К своему удивлению, Сырцов перебрался через стенку довольно легко. Перебрался и ступил на выложенное сложно орнаментированной иностранной керамической плиткой пространство экзотического для простого россиянина, взнесенного на десять этажей дворика. С наслаждением шагая мягкими кроссовками по рельефным, безукоризненно подогнанным плитам, он опять бормотал:

Что таится там за шторой,

Той вон самой, за которой...

Понял вдруг, что бормочет — вот зараза привязалась! — захотел сплюнуть, но не сплюнул: слишком чисто было вокруг.

Светлана Дмитриевна, как принцесса из сказки, поджидала его у окна, надо полагать. Потому что он еще подходил к дверям, а она уже ждала на пороге. Дождавшись, улыбнулась облегченно.

— Господи, наконец-то... — Она протянула навстречу ему обе руки, и он взял их в свои. Мальчик и девочка. Сейчас, откинувшись назад, закружатся каруселью. Она улыбнулась еще раз и высвободилась, как бы для того, чтобы поправить прическу. — Я так боялась, что им задержитесь и до вас заявится горничная, которой объясняй, почему вы явились таким необычным путем.

--Горничным не положено объяснять что-либо.

— Моей — необходимо.

— Позвольте спросить: почему?

— Потому что она любовница моего мужа, — со спокойствием первой жены султанского гарема ответила Светлана Дмитриевна. — Давайте присядем, Георгий Петрович, и выпьем кофе. Извините меня, я от беспокойства не удосужилась позавтракать.

Белый пластмассовый стол и такие же стулья стояли под громадным, диаметром метра в три, зонтом. Легкий ветерок от Нескучного и с Москвы-реки играл лепестками желтых роз, покоившихся в вытянутой вазе.

«В мученические позы в мутных вазах встали розы», — непроизвольно пробормотал он, усаживаясь в удобный стул-полукресло.

- О чем вы, Георгий Петрович? — удивилась Светлана Дмитриевна, протягивая Сырцову чашку.

- Стишки. Просто стишки, — поспешил неизвестно почему оправдаться Сырцов.

--Я поняла. Леонид Мартынов. Но к чему?

--Не знаю. Просто привязались. — Сырцов отхлебнул кофе и обжегся. Фыркнул, как конь, и поставил чашку на блюдце — остывать. Обжигающий кофе варился здесь прямо на столе, в многоярусном сооружении из пластика, стекла и нержавеющей стали. От чего же оно питается?  Сырцов, глазами следуя за белым проводом, обнаружил розетку на ножке стола. Отвода в дом не было, значит, стационар, проводка под керамическим полом. Ох, и живут!

Светлана Дмитриевна элегантно дожевала маленький-маленький бутерброд с сыром, сделала беззвучный глоток  из чашки и призналась:

— Потихоньку становлюсь сумасшедшей. Вот вы, Георгий Петрович, абсолютно случайно при виде букета прочитали две стихотворные.строчки. А у меня в голове сразу: «...В мученические позы...» Это про нас с Ксенией! У меня сдвиг по фазе, да?

Успокаивать нервическую даму он не собирался:

— А что вы хотите? У вас пропала дочь. Тут сдвинешься.

— Я все поняла. — Светлана Дмитриевна поднялась из-за стола. — В круг ваших обязанностей не входит успокоение распоясавшихся истеричек. Давайте займемся делом.

Он поспешно отхлебнул кофейку и двинул за ней в апартаменты. Бесчисленные комнаты (во всяком случае для Сырцова, который не успевал их считать) были обставлены с той ультрамодерновой роскошной безликостью, которая возникает, если все приобретается по самым престижным проспектам, единовременно. Истинный уют создается уверенной стабильностью, протяженностью во времени, когда каждую вещь в доме приобретают постепенно — поштучно и любовно. Большая разница: апартаменты и дом.

Комната Ксении находилась на внутреннем втором этаже, куда вела винтовая лестница из мореного дуба. Обитая дерматином, под которым легко угадывался толстый слой ваты, дверь нагло разрушала вылизанный дизайн пентхауза. Уловив недоуменный взгляд Сырцова, Светлана Дмитриевна с горечью объяснила:

— По ее настоянию. Чтобы не слышать нас, и чтобы мы не слышали ее.

