Амелин удивленно приподнял брови, но промолчал. Сорокин накрутил номер на старомодном аппарате с треснувшим корпусом и стал ждать.

– Похоже, все-таки спит, – с раскаянием сказал Сорокин, но тут трубку взяли.

– Эс.., эс.., эслушаю, – сказали в трубке.

– Мещеряков? Сорокин тебя беспокоит. Да ты, как я погляжу, еще пьяней меня?

– Только один раз в году, двадцать третьего февраля, Штирлиц мог позволить себе такое, – слегка заплетающимся языком отрапортовал Мещеряков.

– Ну, ты загнул… До двадцать третьего еще вагон времени.

– Так и я же не Штирлиц, – резонно возразил Мещеряков. – Ты чего не спишь, полковник?

Сорокин поколебался еще секунду, но отступать было некуда – если, конечно, он намеревался все-таки разобраться в этой кровавой каше. И потом, это все-таки был Мещеряков – единственный человек в ГРУ, которому доверял полковник Сорокин. Они знали друг друга уже около четырех лет, и за время знакомства прониклись взаимным уважением.

– Кому не спится в ночь глухую… – запустил для разминки Сорокин.

– Знаем, знаем, кому не спится, – уверил его Мещеряков.

– Не только ему, – сказал Сорокин. – Еще не спится милицейскому полковнику, которого одолевают разные мысли. Ты сам-то по какому поводу гуляешь?

– По серьезному, – ответил Мещеряков. – Хотели мне, брат, генерала дать…

– Ну?! – изумился Сорокин. – И что?

– Ну, и не дали. Вот мы с Илларионом тут.., того.., отмечаем это дело.

– Он у тебя, что ли?

– Да нет, это я у него. Ты же по сотовому звонишь, тундра.

– Вон как… И впрямь, тундра – никак не привыкну. Ну, привет ему.

Сорокин услышал, как Мещеряков, отвернувшись в сторону, передает привет Забродову. С Илларионом Забродовым Сорокин тоже был хорошо знаком. Когда-то тот служил инструктором в учебном центре спецназа ГРУ, не поделил чего-то с начальством и ушел на пенсию. Этот страстный книгочей с подготовкой профессионального убийцы экстра-класса вызывал у Сорокина довольно теплое чувство, к которому, тем не менее, примешивалась изрядная доля опасливого восхищения – несколько раз полковнику доводилось видеть этого пенсионера в деле, с помощью Забродова он распутал пару сложных дел и искренне полагал, что равных бывшему инструктору в его сфере деятельности мало – если с ним вообще кто-то может равняться.

«Ну, естественно, – подумал Сорокин, слушая, как Забродов в ответ на его приветствие кричит издалека что-то веселое и неразборчивое, – конечно, без этого никуда. Собственно, не будь я таким замотанным, то позвонил бы прямо Забродову – все равно Мещеряков отошлет меня к нему. Через его руки прошло столько народа, что кому, как не ему, знать то, что меня интересует.» Впрочем, что его интересует, полковник и сам знал не совсем твердо, но надеялся, что два гээрушника помогут ему в этом разобраться.

– Так чего тебе надобно, старче? – спросил Мещеряков. Голос у него был уже почти трезвый. – Ты ведь не просто так про меня вспомнил. Ставлю свои генеральские погоны против твоих, что ты опять впутался во что-то, что превышает твою компетенцию.

– Сказано грубо, но суть схвачена верно, – вынужден был признать Сорокин. – Ты знаешь, что в Москве творится?

– Бардак, – немедленно отреагировал Мещеряков. – Или, выражаясь словами классика, воруют.

– Это общий фон, – сказал Сорокин. – Вот послушай: Малахов. Володин. Строев. Алавердян. А?

– Шел бы ты спать, полковник, – уже абсолютно трезвым голосом и без тени подначки посоветовал Мещеряков. – И что ты все время лезешь в то, что тебя не касается? Похоронят ведь, и даже не полковником, а лейтенантом.

– С каких это пор преступления не касаются полковника милиции? – скрипучим от внезапно вспыхнувшей злости голосом поинтересовался Сорокин. – Значит, ты в курсе. Надеюсь, ты хотя бы к этому не причастен?

– Сорокин, Сорокин, – грустно сказал Мещеряков, – как же ты меня достал. Если бы ты знал, как ты меня достал, то просто не стал бы мне звонить.

