Первые трёхэтажки в их городе были построены в центре города, в самом оживлённом месте. Окружённые простыми одноэтажными и двухэтажными домами, в большинстве своём деревянными, они выглядели шикарно и по-современному. Большинство из них отдали под административные здания и разные учреждения: горисполком, банк, училище сельского и лесного хозяйства, пединститут, центральный магазин, дом культуры, дворец пионеров и прочее. Рядом начали строить жилые кварталы из таких же трёхэтажек. Объединённые в единый комплекс состоящий из шести домов плотно пристроенных друг к другу, имеющий общий двор с единым въездом и выездом, они чем-то напоминали соты.

В послевоенные годы, с началом бурного строительства и возникновения новых архитектурных форм, то, что в тридцатые было новым и шикарным, теперь устарело и не отвечало современным требованиям. После открытия деревообрабатывающего завода и целлюлозного комбината город начал расти ещё стремительнее. С центральных улиц постепенно исчезали деревянные постройки, да и сам Центр сместился, а вместе с ним большинство важных учреждений, которые переехали в новые здания, отдав свои прежние помещения под архив, библиотеку, краеведческий музей, а некоторые, после перепланировки, даже вернулись в жилищный фонд.

Новый микрорайон, в котором жила Галя, был окружён кружевной вязью из старых дворов-сот. Чтобы в него попасть, нужно было пересечь любой из трёх проходных дворов. Они были похожи друг на друга не только архитектурным решением, но и тем, что на весь комплекс, состоящий из шести домов, имелся только один работающий фонарь.

Время от времени, обычно перед выборами или другими не менее масштабными мероприятиями, начальство вспоминало о многочисленных жалобах по поводу плохого освещения. В старые дворики отправлялись бригады электриков, и они за пару дней подключали ещё несколько фонарей, но… Едва проходила волна хвалебных публикаций в местных СМИ, освещение вновь пропадало и на весь двор привычно светил только один фонарь. Остальные стояли с разбитыми колпаками и лампами, а у некоторых даже была вывернута наружу вся начинка. Хулиганов, как правило, поймать не могли.

Местная шпана, жившая по принципу: «Бей чужих, чтобы свои уважали», этих самых «своих», как правило, не трогала, но над молодой, тем более симпатичной женщиной, покуражиться могла запросто.

Галя, вынужденная проходить через эти дворы, чтобы попасть домой, старалась сделать это как можно быстрее. Каждый раз, едва попав в такой закрытый со всех сторон дворик, она ощущала себя мышкой, по глупости нырнувшей в мышеловку, которая должна вот-вот захлопнуться. Ей казалось, что стены надвигаются на неё и от этого начинала кружиться голова и слегка подташнивать.

Эти внезапные приступы клаустрофобии мгновенно проходили, стоило пересечь дворик, пройти через глухую широкую арку и выйти в свой хорошо освещённый, просторный двор. Один вид двенадцатиэтажек, тут же её успокаивал. Они, подобно фантастическим стражам, обступали её со всех сторон и прогоняли тьму туда, откуда она пыталась выползти на свет, вызывая в ней чувство защищённости.

Год назад девушка выходила из автобуса на несколько остановок дальше. Зато, пройдя немного вперёд по хорошо освещённой улице, она оказывалась прямо возле своего дома. Но теперь, из-за строительства нового квартала, это стало невозможно. Там, где ещё недавно красовались ровные дорожки, аккуратные газоны с высаженными молодыми деревцами, теперь всё было перегорожено и перерыто. В темноте запросто можно было свалиться в котлован, нарваться на компанию забулдыг, время от времени забредавшую на стройку в поисках спокойного места, чтобы выпить или стаю бродячих собак, рыскавших по округе в поисках поживы.

Вот и сейчас, вынырнув из арки, Галя облегчённо выдохнула: «Ура! Наконец-то. Дом, милый дом». Девушка направилась к своему подъезду. Заметив, что несмотря на довольно позднее время и неожиданно поднявшийся промозглый ветер, там всё ещё толпились местные кумушки, удивилась. Странно. Обычно, в такое время они уже сидели у экранов телевизоров, внимательно следя за развитием событий в очередном сериале, чтобы, собравшись на следующий день было что обсудить, помимо сплетен.

― Добрый вечер, ― вежливо поздоровалась она со всеми сразу.

Женщины, до её появления что-то бурно обсуждавшие, замолчали и обернулись.

