И мы, социалисты, разоблачаем это лицемерие, срываем фальшивые вывески, — не для того, чтобы получить неклассовую литературу и искусство (это будет возможно лишь в социалистическом внеклассовом обществе), а для того, чтобы лицемерно-свободной, а на деле связанной с буржуазией, литературе противопоставить действительно-свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу.

Это будет свободная литература, потому что не корысть и не карьера, а идея социализма и сочувствие трудящимся будут вербовать новые и новые силы в её ряды. Это будет свободная литература, потому что она будет служить не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения „верхним десяти тысячам“, а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, её силу, её будущность. Это будет свободная литература, оплодотворяющая последнее слово революционной мысли человечества опытом и живой работой социалистического пролетариата, создающая постоянное взаимодействие между опытом прошлого (научный социализм, завершивший развитие социализма от его примитивных, утопических форм) и опытом настоящего (настоящая борьба товарищей рабочих)»[120].

В декабре «Новая жизнь» была закрыта. С 9 мая (26 апреля) 1906 г. удалось выпускать опять ежедневную большевистскую газету «Волна»; вышло 25 номеров, её редактировал Владимир Ильич, многие номера её конфисковались, газета привлекалась за многие статьи к суду и наконец была закрыта. На смену ей стала выходить «Вперёд»; вышло 17 номеров, после чего и эта газета была закрыта. Стало выходить «Эхо», вышло 14 номеров, все были конфискованы, и газета закрыта.

С самого начала революционного подъёма Владимир Ильич предвидел, что революция может быть подавлена, и настаивал на сохранении нелегального органа «Пролетарий». Он издавался в моменты подъёма очень редко, выходил в Финляндии. Это имело большое значение, так как позволяло партийной организации всегда, и тогда, когда закрывались легальные газеты, высказывать свою точку зрения.

С 1908 г. «Пролетарий» был перенесён в Женеву, потом в Париж. В 1910 г. пленум ЦК постановил фракционные нелегальные органы закрыть, в том числе и «Пролетарий», а «Социал-демократ» превратить в общепартийный орган. Ленин редактировал сначала «Пролетарий», а потом вошёл в редакцию «Социал-демократа».

В «Социал-демократе» Ленину сначала приходилось работать с меньшевиками. «Маята одна»‚ — говорил он, но в интересах дела в то время шёл на это. В 1912 г. после Пражской конференции «Социал-демократ» стал целиком большевистским органом и просуществовал до 1917 г.

В годы реакции не приходилось и думать о своей легальной газете. Но к концу 1910 г. начались уже некоторые признаки подъёма, и в самом конце декабря в Питере стала выходить легальная еженедельная газета «Звезда». В Москве стал выходить большевистский журнал «Мысль». «Как нашли „Звезду“ и „Мысль“? — спрашивает Ильич в письме Горькому. — Первая — тускла, по-моему. А вторая — вся наша и радует меня безмерно. Только хлопнут её быстро»[121].

Так и случилось.

1911 год был годом подъёма, это уже чувствовалось во всём. Под Парижем в Лонжюмо у большевиков была организована партийная рабочая школа, укреплялись связи с Россией. В конце 1911 г. удалось наладить в Питере большевистский журнал «Просвещение». В январе 1912 г. состоялась Пражская партконференция, которая была организована большевиками и сыграла громадную роль в организации всей дальнейшей работы партии. 4 апреля 1912 г. произошёл Ленский расстрел, на который рабочие массы ответили целой волной политических забастовок. В разгар этого подъёма и родилась «Правда». Первый номер вышел 5 мая (22 апреля) 1912 г.

«А в России революционный подъём, не иной какой-либо, а именно революционный. И нам удалось-таки поставить ежедневную „Правду“ — между прочим, благодаря именно той (январской) конференции, которую лают дураки»[122], — пишет Ильич Горькому.

В этом году мы празднуем двадцатилетие «Правды». «Правда» — легальная ежедневная газета — 20 лет стоит на партийном посту. Много ей пришлось пережить. К ней целиком применимо то, что писал Ленин в 1905 г. о значении партийной газеты, обслуживающей миллионы, десятки миллионов трудящихся. «Правда» работает под непосредственным руководством ЦК ВКП(б), проводя в массы партийные директивы, ленинские установки.

Владимир Ильич придавал громадное значение принципиальной спетости, сплочённости редакции. Только такая идейная сплочённость могла обеспечить партийную выдержанность направления журнала или газеты. Нельзя, чтобы редакция была сформирована по образцу крыловской тройки, тащившей воз: лебедя, щуки и рака. Во вторую эмиграцию (в 1908–1909 гг.) выходил за границей большевистский орган «Пролетарий». Сначала в редакцию входили Ленин, Богданов, Иннокентий (Дубровинский). Потом между Лениным и Иннокентием, с одной стороны, и Богдановым — с другой, разгорелись философские споры. И летом 1908 г. Ильич уже пишет Воровскому о надвигающемся расколе с Богдановым: «Истинная причина — обида на резкую критику на рефератах (отнюдь не в редакции) его философских взглядов»[123]. Из этого замечания в скобах видно, что в редакции Владимир Ильич старался не обострять вопроса, но не вышло. Год спустя, на расширенном заседании «Пролетария», Богданов заявил о выходе из большевистской фракции. Живучи у Горького на Капри, он наводил всяческую критику на «Пролетарий». Вот что писал по этому поводу Владимир Ильич Горькому в 1909 г.:

