Вскоре он услышал легкие шаги на верхнем этаже. Вот она, несносная, встала! И, конечно, ходит полуголая. Грудь у нее такая, что как раз должна уложиться в ладонь — это угадывалось даже под платьем. А ноги длинные, потому что у нее высокие бедра. Неплохая девчонка. И такой муж! Метелло вдруг подумал, что за эти два года он многое упустил. И тут же ему стало страшно стыдно. Эрсилия повернулась к нему лицом, на мгновение открыла глаза, натянула простыню до самого горла и свернулась клубочком. Метелло затаил дыхание. На верхнем этаже каблучки Иды застучали в обратном направлении.

Эрсилия прошептала:

— Ты не спишь?

— Привычка… — сказал он. — Мне надо было бы уже скоро вставать.

— Но ведь еще не приходил разносчик молока.

— Эрсилия, сколько лет мы женаты?

— Дай мне поспать, пока не придет разносчик и не проснется малыш.

— Меньше двух с половиной лет. Два года и четыре месяца. Тебе тогда только исполнилось двадцать, а мне уже было двадцать семь.

— Прекрасно! — сказала она. — Поставь на эти цифры в лото.

Она обернулась, чтобы посмотреть, не раскрылся ли ребенок, и опять свернулась калачиком рядом с мужем. Он был недоволен собой, стыдился своих недавних мыслей, но желание росло в нем с каждой минутой. Метелло смутно понимал, что дать сейчас волю этому чувству означало бы морально загрязнить себя и Эрсилию. Но в то же время это означало бы, что он решительно и беспощадно отгоняет от себя мысли об Иде и без ведома Эрсилии доказывает ей свою верность и любовь, которые остаются неизменными. Он погладил ее бедра, обнажил живот. Эрсилия еще не совсем проснулась и поеживалась от утренней прохлады, хотя на шее проступил пот. В ней еще не пробудилось желание, и тем не менее она покорилась и уже хотела, чтобы он продолжал ее ласкать и при этом был чуток и нежен, не нарушая ее сладостной полудремы. Метелло повернулся на бок и поцеловал в губы.

— Ты не успела открыть глаза, а уже остришь.

Эрсилия сонно улыбнулась.

— Поставь на них в лото… — повторила она.

Он приподнялся на коленях, и в этот самый момент ребенок проснулся, стал звать маму, которая тут же оказалась рядом с сыном и, баюкая его, не могла удержаться от смеха.

Это была третья суббота с начала забастовки. У них в кухне на раскладной кровати спал Олиндо. Оттуда доносился его кашель. Появился разносчик молока, и Эрсилия спустила ему из окна корзинку. Метелло пора было вставать. И хотя временами в течение дня он чувствовал усталость от бессонной ночи, все же он был бодр и держал себя в руках до самого вечера, когда у них произошла стычка с Бадолати. После ужина сон одолел Метелло и усыпил его совесть. Он внезапно, как ребенок, заснул за столом, положив голову на руки, пока Эрсилия мыла посуду, а Олиндо помогал ей, вытирая тарелки.

Идина исчезла из мыслей Метелло, но ненадолго.

На следующий день, в воскресенье, в театре Пальяно давали «Травиату» с Беллинчони в главной роли. Альфреда по этому случаю пел Бончи.

— Конечно, это не Вагнер, — сказал Чезаре, окликнув Метелло из своего окна, — но с такой Виолеттой даже Верди чего-нибудь да стоит. Разрешите пригласить вас и синьору.

Когда в чем-нибудь провинишься, кажется, что за тобой все время следят. Точно так же, когда вобьешь себе что-нибудь в голову, кажется, что даже муха летает вокруг тебя неспроста.

Сейчас все словно способствовало тому, чтобы сблизить Метелло с Идиной и заставить его увлечься. Она пришла в платье, которое вчера надела впервые, — в «совершеннолетнем» платье, как не уставала она называть его при всяком удобном случае. Руки ее были обнажены по локоть, на грудь спускалось два ряда голубых бус. Метелло обнаружил, что глаза у нее действительно совершенно черные, а уши маленькие-премаленькие и в них голубые сережки такой же формы, как у Эрсилии.

— Смотрите на мои серьги? — спросила она. — Я купила на Понте Веккьо такие же сережки, как у Эрсилии. Позавидовала ей.

