— Так-то оно так, но тем не менее вы, и особенно в последнее время, все больше погрязаете в изучении своих избранных и излюбленных пчел. Дались они вам! Вот и сейчас: Рэш исследует распределение обязанностей среди рабочих особей в пчелиной семье, Фогель занят чувством вкуса у пчел и питательностью для них разных сахаров, Баумгартнер — строением сложного глаза, Германн — способностью к восприятию освещенности, Лотмар — восприятием ультрафиолетовой части спектра…

— И очень хорошо! — подтверждает Фриш свои же слова. — Не без основания же мы больше доверяем старому домашнему врачу, которому знакомы наша походка, выражение лица, цвет белков глаз, каждый хрип в легком, каждый тон в биении сердца, ритм пульса… Когда долго занимаешься одним и тем же объектом да еще научаешься постоянно о нем думать, быстрее подмечаешь в его поведении любую новую мелочь, глубже все видишь, яснее слышишь, открываешь стороны, которые ускользают от тех, кто видит объект впервые. Я догадался об этом еще мальчиком, когда, лежа на берегу моря, смотрел в глубь зеленой воды, плескавшейся о прибрежные камни и игравшей прядями водорослей… К тому ж разве не все загадки жизни сосредоточены в каждом живом?»

…Прошло еще несколько лет.

Неожиданно в институт к Фришу заглянул его старый друг Рихард Гольдшмидт, тот, кто когда-то руководил большим зоологическим практикумом у Гертвига. Фриш принял гостя в новом здании института, построенном на средства американского фонда. Но оба профессора не стали задерживаться в кабинете директора, они спустились в подвал, а оттуда еще глубже — в подземный грот, предназначенный для изучения пещерной фауны.

Только здесь они смогли побеседовать, не боясь чужих ушей и подслушивающих аппаратов: фашизм уже поднял голову в Германии, шпионы и доносчики кишмя кишели всюду.

— Я ясно вижу, к чему идет дело, — хмуро говорил Гольдшмидт. — Оставаться мне здесь дальше невозможно. Приходится ехать за границу, не дожидаясь, пока я окажусь в мышеловке.

Фриш не отговаривал друга, тревожился за него, многого не понимал и не представлял себе. Грустным и горьким было расставание. Но, оставшись в Мюнхене, Фриш в конце концов убедился, что Гольдшмидт оказался и более проницательным и более дальновидным. Директору института зоологии не дали заниматься наукой, как он хотел. Гитлеровцы ждали и требовали другого. Но Фриш твердо решил оставаться независимым. И вот его вызвали в министерство для объяснений: как он смеет разрешать студентам вскрывать дождевых червей без применения обезболивающих средств?

В другое время это показалось бы неумной шуткой, но сейчас… Вскоре последовало и второе предупреждение: профессора уведомили, что его бабушка по материнской линии признана расово неполноценной. Вдогонку прибыл приказ, отстраняющий директора от работы в институте. Это случилось в начале 1941 года. Уехать, как Гольдшмидт, было уже невозможно.

Дождавшись весны, Фриш перебрался в Бруннвинкль и продолжил работу с пчелами. Итоги исследований, сделанных им в годы войны, он опубликовал только после падения фашистского рейха. Книга вышла в 1947 году в Вене и была озаглавлена: «Ароматическая дрессировка пчел на службе сельского хозяйства». Фриш подтвердил теоретические выводы и практические рекомендации Александра Федоровича Губина и дополнил их. Он показал, что не только можно, но и очень выгодно дрессировать пчел на посещение таких скупых медоносов, как красный клевер, из трубчатых цветков которого сборщицам весьма трудно извлекать нектар. Дрессировка увеличивает число пчел, летающих на головки красного клевера и в конечном счете существенно повышает урожаи ценных семян этой бобовой травы. Оказалось даже, что есть расчет дрессировать пчел также и на посещение самых щедрых медоносов. После дрессировки пчелы еще усерднее посещают их.

Начиная с 1945 года (через 33 года после того, как был сделан первый шаг на этом пути) Фриш особенно много внимания уделяет пчелам и в институте, и в Бруннвинкле.

