глаза, когда он пришел на аэродром, были расстроенные лица парашютистов, которые собрались возле самолета. Пилот и техник копались в моторе.