Он ничего в ответ не сказал. А что было говорить? Вошли. Здесь был мир одинокого и гордого человека. И уют был. Уют дортуара, уют кельи, уют замкнутого в себе пространства. Одна стена — сплошные книжные полки, книги, которые читали, читают и, наверное, будут читать. Вторая, напротив первой, — полки с глиняными игрушками. Дымковскими, смоленскими, каргопольскими, азиатскими... Каждому племени — своя открытая полка. Под игрушками — тахта, накрытая черно-белым пледом. У окна — спартанский письменный стол с суставчатой лампой. Стул, два полукресла, одежный шкаф. Не встроенный, что удивительно. Из предметов роскоши — только новейший музыкальный центр с мощными колонками.

Сырцов с легкостью отволок одно из кресел к входной двери и попросил:

— Светлана Дмитриевна, будьте добры, сядьте сюда.

— Я, конечно, сяду, я теперь обязана вам подчиняться... Но зачем?

— Сядьте. Сели? — Сырцов строго наблюдал за тем, как она устраивается в кресле. — Закройте глаза и представьте себе картину: Ксения у себя в комнате. Вы ведь часто наблюдали эту картину.

— Нечасто, — возразила Светлана Дмитриевна, не от-кривая глаз. — Она редко меня сюда пускала.

— Все-таки постарайтесь. Вспомните всю, до деталей, обстановку, вещи, с которыми она привычно и с и любовью контактировала... — Сырцов замолчал, давая ей возможность сосредоточиться. — Откройте глаза. Осмотритесь внимательно. Чего здесь недостает, что исчезло вместе с Ксенией?

Светлана Дмитриевна распахнула глаза и как бы заново осмотрела мир Ксении. Медленно стала перечислять:

--Нет двух иконок: ее святой и Николая Угодника... Маленьких таких... Церковный ширпотреб...

--Она — неистово верующая? — быстро спросил Сырцов.

--Да нет. Просто интересовалась православием.

--Дальше.

--Длинный такой кабинетный алфавит-книжка для телефонов. Всегда на  столе лежал. Вот, пожалуй, и все.

--Где висели иконки?

--Справа от стола.

Сырцов подошел к столу и изучил стену. Неумелой рукой в нее было вбито три гвоздя, ненужно больших для такого дела.

--Что еще висело здесь? — потребовал ответа Сырцов.

--Ах да... Еще и фотография...

--Чья?

--Разве это важно? — прикинулась дурочкой Светлана Дмитриевна.

--Важно.

--Эта фотография не имеет никакого отношения к делу...

--Она взяла ее, значит, имеет, — грубо надавил он.

--Мне бы не хотелось говорить.

Сырцов вынул из кармана конверт с баксами и положил его на стол. Предполагал, что подобное может случиться. Не выносил он эти дурацкие бабьи игры. Положил и направился к двери, обходя кресло, в котором сидела Светлана Дмитриевна. Она вскочила, схватила его за рукав куртки. Он вырвался, заговорил яростно:

— Краковяк не танцую, мадам. И в детские игры не играю. «Черным белое зовите, «да» и «нет» не говорите» — для других. Было приятно познакомиться.

Она повисла на Сырцове и заплакала. Он вздохнул и стал ждать. Быстро отплакавшись, она тоже вздохнула.

— Не покидайте меня, Георгий. Если вы уйдете, то все кончится: надежды, будущее, жизнь. Вы единственный, кто может нам помочь, я это знаю. И будьте снисходительней ко мне. Если не можете уважать, то пожалейте меня.

־— Чья фотография? — упрямо повторил Сырцов.

Она отпустила его, отвернулась к окну и тихо призналась:

— Моего первого мужа..

— Она знакома с ним?

— Он трагически погиб задолго до ее рождения.

Это уже было интересное кино. Сырцов возвратился к столу, но не для того, чтобы опять забрать «зеленые», а для того, чтобы сесть на стул и посмотреть Светлане Дмитриевне в глаза. Сейчас глаза ее были слепы. Она смотрела в себя. Сырцов решил вернуть ее к мирским делам:

— Откуда же эта непонятная любовь Ксении к нему?

— Он писал стихи, сочинял песни... Она считает его жертвой времени, режима... Моей жертвой и косвенной жертвой своего собственного отца.

— Вы его бросили?

— Его бросишь... — Она вяло и светло улыбнулась. — Это он ушел от меня. Да вы его должны знать по его песням. Они ныне бурно возвращаются из искусственного небытия. Он — весь в своих песнях, Олег Торопов.