Бикон повторил свои слова в печати в 1563 году без указаний на то, что протестантская королева была лучше католической или что Елизавета была меньшим наказанием, чем Мария. Правление женщины было нарушением естественного порядка вещей и должно было обязательно привести к катастрофе.

Елизавете, как и Марии, пришлось столкнуться с проблемой создания имиджа — образа, соответствующего женщине-государыне. В проповедях и назидательной литературе англичанам XVI века предлагался идеал женщины, и это был идеал, который не оставлял места незамужней женщине-правителю: женщина должна быть женой, молчаливой, послушной и домашней. Она должна управлять собственной кухней, но уж никак не собственным королевством. За пределами кухни она попадает под власть мужчины, потому что физически, интеллектуально и эмоционально стоит ниже его. Женщине отводилась роль пассивная и подчиненная. Во все время правления Елизаветы проповедники продолжали настаивать на том, что это занятие противоречит природе женщины, которая должна принадлежать семье и подчиняться власти мужчины. Если она без этого подчинения не может управлять собственным домом, как может Елизавета управлять королевством?

Елизавету постоянно угнетало сознание того, что она «всего лишь» женщина. В рамках этого сознания ей казалось, что мужчины, с которыми ей приходилось работать, смотрели на нее как на существо ущербное и неумелое в силу ее женской природы. Почва для такого ощущения была. В 1560 году Вильям Сесил не на шутку разгневался, узнав, что посланник обсуждал с Елизаветой депешу из Парижа, которая была «слишком сложной для женского ума». В 1592 году выяснилось, что лорд-представитель в Ирландии всюду поносит ее на чем свет стоит: «Ах, глупая баба, она выводит меня из себя сверх всякой меры! Ни один другой монарх в нашем христианском мире со мной бы так не обращался»³. Когда дела в королевстве пошли хуже, причиной всех бедствий тоже стал женский пол королевы. В 1597 году граф Эссекс говорил французскому посланнику: «При дворе нами руководят две вещи — медлительность и непостоянство. Обоими мы обязаны женскому полу нашей королевы». Низшие слои населения и вовсе не верили в то, что ими управляет женщина. В 1591 году в Эссексе утверждали, что королева — просто марионетка, управляемая пэрами. Немного позже лондонская жительница, впервые увидав Елизавету, воскликнула: «Боже мой, королева — женщина!» — как это может быть?⁴

Сама Елизавета иногда была не прочь разыграть «чисто женскую» роль. В 1563 году в Палате Общин она сказала о себе, что, «будучи женщиной, хотела бы обрести ум и память», и выразила согласие с тем, что молчаливость должна быть «чертой, соответствующей ее полу». В 1570 году, беседуя с посланником из Испанских Нидерландов, Елизавета сказала ему, что его правителю «просто приходится иметь дело с женщиной», а еще через несколько лет в личной молитве она отозвалась о себе как о «слабой женщине»⁵. Все это, конечно, было просто удобной ролью, но даже королева не могла пренебрегать обычаями и игнорировать отведенное ей ими место. Впрочем, это место не было четко определено: существовало противоречие между идеалом монарха и идеалом женщины. Монарх должен править, женщина должна подчиняться. Джону Ноксу это противоречие казалось столь очевидным, что правление женщины, по его мнению, следовало считать чем-то «недопустимым», нарушающим естественный порядок вещей. В 1558 году он опубликовал «Первый сигнал трубы», где изложил свои мысли на этот счет. Оправдывая свержение Марии, он описывал замешательство, в которое его привело восшествие на престол еще одной женщины. Путаясь в кругу изначальных доказательств, Нокс писал, что, хотя правление женщины и носит неестественней характер, в случае с Елизаветой Бог сделал исключение. Он призвал ее, чтобы возродить Евангелие. Это был грубый намек на то, что религия, исповедуемая Елизаветой, может стать компенсацией ее пола. Схожего мнения придерживался и Джон Кальвин: иногда, считал он, Бог наделяет женщину особыми свойствами, чтобы она, несмотря на свой пол, могла исполнить божественную миссию. Этими аргументами часто пользовалась и сама Елизавета. Она была не «обычной» женщиной, а исключением из правил, распространявшихся на всех женщин. Возможно, и Вильям Сесил смотрел на нее как на исключение, отклонение от естественного хода вещей. Но естественный ход будет восстановлен: он молил Бога, чтобы тот «послал нашей королеве мужа, а со временем и сына, тогда мы могли бы надеяться, что наше последующее поколение будет жить при правителе-мужчине»⁶.

