К счастью, ночь прошла спокойно, хотя и без сна. Утром Саид снарядил Биби в дорогу.

— Иди в дом Наджиб-саиба и расскажи ему. А немного погодя приду туда и я.

И Биби навсегда покинула дом Азиз-хана.

После завтрака Саид попросил конюха отнести на женскую половину цветы. Ему не хотелось идти туда самому. Дивана был польщен, что ему оказали такую честь, а в душе царил страх перед ханом, ведь он никогда еще не перешагивал порога женской половины. Дивана не был трусом, но в душе у него скребли кошки.

— Ну, ну, — с упреком сказал ему Саид, заметив его колебания. — За труса даже и старуха не пойдет замуж.

Схватив поднос с цветами, чтобы отнести их в женскую половину, он вдруг остановился. По аллее к ним спешил Азиз-хан. Он почти бежал, будто боялся кого-то упустить. Чем меньше становилось расстояние между Саидом и Азиз-ханом, тем отчетливее были видны гневное лицо и свирепый взгляд повелителя.

Конюх задрожал от страха. Ему хорошо знакомы приступы гнева хозяина: в такие минуты хану ничего не стоило убить человека.

Подлетев к Саиду, хан схватил розы с подноса. Острые шипы глубоко, до крови, вонзились ему в руку, но он, не чувствуя боли, начал букетом стегать Саида по лицу.

— Неблагодарное существо, тебя надо убить как собаку! — яростно рычал Азиз-хан. — Как ты посмел согласиться на брак Амаль с этим голодранцем?! Осрамить меня, отправить ее в Кабул! Ты продал душу дьяволу и вмешиваешься в дела творца! Она сегодня же вернется в Лагман и станет моей женой, женой Азиз-хана. — Вдруг он весь как-то съежился, побелел и, схватившись рукой за грудь, захрипел: — Вон отсюда, вон из моего дома!.. Чтобы больше и духа твоего здесь не было! — И, отшвырнув букет в сторону, скорчившись, заковылял в свои покои.

Острые шипы изранили лицо садовника, алая кровь окрасила его седую бороду. Он закрыл лицо руками и несколько секунд стоял без движения, затем отнял ладони и взглянул на них. Свежие капли крови блестели, как лепестки алых роз. Саид посмотрел на конюха. Дивана стоял бледный, растерянный. Садовник перевел взгляд на удаляющегося Азиз-хана и, подняв глаза к бирюзовому небу, проговорил:

— О ты, кому я молился годами и ни одной минуты не терял веры в твое милосердие!.. Я не отходил от твоего порога, просил милости и защиты от злых, бессердечных людей. Я дошел до вершины веры в тебя… и вижу теперь только пропасть! Тщетными оказались мои поклоны. Я не нашел в тебе и капли жалости, ты поистине стражник богатых… Теперь кончилась моя дорога к тебе, ты не увидишь больше моих слез. Отныне я ненавижу твоего хана, плюю на проповеди твоего муллы. Ты сам разбил чашу моей веры в тебя…

Саид оглянулся на Дивана. Конюх стоял перепуганный, дрожа, словно от холода. Ему казалось, что вот сейчас ударит молния и испепелит этого отступника.

Вдруг они услышали стон. Хан, схватившись за сердце, закачался и повалился на землю.

— Беги!.. О раб божий, беги за своим хозяином! — гневно закричал Саид. — Помоги ему добраться до дому, а то умрет, и скажут, что мы убили его…

Трепеща от страха и ужаса, Дивана бросился на помощь. Он бежал не останавливаясь и лишь пугливо оглядывался назад, чтобы узнать, цел ли еще садовник. Но гром не грянул, вокруг было тихо, спокойно. На чистом, безмятежном небе сверкало радостное солнце. Саид продолжал стоять на прежнем месте.

Но это был уже не тот Саид, который безропотно переносил обиду, беспомощно разводил руками и, утешая себя, говорил: «Терпи, Саид, аллах все видит». Это был освободившийся из темницы орел, который, набрав перед взлетом полную грудь воздуха, гордо выпрямляется и, взмахнув крылами, устремляется в бездонную синь небес…

Саид перевязал лицо платком, чтобы остановить струившуюся кровь. И, не желая больше ни минуты оставаться в доме Азиз-хана, вышел на улицу.

Навстречу ему двигалась похоронная процессия. Люди, как и полагается в таких случаях, торопились предать мертвое тело земле. Саид заторопился навстречу гробу и, как требует того обычай правоверных, заменил одного из несших покойника. Несмотря на тяжесть носилок, он бежал, как и другие, чтобы скорее отдать тело земле. «Настанет время, понесут так и меня, — думал Саид, — всем один конец. Зачем же люди так жадно хватаются за этот мир, за золото, богатство, славу, убивают друг друга, чтобы овладеть чужим добром? А что несет с собой в могилу этот человек? Ровным счетом ничего! И так будет с бедным, так будет и с богатым! Смерть никого не пощадит: ни султанов, ни героев, ни женщин, ни мужчин, ни молодых, ни старых. Так почему же хан так жесток и так бессердечен с людьми, жаден к богатству, к самовозвеличиванию? И чем я, Саид, хуже хана или муллы Башира? По какому праву они могут меня ударить, оскорбить, унизить?» От этих мыслей кровь приливала к вискам Саида.

У мечети покойника ждал мулла Башир.

Заметив Саида, он просверлил его острым, колючим взглядом.

— О ты! — завопил он. — О ты, свернувший с пути аллаха, продавший душу шайтану, изгнанный из мечети! Отойди в сторону и не оскверняй путь усопшего. Его душа идет на суд всевышнего, и пусть она следует по дороге правоверных… дороге чистой, лучезарной! Тебя же ждет кара аллаха! Не прячь своего бессовестного лица, нас не обманешь. Ты будешь наказан за Амаль, за обман нашего высокочтимого Азиз-хана, своего кормильца. Я проклинаю тебя, изгоняю из мечети! Прочь с моих глаз!..

Бывает иногда больнее от сказанных слов, чем от удара меча. Вот так же и Саиду стало так больно, словно тысячи стрел вонзились в его грудь. Но садовник выдержал и этот удар. «Нет, не проявлю ни капельки слабости в присутствии этого пса, — думал он. — Уйду молча, без драки».

Саид сорвал со своего лица взмокшую от крови повязку и, глядя в упор на муллу Башира, громко заговорил:

— Вот смотри… Пусть увидят все… — Он повернулся к толпе. Люди в ужасе отшатнулись. Борода Саида окрашена кровью. — Мне незачем и не перед кем прятать свое лицо, — продолжал Саид. — Его окровавил такой же бессовестный человек, как и ты. И только за то, что моя дочь отказалась продать свою девичью честь за его богатство! А ты еще смеешь проклинать меня перед людьми! Какой же ты слуга аллаха? Ты обманщик, и в словах твоих нет ни капли правды!..

Один из мюридов бросился на Саида, но мулла остановил его. Какая выгода будет от того, что они поколотят этого сумасбродного голодранца? Избиение араба вызовет сочувствие односельчан.

— Не прикасайтесь к нему! — закричал он.

— Не я, а ты продал душу дьяволу! — не унимался между тем Саид. — И не твои молитвы излечат мою дочь, не твое проклятье уничтожит ее. Перед всем народом посрамляю тебя. Ты плут и обманщик!

Саид повернулся и пустился бежать от мечети.

Подавив свою ненависть к богохульнику и сохраняя спокойствие, мулла Башир глядел вслед Саиду и горестно покачивал головой.

— Запомните, братья мои, — обратился он к своим приближенным. — Нет грешней греха, как бить одержимого!.. Он и без того уже наказан: аллах лишил его рассудка. Помните: наказание всевышнего чувствительно, как огонь ада, невидимо, как утопленник под водой, не имеет предела, как земля… Всевышний сам покарает его за меня, я же прощаю ему, ибо аллах милостив ко мне. Он отвел от меня руку безумца. Аминь!

Мюриды бросились к мулле Баширу и, припав на колени, принялись осыпать поцелуями его ноги, руки, подол одежды.

— Вы самый святой из святых, мулла-саиб!

— Вы милосердны, как сам пророк! — бормотали они.

Башир стоял, закатив глаза к небу. Душа его ликовала. Он получил вознаграждение!

МУЛЛА БАШИР НЕ УНИМАЕТСЯ

Закончив богослужение, мулла вернулся домой расстроенный. Перед его глазами все еще стояло окровавленное лицо Саида, в ушах звенели его страшные слова.

Стараясь успокоить себя, Башир, как это часто делают афганцы и иранцы, раскрыл однотомник Хафиза[32], чтобы найти там нужный совет. Но гадание ничего не дало ему, и он решил собственным умом найти выход. Возмутительное поведение Саида было примером неповиновения для голодранцев Лагмана.