Думаю, именно поэтому король еще не прекратил это безобразие. Толпа на лестнице раздалась в стороны, освобождая для нас проход, и Сокол, подметя длинными рукавами лестницу, вышел вперед перед королем и элегантно поклонился. Совершенно очевидно он был готов к подобному повороту: у него при себе имелся большой кошель с чем-то тяжелым. Согнув палец, он заставил четыре волшебных светильника спуститься вниз из-под потолка, окружив ими королеву. Потом волшебник открыл кошель и, что-то тихо произнося, бросил над ее головой горсть голубого песка.

Я не слышала заклинание, но из его пальцев, потрескивая, вырвался горячий белый свет, который устремился сквозь опадающий песок. Появился запах спекшегося стекла и струйки рассеивающегося дыма. Песок полностью испарился и вместо него образовалась чуть голубоватое искривление, сквозь которое, как сквозь толстое стекло, я видела королеву с Касей в окружении зеркал. Волшебные лампы по прежнему ярко светили сквозь искажающую штуку, становясь даже ярче. Я видела кости Касиной руки сквозь плоть там, где она касалась плеча королевы и легкие очертания черепа и зубов.

Марек взял королеву за руку и вывел ее в центр. Придворные не видели суда архиепископа с вуалью святой Ядвиги. Они пораженно смотрели на королеву в белом платье, разглядывали ее кровеносные сосуды, разбежавшиеся внутри тела легкими светящимися линиями. Все светилось. Ее глаза казались лампами, из ее приоткрытых губ вырывалось светящееся дыхание. Ни каких следов тени или темного пятнышка. Еще не успел свет медленно погаснуть, как придворные уже зашептались.

Стекло раскололось и осыпалось сверкающим дождем, исчезающим, едва касаясь земли, голубыми струйками дыма.

— Обследуйте еще! — выкрикнул почти тлеющий от праведного негодования Марек, перекрывая нарастающий гул разговоров. — Вызовите свидетелей. Пусть придет Ива, архиепископ…

Зал был на стороне принца. Даже я понимала, если король откажет сейчас и приговорит ее к смерти, расползутся тысячи сплетен об убийстве. Король тоже это понимал. Он оглядел своих придворных и коротко опустил подбородок на грудь и откинулся на троне. Так Мареку удалось вынудить отца зайти настолько далеко без всякого колдовства. Хотел король проводить суд или не хотел, он начался сам собой.

В настоящий момент я видела короля уже три раза. Я бы не назвала его «приятным», и уж точно не мягким или добрым, потому что слишком много морщин изрезали его хмурый лоб. Но если бы меня попросили описать его одним словом, я бы сказала: «озабоченный». А прямо сейчас: «злой» и холодный, как снежный буран — и именно ему предстояло вынести окончательный приговор.

Мне хотелось выбежать вперед и отменить суд, упросить Марека отступиться, но было слишком поздно. Ива прямая как колонна в серебристом платье уже вышла вперед, чтобы дать показания.

— Я не обнаружила скверны, но не могу поклясться, что ее нет, — произнесла она холодно, обращаясь непосредственно к королю и не обращая внимания на то, как Марек скрежещет зубами и скрипит рыцарской перчаткой о рукоять меча. — Королева не в себе. Она не произнесла ни слова, и не проявляет малейших признаков узнавания. Ее плоть полностью изменилась. В ней не сохранилось ее изначальных тканей и костей. И хотя плоть может быть трансформирована в камень и металл без признаков скверны, подобные изменения безусловно произведены под действием скверны.

— Но если бы ее измененная плоть несла в себе признаки скверны, — вмешался Сокол, — то можно ли было ожидать это обнаружить с помощью моего заклинания?

Ива даже не повернула голову, чтобы его приветствовать. Очевидно, что он заговорил без очереди. Она лишь слегка наклонила голову к королю, который коротко кивнул в ответ и слегка шевельнул пальцами, отпуская волшебницу.

Показания архиепископа были идентичны. Он сказал, что он испытал королеву всеми церковными святынями, но не может утверждать, что она не осквернена. Думаю, они просто не желали в последствии оказаться неправыми.

Лишь несколько свидетелей высказались в пользу королевы — врачи, которых привел принц Марек, чтобы ее обследовать. Но никто ни словом не обмолвился о Касе. О ней даже не вспомнили, но она будет жить или умрет по их слову. А сама королева стояла рядом с ней молчаливая и безвольная. Свечение потухло и покинуло ее пустое, невозмутимое лицо на обозрение придворным.

Я повернула голову к стоящим рядом Алёше и отцу Балло, зная, когда настанет их черед, они расскажут королю о зловещем бестиарии, который был оставлен на хранение в зале Чаровников в круге соли и железа под защитным заклинанием и надзором стражника. Алёша скажет, что нельзя допускать и шанса, что опасность для королевства слишком велика. И тогда король если пожелает встанет, состроит на лице выражение сожаления, и объявит, что закон о скверне превыше всего, после чего приговорит королеву и Касю вместе с ней к смерти. И видя его, я знала, так и будет. Он именно так и поступит.

Он уселся поглубже в огромном резном кресле, словно ему потребовалась опора и прикрыл рукой неулыбчивый рот. Решение зрело в нем как снежная лавина, копясь и копясь по крохотной крупице. Следующие свидетели могут говорить все, что угодно — он уже не станет их слушать. Он уже все решил. Я уже видела Касину смерть в его тяжелом, мрачном взгляде, и в отчаянии принялась оглядываться по комнате, разыскивая взглядом Солю. Рядом с ним, вцепившись в рукоять меча, стоял натянувшийся в струну принц Марек.

Соля встретился со мной взглядом и лишь развел руками, как бы говоря, я сделал все, что мог. Он наклонился и что-то прошептал принцу, и когда закончил последний доктор. Марек произнес:

— Пусть вызовут свидетелем освобождения королевы Агнешку из Дверника.

В конце концов, именно этого я и добивалась. В этом была причина моего приезда и моего сражения за внесение моего имени в реестр. Все посмотрели в мою сторону, даже нахмурившийся король. Но я до сих пор не знала, что я им скажу. Какие мои слова о том, что королева не осквернена, могли что-то значить для короля и для всех этих придворных? Им совершенно нет дела до того, что я могла бы рассказать о Касе.

Может быть, если я попрошу, Соля согласится попробовать произнести со мной заклинание Призывания. Я решила так и поступить, представив, как яркий белый свет покажет всему двору правду. Но… королеву уже проверяли вуалью святой Ядвиги. И все видели заклинание Сокола. Король увидел бы, что она не осквернена. Дело было вовсе не в правде. Придворным вовсе не нужна была правда, и король не хотел правды. И какую бы правду они не услышали от меня, они могут ее проигнорировать так же просто, как все остальное. Она не изменит их отношение.

Но я могу показать им что-то абсолютно иное. То, что они действительно хотят. Наконец-то я поняла, что им нужно. Они хотели узнать. Они хотели понять, как это было. Хотели почувствовать себя частью этого, частью освобождения королевы. Хотели стать частью легенды. Это не правда, не нечто похожее, но это возможно убедит их сохранить Касе жизнь.

Я закрыла глаза и вспомнила заклинание иллюзии: «Проще, чем настоящая армия», — говорил Саркан. Когда я начала произносить заклинание, я поняла, что он был прав. Вырастить иллюзорное то самое пугающее очаговое дерево оказалось не сложнее, чем цветок, и вот оно уже с легкостью поднимается от мраморного пола. Кася судорожно затаила дыхание, какая-то женщина закричала, где-то в зале с грохотом попадали стулья. Я отстранилась от посторонних шумов, и позволила заклинанию плыть под мою мелодию, подпитывая его силой и слабостью, этот плотный сгусток страха так и не рассосался в моем животе. Очаговое дерево продолжало расти, раскидывая свои мощные серебристые ветви по залу, потолок пропал в тени шелестящей серебристой листвы и разлился ужасная вонь фруктов. Мой живот перевернулся, и по траве перед моими ногами покатилась отрубленная голова Яноса и остановилась у разросшихся корней.

Все придворные с криками отпрянули и вжались в стены, и все равно они исчезали, пропадали. Да и окружающие стены тоже пропали, растворились в обступившем лесу и в лязге стали. Встрепенувшийся Марек встревоженно обернулся и поднял меч: на него надвигался серебристый богомол. Клешня чудовища опустилась на его плечо, лязгнув по яркому стальному доспеху. Из травы под ногами в небо смотрели трупы.