Со своими учениками он выясняет, как воспринимаются пчелами разные части спектра, геометрические фигуры, форма цветков, измеряет остроту обоняния пчел, уточняет, где расположены и как действуют пчелиные обонятельные поры.

Отчеты об опытах, как и первая прочитанная когда-то дяде Экснеру статья, содержали только самое главное и ничего лишнего. А написаны они были так, что и в читателе будили радость открытия.

Это чувство Фриш особенно старался передать студентам. Аудитория во время его лекций всегда была полна. И не удивительно: читал он превосходно. То профессор говорил об опыте, законченном только вчера вечером, сопровождая рассказ демонстрациями экспериментов, то показывал новый отрывок фильма, заснятого какой-нибудь ускоренной киносъемкой в инфракрасном свете… Слушать его собирались студенты с разных кафедр, из других институтов, нередко приезжие и из других городов Германии, бывали на лекциях и иностранцы.

Но успех не кружил голову профессору. Он по-прежнему каждый день вставал с рассветом и трудился допоздна, всюду поспевая. Правда, ему частенько приходилось являться в институт с полевых опытов в старых кожаных тирольских шортах, сверкая голыми коленками. Но он был лишен чопорности.

Как-то из СССР в институт пришло письмо на имя помощников Фриша — требовалась простая справка. Фриш ответил сам и приписал: «Но с чего это вы решили, будто меня не надо тревожить? Не такая уж я важная шишка!»

Однажды в Мюнхен прибыл на гастроли цирк Саррасани. Укротитель зверей попросил Фриша разрешения побеседовать со студентами о жизни животных в неволе.

Фриш, не задумываясь, согласился:

— Очень хорошо! Вы сделаете доклад на эту тему вместо моей заключительной лекции.

В тот день профессор, уступив кафедру гостю, сидел на парте рядом со своими студентами.

— Мы приучали одного из слонов, — рассказывал докладчик, — становиться на голову. Такой номер слону дается нелегко. Но как же я обрадовался, подсмотрев, что в клетке, куда слона уводили на отдых, он сам повторяет упражнения, хотя не видит тех, кто его поощряет за усердие… Если работать с животным так, чтоб ему это было приятно, дело идет успешнее. Само животное помогает нам…

Фриш знал это по своим опытам с рыбами. И все же после этой лекции он стал еще внимательнее присматриваться к работе профессиональных укротителей — дрессировщиков. Приехав в США, куда его пригласили прочитать лекции в ряде университетов, он сразу отправился в Нью-Йоркский зоопарк, во Флориде посетил обезьянник зоопсихолога К. Л. Эшли, «Океанариум» с его грандиозными бетонными водоемами и прирученными дельфинами. Колокол служителя вызывал из морской пучины дельфинов, и те, подплыв, во весь рост выпрыгивали из воды, чтоб получить корм из рук дрессировщика.

— Чего стоят рядом с этим великолепным зрелищем мои жалкие опыты с сомиками! — восхищался Фриш.

В «Океанариум» он приехал после доклада, прочитанного в Принстонском университете. Там среди слушателей Фриш увидел седую голову Альберта Эйнштейна. На следующий день автор теории относительности пригласил к себе автора учения о «языке пчел» и весь день провел с ним — в лаборатории и дома.

Фриш уехал восхищенный блестящим остроумием и замечательным радушием хозяина, его умением знакомить неучей со своими работами и интересоваться чужими, в которых он сам профан.

Фриш побывал также и на ферме «Ротолактор», которая считалась тогда самым механизированным в Соединенных Штатах Америки предприятием для получения молока. Полторы тысячи дойных коров по пять раз в день самостоятельно направлялись, покидая свои стойла, в доильный зал. Это был настоящий живой конвейер. Из доильных аппаратов молоко по трубам уходило в холодильные цистерны. Но что особенно заслуживало внимания — это подготовительная дрессировка животных, выработка рефлексов, которые включались в процесс сверхмеханизированного производства молока. Привитые животным навыки помогали персоналу: облегчали уборку помещений, кормление животных, равномерную загрузку доильной установки…