— Пресс-конференция окончена. Толпа пикетчиков пытается захватить здание. Пожалуйста, проходите цепочкой в сторону второго выхода из зала. Охрана проведёт вас в безопасное место.
Он указал на двери за сценой. Журналисты тревожно загомонили, переглядываясь и оборачиваясь на первый выход, к которому уже шли находящиеся в зале патрульные. Потом часть из них спешно потянулась к затрибунным дверям, а оставшиеся ехидно заулыбались.
— Нам-то что до этого? — с вызовом осведомилась тамасса. — Они идут четвертовать вас, Мессия!
— Как благородно с вашей стороны пожертвовать собой ради жизни собственных коллег, — хмыкнул Аспитис и подтолкнул Адамаса вслед за участившими шаг и растерявшими весь пыл журналистами. Он и напружинившийся Домино пока ждали: что бы оставшиеся в зале репортёры ни заявляли, их тоже придётся выводить, пусть и силой, и только потом выходить самим.
Забаррикадированная охраной дверь основного входа в конференц-зал неожиданно сотряслась от града посыпавшихся на неё ударов. Патрульные, находящиеся здесь вперемешку с агентами МД и ГШР, уже заняли места по обе стороны от неё, ожидая, когда её выломают. Аспитис спрыгнул со сцены, мельком обернулся: Адамас, тоже напряжённый как струна, ждал их с Домино у второго входа, за порогом которого как раз скрывался последний из решивших выйти журналистов. Половина оставшихся в зале, пугливо оглядываясь на дрожащую дверь всего-то в нескольких метрах от себя, тоже заторопилась к сцене.
— Гражданские, покиньте зал! — крикнул командир охраны, и в тот же миг на несколько секунд до этого стихшая атака на вход возобновилась одним направленным взрывом. Дверь в один момент разлетелась в щепы, и ворвавшиеся вслед за этим в зал протестующие немедленно сцепились с накинувшимися на них с дубинками охранниками.
— Шевелитесь, ну! — страшным голосом рявкнул Аспитис одеревеневшим журналистам. Их было всего-то человек десять, но сегодня стадному чувству явно было всё равно, какую группу захватывать в свои сети. Они отхлынули единым порывом к стенам, и Аспитису с Домино пришлось рвануться к ним и происходящей у дверей свалке.
Они успели вытолкнуть к сцене пятерых, когда первые безумцы из ранее митинговавших сумели прорвать заслон охраны. Как и предполагал Аспитис, они кинулись на тех, кто оказался ближе всего, — на затянувших собственную эвакуацию журналистов. В их сторону полетели камни — у единственного оставшегося в зале оператора тут же разбили камеру, подхватив её за штатив, обрушились с ней же на пригнувшегося оператора — но Аспитис в последний момент отобрал её. Бывшие протестующие использовали в качестве оружия всё, что попадалось под руку, но их всё прибывало, и необходимо было срочно выбираться из зала. Воспользовавшись тем, что самые организованные и опасные драчуны отвлеклись на подоспевших с другого входа охранников и слом стульев в зале соответственно, Аспитис подхватил под плечо получившую в лоб камнем тамассу, к которой только что прорвался в самый угол, и вслед за Домино, грамотно рассекающим свару и охраняющим ту самую сильвиссу в шляпе, кто задавала вопрос одной из первых и, кстати, умудрившуюся сохранить свой головной убор, бросился пробиваться к выходу.
Охрана помогала им как могла. Из ниоткуда вынырнул взъерошенный, с болтающейся плетью левой рукой и рассечённой бровью Мисао, азартно сверкающий ставшими травяно-зелёными в этом освещении глазами, одним ударом снёс вцепившегося в Аспитиса квадратного вера, больше похожего на солдата, чем качка, подсёк ноги сормаху, вдруг выросшему перед Домино, и распахнул успевшие закрыться двери затрибунного входа. Они выходили последними, и, отдав честь здоровой рукой, Мисао метнулся обратно в зал. Четверо ждавших в коридоре охранников взяли Аспитиса и Домино со спасёнными в кольцо и бегом отбуксировали на улицу, во внутренний дворик, где находились стоящий рядом с Коеном Адамас и — поодаль — малая часть участвовавших в пресс-конференции журналистов. Дальше, по прямой, располагались КПП, за стеклянными стенами которого были хорошо видны двое суетящихся дежурных, и пока пустынная улица без единой машины. Именно по ней в направлении узких переулков разбегались те репортёры, которые уже покинули территорию Правдома: о том, чтобы вернуться к своим фургонам, им пока не приходилось и мечтать.
Где-то вдали слышался нарастающий гул сирен — патрульные и скорые одновременно. Аспитис, мельком пробежавшись взглядом по Домино и Адамасу и убедившись, что на каждом разве что мелкие царапины, осторожно усадил тамассу-провокаторшу на одну из скамеек, во множестве раскиданных по всему внутреннему дворику, и почти ласково поинтересовался:
— Ну как, убедилась, что для толпы нет разницы, кого четвертовать первым?
Тамасса, совсем молодая девушка лет двадцати трёх, коснулась пальцами раны на лбу — Аспитис уже видел, что голову ей не пробили, потому не беспокоился, — отдёрнула руку, поморщившись, и ничего не сказала. Та сильвисса, которую привёл Домино, села возле неё и обхватила руками за плечи, вскидывая светло-голубые глаза — два топаза чистой воды — из-под пшеничной чёлки сразу на всех троих представителей законной верховной власти.
— Мы так благодарны вам! — выпалила она, волнуясь. — Что не бросили. Я была уверена, что вы исчезнете из зала первыми!
— А то и вами заслонимся, — усмехнулся Адамас. — Какие только про нас слухи усилиями «Атра фламмы» не ходят… А вы верите!
— Я лично напишу о вашем подвиге! — горячо заверила его сильвисса и мстительно заулыбалась. — Главред больше не сможет заткнуть мне рот… А там и вся «Максима» подтянется!
— Так вы из «Максимы»? — приятно удивился Аспитис, следя краем глаза за Коеном, нашёптывающим что-то на ухо внимательно слушающему его Домино. Сирены охранного подкрепления и медицинской помощи слышались уже совсем близко, может быть и с обратной стороны правительственного здания.
— Ну не совсем, — смутилась журналистка. — Подотчётное им маленькое издание… Да только они и сами молчать не смогут, вы же понимаете!
— Понимаю, — Аспитис многозначительно хмыкнул. Домино тронул его за рукав.
— Нам пора уезжать, — негромко проговорил он. — Толпу уже рассеяли и обезвредили. Сейчас сюда подойдут врачи. Коен сказал, машина с Диллзой ждёт за поворотом улицы. Идём.
Аспитис кивнул, улыбнулся напоследок смотрящей на него всё с тем же обожанием сильвиссе и замкнул строй, ведомый Коеном через КПП на улицу к «ворону».
— Мы поразительно легко отделались, — выдохнул, оказавшись в салоне, Адамас, и тон его тут же стал подозрительным: — Надеюсь, ваших людей в толпе не было?
— За кого ты меня принимаешь? — Аспитис не оборачивался, чтобы никто из сзади сидящих не заметил случайно, что его запоздало лихорадит от всего пережитого.
— За интригана, — воинственно отозвался Адамас, и Домино издал невнятный смешок.
— Интриговать с толпой гражданских себе дороже, — заметил он и, как увидел Аспитис в зеркало, недобро улыбнулся. — Марку тоже ещё только предстоит это понять. На сколько дней ставите, Мессия?
— Максимум три. А ты?
— Я считаю, два. Посмотрим.
За окнами машины замелькали туннельные огни начавшегося подземного хода ГШР. Адамас недоуменно переводил взгляд своих механических глаз, освобождённых от очков, с Домино на Аспитиса и обратно, но пока у хорона не было желания что-то ему растолковывать. Посовещаться в Управлении, подвести итоги сегодняшнего утра — и домой, хотя бы на ночь, чтобы прийти в себя и вновь быть способным бороться.
Даже забавно, как скоро явка, на которой сейчас проживала сборная солянка из семьи Анжелы, Гери и изредка появляющихся Бельфегора с Миа, стала для него домом.
Беспрекословно подчинившись когда-то воле Аспитиса и позволив в один момент увезти себя, маму и сына за тридевять земель, Анжела уже на следующий день поняла, что саму себя закрыла в клетке. И вовсе не потому, что им запрещалось покидать территорию дома и даже созваниваться с кем-то за его пределами, а из всех развлечений были телевизор, компьютер да общение. Просто вдруг вновь возникший в её жизни Аспитис и резко обрушившаяся сразу на весь мир беда в виде восставшей «Атра фламмы», угрожающей не только всеобщему спокойствию, но и лично Аспитису с Рэксом, как это было в больнице в Элевейте, всколыхнули в Анжеле все чувства, которые она только-только уложила по ровным стопочкам на дне души, вернувшись с войны домой, — и всё, что она могла делать в своём добровольном заточении, это непрерывно переживать за жизнь бывшего руководителя организации Мессии-Дьявола.