— Ни хрена подобного. А сейчас ты мне скажешь все, что обнаружил, когда вошел в дом. — Мой голос становится тише с каждым следующим словом, кто угодно, кто знает меня достаточно хорошо, может точно сказать, что это опасный знак.

— Там были глубокие отметины от шин. Могу точно сказать, что они не от машины докторши. Ее развалюха все еще припаркована возле дома. И там было огромное количество следов и глубоких отметин в грязи. Полагаю, что это все выглядело так, будто кого-то волокли по земле или тому подобное дерьмо

— Волокли или тому подобное дерьмо? Ты сейчас на самом деле заставляешь меня задумываться о таких «приятных» вещах, Каллум. Известно ли тебе, как чувствуется, когда твои пальцы ломают один за другим, гавнюк? Потому что перспектива продемонстрировать тебе это, становиться все более и более привлекательной с каждой проходящей минутой. Где. Они?

— Я не знаю, босс. Но собираюсь выяснить это прямо сейчас. Прямо сейчас!

Звонок прерывается. Я стискиваю зубы, крепко закрываю глаза и сжимаю свой кулак вокруг телефонной трубки, пока она не издает жалобный треск под натиском силы. Я пользуюсь моментом. Тяжело сглатываю. Глубоко вдыхаю.

Сегодняшний день начался не слишком хорошо.

Безрассудное, бешеное беспокойство скручивает мой желудок, отчего внутри него все практически закипает. Какого хрена со мной не так? Мои ладони становятся чертовски влажными от пота, и сердце барабанит так сильно, что складывается такое ощущение, будто оно вот-вот вырвется из груди. Я поднимаюсь на ноги, чувствую легкое головокружение.

Дыши, дыши, ради всего святого, говорю я. Черт побери, дыши. Но это, кажется, совершенно не помогает. В последний раз, когда я чувствовал себя подобным образом, это когда решетка мой камеры захлопнулась перед моим лицом в первую ночь в Чино, и я осознал насколько облажался. Чувствовал себя полностью беззащитным. Чувствовал себя в полной власти другого человека. Я не жил так со времен, когда был со своим дядей. И тогда я поклялся себе, что больше никогда не допущу этого. Я позволил себе погрузиться в состояние паники в ту первую ночь, и затем я подавил все это внутри себя. Пришел к пониманию, что они могли засадить меня за решетку и указать мне время, когда я могу принимать пищу, когда могу принимать душ или тренироваться, но у них нет никакой гребаной власти над тем, как я чувствую себя по этому поводу. После этого я ходил повсюду с высоко поднятой головой, как бы говоря тем самым всем вокруг «Ну, рискните и испытайте меня. Попытайтесь и спровоцируйте меня». Не было никакого смысла в обязательной драке с другими заключенными, чтобы доказать насколько жестоким ублюдком я был, когда начал отматывать свой срок в Чино. Я был ходячим приглашением, отрытым предложением для любого идиота, который хотел бы испытать меня. Никто не решился. Ни разу. После этого у меня исчезло чувство беспомощности, и я осознал, что мог ощущать контроль несколькими пусть и небольшими способами, даже внутри тюрьмы.

Но не сейчас. Щемящее ощущение, которое выворачивает мои внутренности, стягивая все в моем желудке, органах, мышцах и даже заставляет сворачиваться кровь.

Совершенно, черт побери, недопустимо.

Я не знаю, где они.

Я не знаю, где она

Я не знаю, как их найти.

И я ничего не могу поделать с этим.

Но мне необходимо сделать что-то. Мне необходимо. Я хватаю свою кожаную куртку, стараясь ощутить ее вес, чтобы убедиться находятся ли в ней все еще ключи от «Камаро». Я буду ехать весь день и всю ночь, если это будет необходимо. Я найду девочек. Моих девочек. Мою девочку.

С другой стороны двери Хулио и один из охранников, который стоял на входе прошлой ночью, тот, что самый высокий, уже направляются по коридору с серьезными выражениями на их лицах. Серьезный взгляд на лице мексиканского босса мафии это плохой знак.… Когда Хулио что-то подозревает или чувствует угрозу, он действует отлично от своих ощущений — улыбается. Когда он подозревает, что кто-то считает его за дурака, шпионит или же пытается кинуть его в делах бизнеса, в которых он не приемлет такого отношения, именно в этот момент улыбка с его лица исчезает.