Надеюсь, ты понимаешь, что это не телефонный разговор? Ладно, приезжай сюда. Деньги-то есть у тебя?

Если есть, прихвати бутылочку, а то мы с Илларионом тут давно сидим, все высосали…

– Еду, – сказал Сорокин, – ждите, алкоголики.

Амелин сделал вопросительное движение бровями.

– Ты свободен, – сказал ему Сорокин. – Катись домой спать.

– А вы? – спросил капитан. Он умирал от любопытства.

– Сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала, – немелодично пропел полковник, натягивая пальто.

Он ощущал подъем – впервые за последние полтора месяца. Мещеряков явно что-то знал. Хорошая или плохая, это была информация, и Сорокин рассчитывал ее добыть, иначе Мещеряков просто не стал бы его приглашать.

Забродов жил под самой крышей старого, причудливой архитектуры дома на Малой Грузинской. Отпустив такси, Сорокин свернул в узкую длинную арку, чуть ли не ежедневно собиравшую с автомобилистов обильную дань разбитыми фарами и помятыми крыльями, прошел мимо беспечно припаркованного посреди двора старенького «лендровера» цвета хаки с укрепленным на капоте запасным колесом, вошел в подъезд и поднялся на пятый этаж по пологой лестнице с витыми чугунными перилами. Оказалось, что Забродов так до сих пор и не удосужился установить у себя на двери электрический звонок. Сорокин вздохнул и забарабанил в дверь.

Хозяин открыл почти сразу – как видно, Сорокина здесь и вправду ждали. Был он не слишком высок, пониже Сорокина, и не очень широк в плечах. Темно-русые волосы торчали на голове кое-как, словно их обладатель только что не то дрался с женщиной, не то просто шибко скреб в затылке, что-то обдумывая. Одет он был по-домашнему – в застиранную почти добела старенькую офицерскую рубашку и спортивные синие брюки с белой надписью «Найк» на правой штанине.

«Ни дать ни взять военный пенсионер», подумал Сорокин, переступая порог, Рукопожатие у военного пенсионера было крепким и энергичным несмотря на совершенно расслабленный, как у разомлевшей на солнце ящерицы, вид.

Забродов удивительно умел экономить энергию, не тратя ее на лишние движения. Иногда Сорокину казалось, что он ее попросту аккумулирует с тем, чтобы в нужный момент выстрелить собой, как пулей, в заранее намеченную цель.

– Привет, полковник, – спокойно сказал Забродов, пропуская гостя в дом.

Сорокин вошел, испытывая некоторую неловкость.

Был в его жизни случай, когда он попытался с помощью Мещерякова использовать Забродова втемную, и с тех пор полковник всегда испытывал сильное смущение, встречаясь с бывшим спецназовцем. История тогда вышла темная и довольно кровавая, и вспоминая о событиях того лета, Сорокин каждый раз принимался неловко покряхтывать и тереть ладонью лицо. Впрочем, завершилось все относительно благополучно, Забродов довольно быстро перестал дуться и ругаться по телефону нехорошими словами, но полковник все равно чувствовал себя не в своей тарелке, входя в эту от пола до потолка заставленную книжными полками квартиру. Проходя мимо висевшего на стене большого липового спила, он дотронулся рукой до его поверхности. Спил был шершавый, весь в шрамах от втыкавшихся в него ножей. Особенно много шрамов было в центре спила.

Мещеряков сидел в кресле у журнального столика, на котором имел место разоренный натюрморт из двух бутылок армянского коньяка – одна была пуста, во второй оставалось еще на палец коричневой жидкости, двух рюмок и одной шоколадки. В пальцах полковника непатриотично дымилась американская сигарета, узел галстука был ослаблен, и верхняя пуговка крахмальной сорочки расстегнута. Полковник был мрачен – не то все еще оплакивал свое несостоявшееся генеральство, не то заранее предвкушал неприятности, которые сулил ему разговор с Сорокиным. Сорокин пожал ему руку и скромно пристроился на краешек дивана, выставив на стол, словно пароль, принесенную с собой бутылку водки. Забродов принес третью рюмку, тарелку с аккуратно нарезанной колбасой и помидорами и тоже сел, моментально расплывшись в кресле, как амеба, в совершенно немыслимой позе.