― Добрый, ― нестройно ответило большинство.

― Кому как, ― с ехидной улыбочкой заметила Нина Тимофеевна, дородная дама лет шестидесяти и заступила ей дорогу.

― Да ладно тебе, Тимофеевна, ― сердито одёрнула её кругленькая, Дарья Степановна из первого подъезда.

― Что значит «ладно»? ― высокомерно приподняла бровь Нина Тимофеевна. ― Я молчать не собираюсь.

― Прекрати, ― хором возмутились остальные женщины.

― Нинка, ― нахмурилась тётя Сима, жившая несколькими этажами выше Королёвых. Она была страстной собачницей, восторженной почитательницей кинематографа и театра, любительницей женских романов и подругой Галиной мамы. ― Что ты злобствуешь?! Отстань от Григория Ивановича, что ты к нему всё время цепляешься?

― Вот ещё! Нужен он мне больно, грубиян неотёсанный. Мы с Олей завтра к участковому пойдём. Да, Оля?

― Чего я там забыла, у участкового-то? ― тихо спросила Ольга Викторовна, соседка Королёвых по площадке.

― Как это «чего»? ― поджала губы Нина Тимофеевна. ― Заявление напишем на соседа твоего, дебошира и пьяницу.

― Ты, Нинок, совсем очумела, ― развела руками тётя Сима. ― Это какой же Гриша дебошир, тем более пьяница?

― Самый настоящий, ― злобно фыркнула Нина Тимофеевна. ― Вон Олюшка сколько раз жаловалась на то, что Григорий Иванович, извиняюсь за грубое слово, нажравшись, поёт по ночам.

― Поёт ― не плачет, ― пожала плечами Ольга Викторовна. ― Да и не жаловалась я вовсе. Просто так, к слову тебе рассказала, а ты… ― женщина отмахнулась рукой. ― Голос у него красивый, поёт он душевно, так чего жаловаться?

― Ночь же на дворе! Спать мешает!

― Кому? Мне лично нет. У меня вообще бессонница. А его как послушаю, жизнь свою горемычную вспомню, поплачу чуток, ну и усну.

― Угу, ты ему ещё благодарность напиши.

― Надо будет и напишу.

― Эгоистка, ты Оля. Одна ты что ли в подъезде живёшь? Не у всех жизнь горемычная. Да и нечего тебе жаловаться-то. Сынок из Москвы раз в год приезжает. Квартиру тебе в нашем доме купил, а то ютилась бы в своей халупе.

― В том то и дело, что раз. А я тут всё одна и одна.

― Тфу на тебя. Пойдём говорю к участковому. Расскажешь ему о сегодняшних художествах соседа.

― Нет. Я ничего не видела, ничего не слышала. У Скворцовых вечно телевизор так орёт, что в соседнем подъезде слышно. Может, Зинаида Петровна боевик смотрела, мне и привиделось.

― Да ты, да ты, … ― возмущённо запыхтела Нина Тимофеевна. ― Струсила, да?

― Ничего я не струсила, ― сжала кулачки Ольга Викторовна. ― Только я на Гришу кляузничать не буду, ― твёрдо заявила она. ― Сколько рядом живём, я от него слова грубого ни разу не слышала. А если случилось что, Королёвы всегда готовы помочь. Сколько раз Григорий Иванович ко мне приходил то замок починить, то кран заменить, то карниз повесить. Ведь из ЖЭКа не дозовёшься. А Маша… у неё всегда душа на распашку. Всех готова обогреть. Да и Галочка сколько раз для меня в аптеку бегала. А ты хочешь, чтобы я своими руками… Ну нет!

― Правильно! ― одобрила тётя Сима. Это у неё зуб на Гришу, вот она тебя и подбивает.

― Я прошу прощения, ― напомнила о себе Галя Нине Тимофеевне, злобно зашипевшую на тётю Симу― изложите суть ваших претензий, а если нет, то пропустите. Меня дома ждут.

― Ах, суть, ― подчёркнуто гротескно всплеснула руками Нина Тимофеевна. ― Что ж, суть такова, ваш отец, Галина Григорьевна, допился до того, что окончательно слетел с катушек. Он на людей с оружием кидается. И мы, как сознательные граждане, должны сигнализировать об этом куда следует.

― Что?! Как вы смеете! Да вы сума сошли. Папа никогда,… ― у Гали от возмущения перехватило дыхание. ― А вы, вы…