Вполне вероятно, что Ольга Борисовна, окружившая себя подхалимами и доносчиками, была хорошо осведомлена о настроениях в среде биологов и знала, что повсюду зреют зерна недовольства засильем у кормила науки невежественных людей вроде нее самой. Эти фразы о необходимости поиска «нечистой силы» она произносила почти во всех своих выступлениях на протяжении многих лет, но сейчас трафаретная заставка была обрамлена новыми детальками. Например, цитированный отрывок был написан вскоре после смерти Сталина, когда многие из тех, кто получил власть из его собственных рук, с тревогой вглядывались в будущее и думали о том, что же с ними будет. Не из-за этого ли чувства Лепешинская заканчивала свою статью, из которой была приведена цитата о бдительности, такими бодрыми по форме, но излишне назидательными по смыслу фразами:
«Нет с нами больше нашего дорогого учителя и друга, покровителя передовой науки, Иосифа Виссарионовича Сталина. Но каждое его высказывание было и будет для нас, ученых, действенной программой в нашей дальней шей работе»400.
Довольно скоро Лепешинская была вынуждена убедиться, что ее мрачным предчувствиям суждено сбыться. 23–27 июня 1953 года в Ленинграде было проведено заседание Правления Всесоюзного общества анатомов, гистологов и эмбриологов, на которое собрали вместо 60 членов Правления 700 человек (315 из других городов). Установочный доклад «Основы советской морфологии»401 сделал А, Н. Студитский. Хорошо понимая, что над Лепешинской (а значит, и над ним самим как самым громким глашатаем «учения о живом веществе») сгущаются тучи, Студитский постарался представить дискуссию по проблеме этого «вещества» как проявление «идейной борьбы на фронте морфологии»402.
Однако перекрыть каналы для критики уже было трудно. В 1953 году появились статьи, в том числе Т, И. Фалеевой403, в которых сообщались данные, противоречащие представлениям Лепешинской.
Наиболее же впечатляющей для широких кругов биологов и медиков стала критика одного практического предложения Лепешинской. Уже упоминалось, что она сообщила и в научной пубдикаиии404 и в популярной лекции о возможности продления жизни с помощью содовых ванн.
Утверждения об излечении больных, продлении жизни и гигантской прибавке урожаев сельскохозяйственных культур от использования соды вызвали всеобщее возмущение среди ученых. Большей дискредитации науки придумать было трудно. Как писал Жорес Александрович Медведев, нацело отошедший от своего первоначально положительного отношения к Лепешинской и теперь тративший много сил на развенчание лысенкоизма:
«Результаты этого открытия не замедлили себя ждать — сода временно исчезла из магазинов и аптек, а поликлиники не справлялись с потоком «омоложенных», пострадавших от наивной веры в целебную силу благообразной старушки, работы которой, по меткому выражению Т. Д. Лысенко, вместе с другими подобными «завоеваниями», прочно легли в фундамент развивающейся материалистической агробиологии»405.
Лепешинская сделала грубую ошибку, когда перешла от деклараций и опытов с «бездушными» куриными яйцами к практике на людях. Шарлатанство сразу выплыло наружу и дискредитировало ее. И хотя Лепешинская пыталась придать значительность своему «открытию», опубликовав во многих газетах на периферии статыо «Борьба со старостью»406, медики встретили новинку в штыки. В том же 1953 году в научной медицинской периодике появились две рецензии на статыо Лепешинской «О принципе лечения содовыми ваннами»407. Их авторы писали о новом «труде» Лепешинской:
«Ее концепция… достойна удивления… она является примером упрощенчества в решении сложной биологической проблемы»408.
«Опыты автора на головастиках и цыплятах неубедительны… выводы сомнительны, субъективны… это же относится к опытам со свеклой. Подобные опыты вообще не могут быть основанием для каких-либо выводов и их перенесения на человеческий организм… Статья полна фразами, смысл которых непонятен, например: «вода выделяется, а две молекулы белка имеют только один ОН и один Н» и явно неверными положениями»409.
Одна из рецензий заканчивалась такой фразой:
«Лучше бы ведущему медицинскому журналу не печатать подобных статей, чтобы не вызывать недоумения у широких кругов медицинской общественности»410.
Лепешинская попыталась хоть что-то возразить нелицеприятным и суровым критикам411, но в ее активе снова не было аргументов, и все, чем она располагала, был набор старых, порядком надоевших укоров в отступлении критиков от догм, от идейных канонов:
«…получается, следовательно, что и «общеизвестные положения Энгельса о роли обмена веществ для жизни» процитированы О. Б. Лепешинской напрасно, так как они к медицинским проблемам отношения не имеют. Мол, методология сама по себе, медицина сама по себе. Нужно полагать, что это высказывание… не отражает воззрений основной массы советских медицинских работников, а является его (критика. — В. С.) частным, личным мнением»412.
Аналогично тому, как поступал Лысенко, пытаясь парировать возражения критиков, Лепешинская вместо научных аргументов использовала ссылки на якобы приходящие в ее адрес благоприятные отзывы безвестных рядовых людей, пекущихся об успехах советской науки:
«Я получаю множество писем, в которых сообщаются весьма положительные результаты лечения содой больных с разнообразными заболеваниями, факты повышения на десятки процентов урожая сельскохозяйственных культур, повышения ряда производственных показателей при обработке семян и растений растворами соды…»413 —
и завершала свой «Ответ на критические замечания» словами:
«В заключение хочу… бросить им (критикам. — В. С.) большой упрек в неправильном подходе к разрешению новой перспективной проблемы»414,
не забывая упомянуть чуть выше о судьбе тех, кто попытался в 1948 году раскритиковать ее ошибки, но сурово за это поплатился:
«В настоящее время авторы этого заявления полностью признали мою правоту и большинство из них активно включилось в дальнейшую разработку теории живого вещества»415.
Но времена стали другими (со смертью «всеобщего отца» страна жила ожиданием перемен), да и область, в которую вторглась Лепешинская со старым набором примитивных средств, была иной, чем, скажем, у Лысенко. Прикрываясь марксистско-ленинской фразеологией, можно было творить все, что угодно, в теоретических вопросах биологии. Многое было позволительно в агрономии и животноводстве: растения и скот оставались бессловесными. Но просчеты в практической медицине сразу же стали зримыми. Поэтому, несмотря на весь гневный пафос письма Лепешинской, редколлегия журнала «Клиническая медицина» (главный редактор академик АМН СССР В. X. Василенко) предварила письмо Лепешинской следующим заключением, не нуждающимся в комментариях:
«редакция считает, что рекомендовать способ лечения, предложенный автором, можно лишь на основании научно подтвержденных клинических исследований, которых в настоящее время еще не имеется. Продолжение дискуссии по этому вопросу… редакция считает нецелесообразным»416.
За этой неудачей быстро последовали другие. 23–24 декабря 1953 года в Ленинграде было собрано заседание местного отделения Всесоюзного общества анатомов, гистологов и эмбриологов. На нем с программным докладом выступил А. Г. Кнорре. Послушать доклад, озаглавленный «Об историческом методе в морфологии», собралась огромная аудитория — более полутораста человек. Заранее стало известно, что Кнорре посвятит свой доклад обсуждению ошибок Лепешинской, и потому зал оказался заполненным до отказа биологами всех специальностей381.