И Владимир Ильич со всей четкостью ставит вопрос о материальных предпосылках культурного развития.

На Западе потребление выше. «Почему? — Потому, что культура выше, — пишет он в «Друзьях народа». — H о в чем же состоят материальные основания этой культуры, как не в развитии капиталистической техники, в росте товарного хозяйства и обмена, приводящих людей в более частые столкновения друг с другом, разрушающих средневековую обособленность отдельных местностей? (разрядка моя. — H. K.) Не была ли во Франции, напр., культура не выше нашей перед великой революцией, когда еще не завершился раскол ее полусредневекового крестьянства на деревенскую буржуазию и пролетариат? И если бы автор повнимательнее присмотрелся к русской жизни, он не мог бы не заметить того, напр., факта, что в местностях с развитым капитализмом потребности крестьянского населения стоят значительно выше, чем в чисто земледельческих местностях…

«Друзья народа» не обращают никакого внимания на подобные «мелочи», потому что для них дело тут объясняется «просто» культурой или усложняющейся жизнью вообще, причем они даже и не задаются вопросом о материальных основаниях этой культуры и этого усложнения»^[89] (разрядка моя. — Н. К.).

Экономика определяет собой уровень культуры. Но, с другой стороны, и культура является фактором, в свою очередь влияющим на экономику. Следствие диалектически превращается в причину. Пример влияния культуры на экономику Ленин приводит в «Развитии капитализма». «…В руках крестьянской буржуазии сходятся нити и торгового капитала (отдача денег в ссуду под залог земли, скупка разных продуктов и пр.) и промышленного капитала (торговое земледелие при помощи найма рабочих и т. п.). От окружающих обстоятельств, от большего или меньшего вытеснения азиатчины и распространения культуры в нашей деревне зависит то, какая из этих форм капитала будет развиваться на счет другой»^[90] (разрядка моя. — Н. К).

Уровень культуры влияет на формы эксплуатации.

«Эта масса мелких деревенских эксплуататоров, — пишет Ленин, — представляет страшную силу, страшную особенно тем, что они давят на трудящегося враздробь, поодиночке, что они приковывают его к себе и отнимают всякую надежду на избавление, страшную тем, что эта эксплуатация при дикости деревни, порождаемой свойственными описываемой системе низкою производительностью труда и отсутствием сношений, представляет из себя неодин грабеж труда, а еще и азиатское надругательство над личностью (разрядка моя. — Н. К.), которое постоянно встречается в деревне»^[91].

Классовый характер общественной среды определяет, кто воспользуется «улучшением культуры».

«Какой это марксист, когда он не понимает, что та общественная среда, для которой он прожектирует свои прогрессы, — есть буржуазная среда, что поэтому все «улучшения культуры», действительно замечаемые даже в крестьянском хозяйстве, означают прогресс буржуазный, улучшающий положение меньшинства и пролетаризирующий массы! Какой это марксист, когда он не понимает, что государство, к которому он обращается с прожектами, есть классовое государство, способное только поддерживать буржуазию и давить пролетариат!»^[92]

Владимир Ильич особо останавливается на вопросе о влиянии капитализма на деревню. «Отнятие промышленностью у земледелия самых сильных, энергичных и интеллигентных рабочих есть всеобщее явление не только промышленных, но и земледельческих стран, не только Западной Европы, но и Америки, и России. Противоречие между культурой городов и варварством деревни, порожденное капитализмом, неизбежно ведет к этому»^[93].

«Для развития техники земледелия городской капитализм старается дать все средства современной науки, но социальное положение производителей он оставляет по-прежнему жалким; городской культуры он не переносит систематически и планомерно в деревню»^[94].

Владимир Ильич не закрывает глаза на отрицательные стороны капитализма. В рецензии на книгу Каутского «Аграрный вопрос», вышедшую в 1899 г., он пишет: «Прогрессивная деятельность в современном обществе может стремиться только к тому, чтобы ослабить вредное действие капиталистического прогресса на население, чтобы усилить сознательность этого последнего и способность к коллективной самозащите»^[95].

