- Вот почему ты ежедневно медитируешь! - догадалась Джулия. - При выполнении обряда разум должен находиться в абсолютном покое. Но мой разум далек от того, что называется mediis tempestatibus placidus,[4] - поспешно заметила она. - А характер... кому как не тебе знать, что он неуравновешен?!
- Чем не повод укротить бурю? - пошутила Аризу Кей. - Для почина дам тебе одно имя. Его мне прочирикала синичка. Клеопатра.
- Знатное имя! И ты доверишь мне такой важный шаг?
- Потренируйся-ка вначале на бумаге. Как осмелеешь, подзови меня, - сказала Аризу Кей, вручая ей толстую кисть. - И не нервничай, тебе ведь не картину заказали! Куда хуже пришлось Монаху Шубуну из Киото. Прежде чем изобразить знаменитое «Чтение в бамбуковой роще», он провел вдали от родины долгие годы. Что такое, по сравнению с этим, два-три часа?
- Ты права, - вздохнула студентка, макая кисточку в чернила.
Она промучилась с заданием до зари, а хранительница то и дело подбегала и справлялась, как продвигается работа, на что Джулия мрачно показывала ей исписанные листки, и все вопросы тотчас отпадали. Она умудрилась испачкать тушью лицо, руки и даже блузку.
- Ничего, я отстираю, - утешала Аризу Кей. - Ты, главное, не сдавайся.
Но после тысячной попытки она таки сдалась и с досады опрокинула чернильницу. Кисточка полетела в траву. Пыхтя, как паровоз, девушка откинулась на спинку бамбуковой скамьи и прикрыла глаза.
- Отныне меня будет мутить от одного только упоминания о каллиграфии, - объявила она сбивающимся голосом.
- Всё не так плохо, - прозвучало над ухом приглушенное сопрано японки. - Ты справилась!
- А? Что? - осоловело спросила Венто.
- Твоя табличка! Она готова! А теперь следуй за мной: организуем (хи-хи) гнездышко для Клеопатры.
Итак, дерево приняло дощечку, и та намертво срослась с корой, как если б была промазана клеем. Воодушевленная событием, студентка открыла в себе второе дыхание и небывалую прыгучесть. Она исполнила вокруг сакуры ирландский танец, и, ничуть не запыхавшись, сообщила, что с этого дня берет на себя ответственность по уходу за растением, после чего резво ускакала за ограду - оповестить сэнсэя.
Кристиан пытался обрести равновесие. Он был разбит, как покромсанный бурей корабль. Разломан на куски. Мысли толклись в его бедной голове подобно тому, как суетятся матросы, впопыхах покидая судно.
- Прекратится это когда-нибудь?! - простонал он, застыв в позе «Журавль расправляет крылья». И тут за соснами замаячила фигурка Джулии.
«Мой ненаглядный, иссушающий сирокко, - подумал он, завидев развевающиеся на ветру кудри ученицы. - Ведь ты виной всему, что со мной происходит».
Она выбежала на пляж, и ей в лицо дохнул вечерний бриз.
- Синьор Кимура! Я вас повсюду разыскиваю! Никогда не поверите! Это нечто грандиозное! - запрыгала она.
Человек-в-черном невольно заулыбался.
- Что ты еще натворила?
- У меня получилось, получилось! Аризу... посвятила меня в свою тайну, и теперь я счастливая хозяйка целого дерева,... дерева Клеопатры!
- А кто такая Клеопатра?
- Жертва работорговцев! - выпалила Джулия, и Кристиану сделалось не по себе. Ее слова обладали поистине магической силой!
- Ай-яй, вы снова увяли. Не к добру, - молвила студентка, утратив задор. - Сегодня вы мне определенно не нравитесь.
«Работорговцы... От них столько вреда, столько страданий. Зачем я связался с ними?!»
Внезапно Кристиан сжал ее руки и устремил на нее долгий, пронзительный и безмерно глубокий взгляд.
- Я бы так хотел быть откровенным с тобой, но... - он запнулся. - Вот что: если однажды ты намеришься отыскать логово этих преступников, можешь рассчитывать на мою поддержку.
- Бесконечно вам признательна, - пробормотала Джулия, высвобождая руки. - Я и не помышляла об этом. Очистить улицы от мошенников, убийц и сутенеров... Знаете, вы подали мне блестящую идею!
Она оглянулась на море: солнечный диск утопал в невесомой дымке. Ярко-розовые облака - точно такие, как на одном из фотографических пейзажей Паулу Флопа, - застелили полнеба, а на сатиновый берег лениво наползали потемневшие волны.
- День на исходе. Как бы не хватились нас в Академии... - сказала она, затрепетав под его пристальным взором.
[4] Спокоен среди бурь (лат.)
Глава 4. Выбор Лизы
Взмокшего и всклокоченного Франческо швыряло из кабинета в кабинет, в отведенной ему лаборатории штормило, а его самого видели то с огромным термометром в кармане, то с непомерного объема цилиндром под мышкой. В его калькуляторе села батарейка, часы барахлили, а крыса, которую он собирался зарезать в целях эксперимента, забилась под громоздкую установку для получения дистиллированной воды и ни в какую не желала вылезать.
- Беда, ох беда! - бормотал Франческо, носясь по коридору, как полоумный. Он поднял на уши кафедру биофизики, а товарищей с кафедры генетики озаботил просьбой добыть ему длинную палку для отлова крысы. Несчастное животное скреблось по линолеуму и жалобно пищало, а через стойку от водяного фильтра булькала и плевалась кипятком кастрюля на электроплитке. Горе-экспериментатор забыл снять с водяной бани пробирки, и часть из них полопалась. В общем, ему ничего не оставалось, как сетовать на свою неорганизованность, с чем он успешно справлялся всю первую половину дня. А после обеда его стали атаковать тревожные мысли, среди которых непостижимым образом затесались мысли об Аннет. Выяснилось, что она вегетарианка.
- Ну и что с того? - недоумевала Роза. - Тебе-то какая разница?
- Мне?! Да как же? Я ведь...э-э-э...
- Не надо, не говори. Я поняла по твоему виду: ты потерял голову.
- Еще не потерял! - возразил было Франческо.
- Но всё к тому клонится. Здравомыслие, друг мой, это такая тонкая вещь, которая нет-нет да и просочится между пальцев, если ее не беречь. А Веку, будь она хоть сама Антонелла Муларони [5], не заслуживает твоих жертв.
- Да ладно, не преувеличивай! Я всего-навсего откажусь от своей любимой ветчины, куриных ножек, паштета, мясных рулетиков,... пельменей... О-ох! - он чуть не прослезился. - Как тяжко-то!
Роза скрестила на груди руки и торжествующе откинулась на спинку стула.
- Хлебнешь ты еще с ней лиха, - авторитетно заявила она.
Франческо гордо выпрямился.
- Как бы ни так! К твоему сведению, у жителей Родоса в почете были именно любители рыбы. А охотников до мясных блюд без зазрения совести именовали обжорами.