– Ну все, – сказал он вслух, стоя на пороге и окидывая прощальным взглядом квартиру, казавшуюся ему сейчас какой-то разом почужевшей и холодной: его твердыня пала и больше не могла его защитить. – Хватит тянуть время. Если меня сейчас кто-нибудь слушает, я советую ему пойти и застрелиться.

Спускаясь по лестнице, он закурил еще одну сигарету, чувствуя себя, вопреки ожиданиям, помолодевшим лет на десять. На ум ему пришло услышанное где-то выражение «экстремальный тип» – похоже, что сказано это было про него.

Он сел в машину, отъехал от дома на три квартала и остановился напротив телефона-автомата. Перейдя улицу, он вошел в кабинку и уже снял с рычага трубку, когда раздавшийся позади визг тормозов заставил его резко обернуться.

Перед его машиной наискосок, наглухо заблокировав «Лендроверу» выезд с места парковки, остановился черно-белый милицейский «уазик». Сирена молчала, но казавшиеся бледными в дневном свете красно-сине-белые огни на его крыше ритмично мигали, словно блюстители порядка возвращались с дискотеки или с карнавала. Два автоматчика в бронежилетах, осторожно вытягивая шеи, заглядывали в окна «Лендровера», держа оружие наготове.

– Ла палома, адье, – тихо сказал Илларион Забродов, повесил трубку на рычаг и неторопливо, но и без лишней медлительности покинул место событий.

Он позвонил из автомата, расположенного в вестибюле нового, с иголочки, торгового центра, расположенного на параллельной улице. Честно говоря, он предпочел бы местечко поуединеннее, но все встречавшиеся ему по пути уличные таксофоны были, как принято выражаться, разукомплектованы, то есть выглядели примерно так же, как рейхстаг после победного штурма Красной Армии.

Отгородившись спиной от сновавшей вокруг публики, наполнявшей просторный вестибюль похожим на морской прибой гулом голосов, Илларион набрал номер, не значившийся ни в одном телефонном справочнике, доступном широким народным массам. Ждать ответа пришлось долго. Илларион уже решил, что ему не повезло, и собрался повесить трубку, когда на том конце провода раздался щелчок, и знакомый голос отрывисто произнес:

– Да?

Ох, подумал Забродов, плохи мои дела… Друг Андрюша, похоже, не в настроении.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – сказал он деревянным уставным голосом.

– Вы не туда по… А, это ты. – В голосе полковника Мещерякова не слышалось радости. – Перезвони позже, у меня совещание.

– Стоп, – сказал Илларион, – так не пойдет. Никакого «позже» может не быть.

– Опять? – обреченно спросил Мещеряков. – О господи… Это срочно?

– Срочнее не бывает, – виновато сказал Илларион. – Прижали нас к Дону красные банды… Учти, я звоню из автомата, так что разгоняй своих бездельников побыстрее.

– Не командуй, – понизив голос, огрызнулся Мещеряков.

Иллариону было слышно, как он сказал кому-то: «Докладывайте, докладывайте, майор! Я слушаю», – сказал резко, так, что Забродов искренне посочувствовал майору, которого наверняка хорошо знал. – Говори, – еще тише сказал Мещеряков в трубку.

– Кого это ты там так чубишь? – поинтересовался Илларион.

– Не твое дело. Ты ведь, по-моему, спешил?

– Не я спешу – меня торопят, – вздохнул Илларион. – У тебя есть чем писать? Запиши…

Он продиктовал свои цифры: номера «гольфа» и «Мицубиси» и номер Олиного телефона.

– Все? – спросил Мещеряков.

– Размечтался… – ответил Илларион. – Ты Балашихина помнишь?

– Ну?

– Вот тебе и ну…

– Не может быть… Ч-ч-черт… – растерянно сказал Мещеряков.

– Он недавно переехал в Москву, – скороговоркой продолжал Илларион. Его вдруг охватила нервозность.

Ему казалось, что он слишком долго стоит на одном месте, привлекая всеобщее внимание. – Приткнулся в каком-то частном охранном агентстве. Надо бы узнать, в каком именно.., если, конечно, это возможно.

– Это сложнее, – после паузы сказал Мещеряков. – Позвони через пару часов. Хотя что это я… Давай встретимся в…

– Там, где тебе разбили нос, – перебил его Илларион. – Через два часа.., нет, через три.

– Ты что, занят? – удивился Мещеряков.

– Ты занят, – сказал Илларион. – Точнее, будешь занят. Пока доберешься до гаража, пока возьмешь машину жены…

– Знаешь что, Забродов… – неожиданно громко, словно его кольнули шилом в зад, заговорил Мещеряков.

В трубке послышался оживленный шум множества голосов. Илларион отчетливо разобрал чей-то выкрик: «Привет передайте, товарищ полковник!».

Дармоеды, с нежностью подумал он. На душе стало немного теплее.

– Тише, Андрей, – сказал он. – У тебя же совещание.

– Ты его уже сорвал, – с досадой ответил полковник. – Ты хотя бы подумал, что я скажу жене? В прошлый раз…

– Я больше не буду ходить сквозь стены, – быстро пообещал Забродов. – И потом, в прошлый раз я все починил. Даже кардан, который стучал вовсе не по моей вине.

– Шантажист, – вздохнул Мещеряков. – Черт с тобой… Скажи хотя бы, насколько это серьезно.

– Балашихина застрелили из моего револьвера, – покосившись через плечо, чтобы убедиться, что его никто не слышит, сказал Илларион. – Я, в общем-то, и не знаю, серьезно это или нет…

– Да, – неопределенным тоном сказал Мещеряков. – Ладно, жди.

Илларион повесил трубку и посмотрел на часы, чтобы засечь время. Если верить его хронометру, то пора было чем-нибудь подкрепить свои силы. Илларион прислушался к своему желудку и понял, что хронометр не врет.

Он поднялся на второй этаж торгового центра и нанес краткий, но содержательный визит в здешний кафетерий. Готовили здесь на импортном оборудовании и исключительно из замороженных импортных продуктов.

Илларион искренне удивился тому обстоятельству, что пища, выглядевшая аппетитной и свежей – точь-в-точь, как на картинке! – на вкус напоминала вареный картон.

Висевшее на стене за стойкой неброское объявление без ложной скромности утверждало, что здесь подают только экологически чистые продукты, и Илларион подумал, что вкус еде, похоже, придает именно экологическая грязь.

С трудом проглатывая безвкусную пиццу, он думал о чем угодно, кроме предстоявшей тяжелой и грязной работы. Первый шаг был сделан, и теперь следовало поберечь нервные клетки: все равно без информации, которую мог выдать, а мог и не выдать компьютер Мещерякова, Илларион был слеп как крот. Кроме всего прочего, думать о деле не хотелось. Мысли о нем были тяжелыми, холодными, вязкими, как глина, и неприятно пахли. Гораздо приятнее было глазеть на девушек. Илларион даже состроил глазки хорошенькой продавщице, которая отвернулась, независимо вздернув плечико, но в конце концов не выдержала и рассмеялась.