— Куда-то направляешься, ese? — интересуется Хулио. Но сейчас здесь нет никаких братьев. Только легкое презрение, что проглядывается в его словах, которое дает мне понять, что я чертовски, мать его, облажался. Ese —обращение, которое употребляется только к другому испанцу. Хулио же использует его намеренно иронично, чтобы подчеркнуть мою не принадлежность к этому месту и людям. Он прекрасно понимает, что происходит что-то, черт побери, серьезное. У охранника, который стоит рядом с ним, за пояс джинсов заправлена пушка, а большой палец его руки просунут за ремень, что располагается вблизи пушки.

Я пожимаю плечами.

— Да так, никуда. Собирался пройтись и забрать подругу. Ты же сам сказал, чтобы я привел кого-нибудь на «мероприятие». — Которое должно произойти только через пару дней, но я должен рискнуть. Эта первая отмазка, которая приходит мне на ум.

— Конечно, конечно. — Хулио кивает. Он потирает ладонью свой подбородок, осматривая меня сверху вниз. — Но прежде, чем ты уйдешь, пойдем немного поболтаем у бассейна. — Это не та просьба, на которую вы можете ответить отказом. Тот факт, что он вообще замаскировал это под просьбу, дает мне намек на то, что он знает не так много, как мне может казаться. По крайней мере, не сейчас. Я киваю, сужая глаза, смотря пристально на него. Хулио указывает перед собой, подразумевая тем самым, чтобы я шел первым. Спустя три дня беспрепятственного хождения по коридорам, надеясь случайно столкнуться с Алексис, я довольно неплохо стал разбираться в расположении территории на вилле. Я сразу же направляюсь к бассейну. Снаружи уже стоит блюдо с фруктами наряду со свежевыжатым соком и пивом. Хулио приседает на свой шезлонг, охранник занимает место позади него. Я издаю смешок из-за нелепого тупицы, который стреляет злым взглядом в мою сторону.

— Ты знаешь, что можешь отстрелить член этой штукой, — уточняю я для тупого мудака, приподнимая брови, тем самым указывая на его пушку. Я протягиваю руку, чтобы взять клубнику, которую медленно жую, мрачной улыбаясь.

Хулио издает гортанный звук, который полон неодобрения.

— Ладно тебе, Зет. Веди себя уважительно по отношению к моим друзьям. Я же всегда веду себя уважительно по отношению к твоим.

Я съедаю еще одну клубнику, качая головой из стороны в сторону — в уклончивом жесте, хотя отвечаю:

— Правда.

— Я просто хочу кое-что узнать у тебя мой друг. — Хулио делает жест рукой, который адресован его охраннику, который в свою очередь подает ему конверт из оберточной бумаги, доставая его из заднего кармана джинсов. Хулио берет его и вытаскивает из него лист бумаги, который размещает на стол лицевой стороной вниз между нами. — Я задавался вопросом, можешь ли ты рассказать немного больше о своих делах, здесь в ЛА? Ты сказал, что хочешь пересечься здесь с какими-то друзьями, пока держишь путь к себе, чтобы навестить родню, так?

— Именно так. — Отвечаю я немедленно, не моргнув глазом на заданный вопрос или не отвлекаясь на то, чтобы посмотреть на лист, что он достал из конверта.

— Понятно. А какие у тебя именно тут друзья, Зет?

— Всякие. — Я закидываю в рот еще одну клубнику. Я перевожу взгляд на ведерко заполоненное льдом, в котором охлаждается пиво, и приподнимаю брови. Хулио кивает, предоставляя свое согласие. Я скручиваю крышку и делаю длинный глоток. Хулио следует моему примеру, только делая маленький глоток. — Вчера встречался со старинным школьным приятелем. Мы перекусили, — говорю я ему. Я был предельно осторожен в том, чтобы убедиться, что за мной нет хвоста, но, черт побери, иногда люди бывают такими изворотливыми сукиными детьми. Хулио мог с легкостью приставить ко мне кого-то, кто бы мог следить за мной, когда я отправился на встречу с Риком. Лучше признать тот факт, что я виделся с ним, прежде чем начать отрицать доказательство в виде фотографий, если, конечно, это именно то, что представляет из себя лист бумаги на столе.