«То, что Вам и Максимову[124] кажется неискренностью и никчёмностью и проч. в „Пролетарии“, объясняется совсем иной точкой зрения на весь современный момент (и на марксизм, конечно). Мы почитай-что два года топчемся на месте, жуя те вопросы, которые Максимову всё ещё кажутся „спорными“, которые давно решила жизнь. И ежели бы продолжали мы „спорить“ о них, мы бы и сейчас топтались зря. А разойдясь, мы покажем рабочим ясно, прямо, определённо два выхода. Выбор рабочие социал-демократы сделают легко и быстро, ибо тактика хранения (в консервах) революционных слов 05–06 года вместо применения революционного метода к новой, иной обстановке, к изменённой эпохе, требующей иных приёмов и иных форм организации, эта тактика мёртвая. К революции пролетариат идёт и придёт, — но не так, как до 1905 года: тем, кто „верит“, что идёт и придёт, но не понимает этого „не так“‚ — тем паша позиция должна казаться неискренней, никчёмной, скучной, на неверии в пролетариат и социализм основанной и т. д. и т. д. Вытекающее отсюда расхождение, несомненно, достаточно глубоко, чтобы сделать раскол — по крайней мере, заграничный — неизбежным. Но даже и отдалённо не приближается он к глубине раскола большевиков и меньшевиков, если говорить о глубине раскола партии, социал-демократии, марксистов»[125].

Только принципиальная спетость обеспечивала, по мнению Владимира Ильича, журналу, газете влияние, необходимую выдержанность. Во всех редакциях, в которые входил Владимир Ильич, он играл крупнейшую руководящую роль. По существу дела, он вёл газеты, журналы. Но он всегда опирался на коллектив. История с редакцией «Искры» как нельзя лучше характеризует точку зрения Владимира Ильича на состав редакции. На II съезде он предложил деловую тройку. В эту тройку входили Плеханов, Ленин, Мартов. Плеханова Владимир Ильич чрезвычайно ценил как теоретика, прекрасно боровшегося с народниками, с бернштейнианством, с «экономистами». Но он знал и слабые стороны Плеханова. Долгие годы эмиграции, в те годы, когда не было ещё партии, рабочее движение ещё только что складывалось, наложили на Плеханова свою печать. Плеханов был оторван от развёртывающегося рабочего движения. Это было видно по тому, как мало интересовался он рабочими корреспонденциями, как не умел слушать приезжавших с мест работников, как мало ставил им практических вопросов. Кроме того, он был страшно избалован и не терпел никаких возражений, прямо терроризовал своих соратников по группе «Освобождение труда» — Засулич и П. Б. Аксельрода. Владимир Ильич обладал широкими теоретическими знаниями, при помощи которых он поднимал практическую работу на высшую ступень. Теория учила его всматриваться в жизнь, улавливать в жизни самое нужное и самое важное; с другой стороны, революционная практика толкала вперёд его мысль, учила глубже ставить вопросы. Ильич был совершенно иного типа теоретик, чем Плеханов. Но совершенно неправильно было бы сказать, как это пытались делать некоторые, что Плеханов — теоретик, а Ленин — практик. Это не так. Ленин тоже теоретик, но совершенно другого типа теоретик, другой эпохи, органически связанный со всем строительством партии, со всей её работой. В этом была его сила. У Ильича не было и тени высокомерия учёного-теоретика, он на всё смотрел с точки зрения интересов партии, интересов рабочего класса. И с этой точки зрения смотрел он и на себя и понимал, что он — сила. Мартов, по отзыву Владимира Ильича, был типичным журналистом. Он был чрезвычайно впечатлителен. Благодаря этому он умел улавливать то, что происходит в массах, на местах, умел откликаться на злобы дня, жил этим. Эту черту очень ценил в нём Владимир Ильич. Но благодаря этой своей впечатлительности Мартов очень легко поддавался различным влияниям. Тройка — Плеханов, Ленин, Мартов — была наиболее деловой. Что касается тройки: Потресова, Веры Засулич и П. Б. Аксельрода, которая входила вместе с Плехановым, Лениным и Мартовым в досъездовскую редакцию «Искры», то Владимир Ильич считал, что они мешают деловитости редакции и спетости её. Потресов вообще принимал довольно слабое участие в редакционной работе «Искры». «Он барич‚ — говорила про него хорошо знавшая его Александра Михайловна Калмыкова, — не может писать иначе, как под плеск волн южного моря, под сенью пальм». Что касается Веры Ивановны Засулич и Павла Борисовича Аксельрода, то они не решались возражать Плеханову, спорить с ним и всегда при голосовании голосовали за его точку зрения. Имея на деле три голоса, Плеханов держал себя высокомерно, капризничал. Масса времени уходила на зрящие разговоры, на трёпку нервов.