Неосуществленной идеей Тюдоров было ее замужество. Все сошлись в убеждении, что Елизавете нужен муж. Филипп II Испанский снисходительно предложил свою кандидатуру. Он хотел облегчить груз власти, возложенный на его невестку. «Будет лучше для нее самой и ее королевства, — заявил он, — если она изберет себе супруга, который сможет освободить ее от выполнения обязанностей, подходящих только для мужчины»⁷. Некоторые историки, особенно современные писательницы-феминистки, усматривают в настоятельном принуждении выйти замуж проявление мужского шовинизма: Елизавета должна была выйти замуж за короля, который бы затем управлял страной. Это не совсем верно. Вильям Сесил, Николас Бэкон и другие, настаивавшие на замужестве, ничего от этого не выгадывали, а наоборот, потеряли бы часть своего влияния. Если бы они решили, что Елизавета не может управлять сама, они скорее бы стали править вместо нее, чем согласились отдать власть другому человеку. Когда рассматривался брак с иностранным принцем, советники взяли за основу переговоров брачный договор Марии и Филиппа Испанского, по которому муж отстранялся от правления. Искали не монарха для королевы, а отца ее будущего сына — не правителя, а производителя.

Муж для королевы стал средством к достижению цели. Цель состояла в том, чтобы обрести надежного наследника, а путь к этому лежал через замужество. В 1559 году Палата Общин обратилась к Елизавете с требованием о замужестве и производстве потомства, а затем приступила к обсуждению ограничений, налагавшихся на власть ее возможного мужа. В 1563 году Палата Лордов воззвала к королеве: «Было бы хорошо, если бы Ваше величество пожелали выйти замуж по своему усмотрению, где пожелает, за кого пожелает, и как только пожелает». Но после формальной ссылки на счастье королевы следовали истинные причины необходимости замужества — производство потомства. В том же 1563 году члены Палаты Общин «молили Бога склонить сердце королевы к замужеству и быть настолько милостивым, чтобы послать ей ребенка»⁸. На заседаниях парламента 1566 и 1567 годов вновь было принято воззвание о замужестве и вновь оговаривалась та же причина — наследник трона. Королевский муж был печальной необходимостью, истинной целью был королевский сын.

В интересах общественного мнения королева готова была признать, что должна выйти замуж для блага королевства. В 1563, 1566 и 1567 годах, выступая на заседаниях парламента, она говорила, что, хотя и предпочитает единовластное правление, но во имя своих подданных согласна выйти замуж. В 1576 году лорд-хранитель малой печати Бэкон заявил: «Ее Величество поручила мне сообщить, что, несмотря на ее личную нерасположенность и нежелание выходить замуж, она, во имя вас и для блага королевства, согласна уступить и удовлетворить вашу покорную просьбу, более того, всячески содействовать тому, чтобы замужество состоялось»⁹. Но к тому времени навряд ли кто-нибудь еще верил ей, да и она скорее всего уже не верила своим обещаниям; к 1576, а возможно, и к 1563 году, замужество стало для королевы средством политических интриг, но никак не искренним желанием решить вопрос с потомством.

Недостатка в желающих стать отцом будущего наследника престола, по крайней мере в начале ее правления, не было. Как впоследствии отмечал ее секретарь Вальсингам, Елизавета была «самой выгодной партией в округе»¹⁰ и многие надеялись завоевать ее сердце. В первые недели правления Елизаветы граф Арундел взял взаймы у итальянского купца крупную сумму денег, которые щедро тратил на развлечения и подкуп подруг и слуг королевы, чтобы они склонили ее выйти за него замуж. Когда в мае 1559 года сэр Вильям Пикеринг попытался добиться любви королевы и она начала проявлять чрезмерную о нем заботу, лондонцы в спорах ставили четыре к одному, что он станет королем. Эрик XIV Шведский послал своего брата просить руки Елизаветы, не скупясь при этом на расходы. До этого поступали и более скромные предложения от графа Арранского, герцогов Голштинии и Саксонии и эрцгерцога Австрийского. В 1561 году лондонской компании по продаже канцелярских принадлежностей было приказано изъять из продажи все печатные картины, изображающие Елизавету с поклонниками, особенно с королем Эриком. Очередь кандидатов стала настоящим препятствием для дипломатических отношений, а ухаживания за королевой — чем-то вроде скандала.