Что вытекает из того, что говорил Ленин в период 1898–1900 гг. о культуре? Прежде всего ясно, почему мы отстаем на культурном фронте. Годы разрухи и восстановительный период не могли еще создать материальных предпосылок для развития культуры, лишь реконструктивный период создает эти материальные предпосылки для широчайшего размаха в культурном строительстве. Не случайность, что именно со времени XV съезда партии в связи с индустриализацией и коллективизацией стала у нас быстрым темпом развиваться ликвидация безграмотности, возможно стало введение всеобщего обучения. С другой стороны, ясна необходимость повышения — в целях повышения экономического строительства — уровня культуры, повышения влияния промышленных центров на деревню, необходимость поднять культуру деревни, чего не делал капитализм и в чем кровно заинтересована Советская власть. Ясна необходимость тесно связать всю культурную работу с политической пропагандой и агитацией, вовлекать в то же время как можно шире сами массы в культурное строительство.

Владимир Ильич со всей решительностью уже тогда, в 1894 г., говорил о буржуазной культуре, о мещанской культуре, от которой окончательно «дифференцирован» (отделен) и бесповоротно враждебен ей «антипод буржуазии» (рабочий класс).

Откуда взялась эта буржуазная, эта мещанская культура? «…Они (речь идет о русских капиталистах. — Н. К.) стараются подражать западноевропейской буржуазии, выписывают книжки, учатся [вот уже автор сам (автор статьи «Новые всходы на народной ниве», помещенной в «Отечественных записках» за 1879 г., которому возражает Ленин. — Н. К.) должен признать фантастичность сочиненного им сейчас мечтания: будто у нас «мещанская культура» развилась на почве невежества. Неправда. Именно она принесла пореформенной России ее культурность, «образованность»…]»^[96].

«Культурное общество», — отмечает Ленин, — по-прежнему с охотой будет, в промежутке между пирогом с вязигой и зеленым столом, толковать о меньшем брате и сочинять гуманные проекты «улучшения» его положения…»^[97].

Что же это за проекты?

Остановившись на реакционных сторонах программы народников, Ленин пишет: «Но есть у них и другие пункты, относящиеся к самоуправлению, свободному и широкому доступу знаний к «народу», к «подъему» «народного» (сиречь мелкого) хозяйства посредством дешевых кредитов, улучшений техники, упорядочений сбыта и т. д. и т. д. и т. д. Что подобные, общедемократические, мероприятия прогрессивны, — это признает, конечно, вполне и г. Струве. Они не задержат, а ускорят экономическое развитие России по капиталистическому пути, ускорят создание внутреннего рынка, ускорят рост техники и машинной индустрии улучшением положения трудящегося и повышением его уровня потребностей, ускорят и облегчат его самостоятельное мышление и действие»^[98] (разрядка моя. — Н. К.).

Только «марксисты должны иначе ставить эти вопросы (речь идет об общедемократических мероприятиях. — Н. К.), чем это делали и делают гг. народники. У последних вопрос ставится с точки зрения «современной науки, современных нравственных идей»; дело изображается так, будто нет каких-нибудь глубоких, в самых производственных отношениях лежащих причин неосуществления подобных реформ, а есть препятствия только в грубости чувств: в слабом «свете разума» и т. п., будто Россия — tabula rasa (чистая доска. — Н. К.), на которой остается только правильно начертать правильные пути»^[99].

По словам Ленина, «марксисты должны… не только принять общедемократические пункты, но и провести их точнее, глубже и дальше. Чем решительнее будут такие реформы в России, чем выше поднимут жизненный уровень трудящихся масс, — тем резче и чище выступит важнейшая и основная (уже сейчас) социальная противоположность русской жизни»^[100]. Что это за «социальная противоположность русской жизни»? Под этим подразумевается «противоположность классовых интересов». Работа «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве», откуда взята эта цитата, предназначалась для легальной печати, а потому и говорилось в ней «о противоположности классовых интересов» намеками. Еще более «рыбьим языком» пришлось говорить о классовой борьбе. Классовая борьба называлась «теорией классового антагонизма», требования рабочего класса назывались «формулировкой насущных интересов каких-то классов», борьба рабочего класса за свои требования называлась «утилизацией», рабочие назывались «участниками производственных отношений в наиболее развитом и чистом их виде», нелегальная работа — «невидной работой», отказ от борьбы за демократические требования, игнорирование их — «обрывом нити», социализм — «идеалами». Не только царской цензуре, но и читателю трудненько было расшифровать смысл нижеследующей цитаты: