В обыденной жизни человек все больше хорошее вспоминает. Война многое перевернула. Память не в ту сторону направляет. Зима вспомнится, холод за душу берет. Кажется, не отогреться вовек. Весной, зимой, осенью разведчика грязь одолевает, одолевают потоки воды. Выпадают сухие, порою жаркие дни, недели, месяцы, но они как раз и не запоминаются. Помнит, как пробирался трясинами, проваливаясь в болотную жижу, месил и месил грязь на дорогах, а чаще по бездорожью. Может быть, оттого так помнится, что в разведке он, а разведчику, дело известное, и в снегу дольше лежать приходится, и места глухие выбирать. Маршрут едва проклюнется, а ты соображай, где укрыться в случае чего. Болота, реки, чащи — самое надежное укрытие. Особенно от собак.

За два года войны Колосов убедился, что паскуднее собаки твари нет и быть не может. Взять, к примеру, танк или самолет. Ими управляют. У тех, кто управляет, нет такого звериного чутья, как у собак. Залез от танка в щель, он над тобой проскочил, ты, если не растерялся, связку гранат под гусеницу бросил, бутылку с горючей смесью в моторную часть швырнул. Не стало танка. Подорвался, сгорел. Непросто это, конечно, духа набраться надо, не сдрейфить. Махина все ж таки на тебя прет, стреляет. Однако и управа на эту махину есть. Можно и с самолетом разойтись. При встрече с ним тоже главное — в панику не удариться. У самолета скорость, вот и рассчитывай. В щель сховаться или как. Опять же, ты его сбить можешь. Были случаи. Из «дегтяря» сбивали, из «пэтээров». Из обычной трехлинейки попадали, и самолеты падали.

От собак тоже отбиться можно, сама по себе она не такой страшный зверь. Наловчился Колосов. Когда псина, освобожденная от поводка, летит на тебя, тут ее и подбить можно пулей, и ножом достать. В момент прыжка выкинул руку, она же, тварь, обязательно норовит вцепиться в то, что ближе. Ты руку согнул, а она уже летит, в воздухе она неуправляема. Тут ты и достаешь ее ножом. Для этого необходимы тренировки, но на войне без тренировки и в атаку не пойдешь, враз тебя прикончат. Колосов тренирован хорошо. Стреляет с двух рук, ножом владеет в совершенстве. Собаку ему прикончить раз плюнуть. Но в том-то и дело, что каждый раз, когда появлялись собаки, следом за ними шли и автоматчики, и машины. И коль дело докатилось до собак, тут все против тебя. Потому что собаке доверие большое. У нее чутье, нюх. Она по твоему следу идет — вот в чем беда, вот почему с ними лучше всего не встречаться. В чем, в чем, а в преследовании гитлеровцы поднаторели. Появится над лесом «рама», летит, едва не касаясь вершин деревьев, или кружить начнет. Летчик каждую кочку оглядит, каждый кустик осмотрят. Заметит подозрительное, своим сообщит. Лес оцепят, десант выбросят. Пустят по следу собак.

Днями подобное пережили. Уходили от преследования. От группы, считай, их двое всего и осталось: он да Неплюев. Что стало с командиром, с друзьями-разведчиками, старшина не знает. Одна у него теперь задача — добраться до партизан. Задача непростая. Партизаны, если живы, в осаде. В такой же, какую испытала их группа, а может быть, и покруче.

Нелепо получилось. Вспомнит Колосов, досада берет. Когда самолет над лесом появился, они успели скрыться под кронами, замерли. С Неплюевым что-то случилось. Радист дико закричал, побежал, лейтенант бросился за ним, догнал, подмял под себя. Поздно было бросаться, заметил их летчик. Круто развернул машину, вернулся, кружил дотемна.

Перед заходом солнца прилетел другой самолет. Выбросил десантников. Пришлось принять бой. Ранило Речкина. Погиб Женя Симагин. Не стало хорошего веселого парня.

О таких, как Женя, говорят: душа нараспашку. Сухарь сам не съест, когда туго, с товарищем поделится. Он и на гармошке играл, и песни пел. Голос звонкий, под стать какой-либо российской речушке без названия, что бегут бесчисленно в средней ее полосе. Вынырнет такая речушка из зарослей, прозвенит на песчаном перекате, укроется в чаще, торопливо поспешая к большой реке. Открытость характера парня с российским полем схожа. Есть такие поля в средней полосе. Кругом леса, леса, холмы да овраги, и вдруг такой простор откроется, что веришь — земля круглая. С любой стороны к такому полю подходи, оно все враз видится. Не было у Жени затаенности ни в горе, ни в радости. Его лицо, что икона в переднем углу, всякому входящему видно. Запоет, засмеется — осветит. Загрустит — лицо тенью застится.

Лейтенант Речкин Женю Симагина из полковой разведки сманил. «Слишком хмурый народ в нашей группе подобрался, — сказал Речкин, — разбавить надо». И разбавил. Женя товарища выслушать мог, если на душе у того наболело, мог душу отвести. Возьмет гармошку, так сыграет, что любая боль засохнет, болячкой отвалится. А нет, песню споет. По настроению. У него песен в запасе превеликое множество.

В группе Речкина такой порядок был заведен. Приходит кто на пополнение, лейтенант сам с ним беседу ведет. Потом старшина. О жизни говорят. О прочем. Смотря какие слова найдутся. О том, почему в разведку пошел, спрашивают прежде всего.

Зиме начало было. У каждого на языке Волга да Сталинград были. И тревога, и боль, и надежда на то, чем потом эта битва закончится. Группа Речкина подвиг совершила. Так сказал о них начальник разведки полковник Логинов. Далеко они в тот раз к немцам в тыл забрались, уничтожили хранилище авиационных бомб, крупнокалиберных снарядов. Не чаяли в живых остаться, однако повезло, вырвались. Вот тогда-то Речкин и привел Симагина. На вопрос Колосова Симагин ответил так: «Мне, товарищ старшина, немца в глаза видеть надо». — «Ну дак и смотри, когда они пленные бредут, ныне их много», — посоветовал Колосов. «Не то, товарищ старшина, — сказал на это Симагин. — Мне его глаза видеть надо, когда берем, кляпом глотку ему затыкаем». — «Не присматривался я к ним, — признался Колосов. — Иль есть на что?» — «Кому как», — ответил Симагин, неопределенно пожав плечами.

В сорок первом году Женя Симагин к восемнадцатилетнему рубежу приблизился. В армию его не взяли по возрасту, но поручение дали ответственное. Погнал он с женщинами колхозное стадо на восток. Под Можайском сделали первую остановку.

День выдался такой, каким редко бывает в сенокосную пору, когда наломаешься до боли в пояснице, руки гудят, а уйти жалко, поскольку понимаешь, как повезло с погодой. Солнца в меру, легкого ветерка, неторопливо плывущих облаков. С утра к тому же небо чистым было. В том смысле, что ни одного немецкого самолета с утра не появлялось. Женщины доить коров начали. Тут подводы подкатили, дети на них. Эвакуированный детский дом их нагнал. Воспитательницы остановку сделали, чтобы детей парным молоком напоить.

Со стороны заходящего солнца налетели немецкие истребители. Пролетали над лугом на бреющем. Били из пулеметов по стаду, по детям. Улетали. Возвращались. Стреляли и стреляли. Больше всего по детям.

Луг криком затопило. Метались по лугу дети, женщины, животные. Женщины пытались спасти детей. От пулеметных очередей, от свинца, от копыт обезумевших животных. Метался Женя Симагин. Тоже кричал. Призывал к чему-то. Потом его ударило, он потерял сознание. Ранило Женю. Ранило тяжело. Но перед тем увидел он лицо немца. Позже он поймет, что не мог увидеть лица немецкого летчика, произошло с ним такое, от чудовищного нервного напряжения прежде всего. Лицо тем не менее запомнилось. Особенно глаза в памяти запали. Стылые в желании убить.

Женя долго лечился. После госпиталя попал на фронт. Сам напросился в разведку. Перешел под начало Речкина. Разведчиком оказался добрым. Если шли за «языком», лейтенант всегда назначал Симагина в группу захвата. Ловок, увертлив, сила есть. Немцев он брал в мгновение. Скрутит, кляп заткнет. Обязательно в глаза заглянет. Глянет, плюнет, отойдет.

Он сам вызвался прикрывать отход группы. «Не подведу, товарищ лейтенант, доверьте», — вытянулся перед Речкиным так, как будто на отдых в соседнюю деревню, на свидание отпрашивался. Получив разрешение, козырнул. Ушел, чтобы остаться в памяти. Навсегда. «Навсегда», — прошептали губы. Сознание отметило, что это «навсегда» может оказаться коротким. Идет война. По ее опаленным дорогам еще пилить и пилить, а судьбы своей наперед не узнаешь. Колосов подумал о том, что, если бы не эта общность судеб, невозможно было бы жить, теряя и теряя боевых товарищей. Ушел Женя Симагин. За ним отход группы остался прикрывать Саша Веденеев. Тоже парень что надо. Настоящий воин. И по возрасту, шел ему двадцать четвертый год, по опыту. До войны Саша успел поработать на Брянском машиностроительном заводе. В тридцать девятом году был призван в армию. Зачислили его в погранвойска. Служил на границе.