— Признание смягчает вину, — сказал Метелло.

Этим он, не роняя собственного достоинства, снисходил до комплимента, о чем, впрочем, было известно лишь ему одному. Но тут же ему показалось, что глаза Иды блеснули, будто она поняла его намерение.

Театр Пальяно был «великолепен своим золотом, огнями и красным бархатом», но, для того чтобы занять удобное место на галерее, нужно было, купив билеты, стать в очередь за два часа до начала спектакля, а как только капельдинеры «давали дорогу диким зверям», мчаться вверх по лестнице, работая локтями и подбадривая себя выкриками. Одна выигранная ступенька означала несколько мест, захваченных в Центре галерки, откуда было видно и слышно, как из королевской ложи, хотя та и находилась четырьмя ярусами ниже.

В то воскресенье в суматохе Ида споткнулась о ступеньку, и толпа, несшаяся позади, готова была ее растоптать, И не Чезаре, а Метелло ловко подхватил Иду под мышки и пронес по воздуху над последними ступеньками. Она была легкая, как перышко, и вся светилась улыбкой. Затем последовал заключительный бросок для захвата мест, и они разом уселись в центре галерки. Женщины, как всегда, оказались посередине, но теперь, вопреки обыкновению, Идина села рядом с Метелло, так что ее юбка касалась его брюк. Усаживаясь, он на какое-то мгновение притронулся рукой к ее бедру, как раз в том месте, где была подвязка. Но Эрсилия тут же встала, смеясь над беспокойством, явно отразившемся на лице Чезаре.

— Идите сюда, Ида, — сказала она. — Ваш муж впадает в меланхолию, как только вас нет рядом с ним.

— Нет, что вы! — запротестовал Чезаре. — А впрочем, я не вижу причины менять наши привычки.

— Иногда перемены бывают полезны, — сказала Ида. — Я не двинусь с места.

— Как, Ида?! Вы хотите испортить нам все удовольствие от «Травиаты»? — воскликнула Эрсилия.

— Не говоря уже о том, — добавил Метелло, поддерживая шутливый тон разговора, а в душе стыдясь самого себя, — что скорее я мог бы ревновать!

— В таком случае, — заявила Эрсилия, — я тоже остаюсь на месте.

Казалось, это было поводом для всех четверых пошутить и блеснуть остроумием. Уже понемногу заполнялся партер, и разговоры, особенно женские, вертелись вокруг туалетов и модных летних шапочек, похожих на чулок, которыми на этом последнем в сезоне дневном представлении пестрели ложи и кресла. Все это продолжалось до тех пор, пока не погасили свет, не вспыхнули огни рампы, не началось движение на сцене и не раздался божественный голос Беллинчони, покрывающий хор:

Метелло положил локти на барьер, свесив вниз скрещенные руки, и прилагал все усилия к тому, чтобы слиться с музыкой и действием, которое развертывалось на сцене. К несчастью, он слишком хорошо знал любовные перипетии истории Альфреда и Виолетты, чтобы отделаться от мысли, которая, раз возникнув в сознании, преследовала его с каждой минутой все настойчивей и настойчивей: «Я не знал ни одной женщины, которая носила бы подвязки». Эрсилия — та всегда носит круглые резинки, след от которых порой не исчезает до самого утра. Под влиянием ли духоты или разыгравшегося воображения ему стало казаться, что Идина постепенно все сильнее прижимается к нему, колени их соприкоснулись, и среди этой страшной жары они были словно объяты пламенем. Не помогали даже длинные лопасти новейших вентиляторов, вращавшиеся в нескольких метрах над ними в центре потолка.

После первого акта Ида, под влиянием обычной для нее быстрой смены настроений и мудрой уступчивости, которую она, кокетливо корча из себя ребенка, любила проявлять по отношению к мужу, поднялась и сказала:

— Уступите мне ваше место, Эрсилия. Не будем больше мучить наших мужей.

Слушая Беллинчони, они испытывали подлинное наслаждение, но от этого им не становилось менее жарко. Появился официант из буфета, и они решили выпить фруктовой воды. Метелло, чувствуя себя хозяином положения, заявил:

— Я угощаю.

Он выбрал для Чезаре лимонный напиток, а для себя, Идины и Эрсилии взял красный, похожий на вино. Когда огни снова погасли, Эрсилия, сидевшая теперь рядом с ним, прошептала: