— Будет чем успех отметить!

На всякий случай Сырцов тщательно проверил однородность укладки упаковок и только после этого ответил:

— Если будет успех. — Захлопнул крышку багажника, незаметно вытянул «байард», обернулся к Решетову и спокойно предложил: — Ручки на багажник, Алексей, и ножки как можно шире.

— Да вы что, Георгий Петрович?! — взрыдал Леха.

— Тебе на операцию не идти, а мне как-то спокойнее, если ты за спиной без зубов будешь, — объяснил Сырцов, одновременно шмоная Леху. Арсенал Решетова был невелик: кольт в сбруе и два ножа. — Небогато.

— А мне и этого вполне достаточно, — заявил обиженный Леха.

— Не обижайся, Алексей. И садись пассажиром. Я поведу. Не поросячьим способом, а как положено — с ключом зажигания.

Выпили уже по неизвестной какой, и Спиридонов, потянувшись через узкий кухонный столик, прижал голову Алексея Яковлевича Гольдина к своей обширной груди, поцеловал в гладкое темечко и сказал трепетно, как воспитательница детсада:

— А вот сейчас ты мне все и расскажешь. Да, Бэзик мой ненаглядный?

Выпивали уже часа два. Спиридонов закатился к Гольдину в двенадцать часов ночи, как бы обеспокоенный и виноватый за свой бестактно прерванный подполковником милиции Маховым ностальгический вечер древней дружбы и воспоминаний. К полуночи ведущее здоровый образ жизни еврейское семейство поголовно дрыхло по своим комнатам за исключением главы, который встретил Алика с весьма сдержанным восторгом. Устроились на кухне и под две бутылки «Смирновской», принесенные Спиридоновым, действительно на полтора часа удалились в Малокоптевский переулок, где, как оказалось, прошли лучшие годы их жизни. Но делу — время, потехе — час. Спиридонов позволил затянуться потехе до полутора часов и наконец приступил к делу. Уже минут десять плясали вокруг дачи Ицыковичей. Выяснили, что, уезжая за бугор в страшной спешке, Ицыковичи дачу продать не успели и только поэтому подарили ее дальней и единственной своей родственнице — Суламифи Исидоровне Драбкиной, родной сестре Розы, которая является матерью Алексея Яковлевича Гольдина. Суламифь Исидоровна пожила, пожила и умерла, а владельцем дачи автоматически стала Роза и, следовательно, Алексей Яковлевич. Выяснив все это, Спиридонов приступил к главному: он попросил разрешения Бэза для себя и своих друзей слегка покопаться на этом дачном участке. Эта просьба повергла Гольдина в такой же ужас, как и появление милиционера в квартире Спиридонова. Тогда Алик задал традиционный вопрос насчет уважения и доверия. Бэз подтвердил, что он безмерно уважает и до упора доверяет. На законное недоумение Спиридонова, почему же он что-то от него таит, Бэз ответил, что уже много лет носит в себе такую страшную тайну, которой ни с кем не может поделиться. Вот тогда-то и последовал нежный поцелуй в гладкое темечко.

— Хочу, но боюсь рассказывать, — честно признался Гольдин.

— Это мне-то боишься? — обиделся Спиридонов.

— Не тебе, Алик. Вообще боюсь, хотя виноват только в том, что молчу.

— Членораздельнее излагать можешь? — попросил Алик.

— Могу— заверил Бэз, но не удержался и добавил: — Но боюсь.

— А ты бойся и излагай, — посоветовал Спиридонов.

— Считаешь? — подозрительно спросил Гольдин.

— Считаю!

— Тогда слушай. Тетя Суля умерла в восемьдесят седьмом. А у меня деньги тогда были...

— В карты выиграл? — строго спросил Спиридонов.

— За одно изобретение получил от частной фирмы. Так будешь слушать или нет?!

— Буду,буду! — испугался Алик. — И отвлекать не буду. И ты не отвлекайся.

— Так вот. Решил я дачей всерьез заняться. Руки-то у меня золотые...

— Да ну? — не удержался, безмерно удивился Алик.

— Опять? — грозно спросил Бэз.

— Молчу. Нем как. могила.

— Вот. Могила, — расстроился вдруг Бэз. — Именно могила.

— Мама,- не отвлекайтесь, — фразой из анекдота поторопил Алик.

— В том-то и дело, что не отвлекаюсь, Алик. Тогда я для начала дом в порядок привел, а потом за участок взялся. Новые фруктовые саженцы посадил, старые деревья в надлежащий вид привел, грядки разбил по всей науке. И все одно за другим.Раз плантация такая получилась, значит, и естественные удобрения необходимы в большом количестве. То да се, решил я копать компостную яму. Местечко на участке было подходящее: в кустах полянка такая, скрытая от глаз. Ну, и начал я там копать. Чин чином дерн снял и приступил. Слава Богу, один. Прошел, ну, приблизительно, метр, в яме По пояс стоял. Отдохнул и двинул дальше. — Гольдин замолчал.

— А дальше? — эхом откликнулся Спиридонов.

— А дальше, — с мучительной решимостью сказал Бэз, — трупы. То есть не трупы уже, а почти скелеты, но с волосами, в рванине какой-то.

— Сколько их там было?

— Я два черепа увидел, выскочил из ямы, проблевался, подумал и сразу же стал приводить полянку в прежний вид.

— Почему в милицию не заявил, Леша?

— По той простой причине, что я тогда сумел подумать, Алик. Ну, заявляю я. Кто может знать про эти трупы? Я, который заявил, тетя Суля, которая умерла? Вряд ли. Скорее всего, только Ицыковичи. И вот я, по сути облагодетельствованный ими, устраиваю им красивую жизнь с вызовом на не очень любимую, раз покинутую родину, а может быть, и отсидку с полной конфискацией имущества.

— И дачи, — добавил Спиридонов.

— И дачи, — согласился Бэз, — которая стала моей.

— Но на которой ты не живешь уже много лет.

— Ну, не могу я там жить! Ходишь по участку и думаешь: «А под тобой покойнички!» Сколько их там? Я ведь больше нигде глубоко и не копал. Вот я и сдал ее в аренду богатеньким на длительный срок с условием, чтобы только на участке ничего не трогали. Думаешь, мне легко? Дочка с зятем всю плешь проели...

— Заметно, — перебил Спиридонов.

— Да иди ты! — разозлился Гольдин. — И внуков жалко, как бы им хорошо было все лето на мягкой травке и на подножном корму... Отмазываюсь лишь тем, что все арендные деньги им отдаю. У тебя что-нибудь там осталось?

Оставалось еще достаточно. Спиридонов разлил но очередной.

— А может, твои Ицыковичи — всемирные злодеи, — крякнув, поразмышлял Алик вслух.

— А может, нет.

— Тоже может быть. — Спиридонов был согласный на все. — Но все-таки, разреши нам на участке слегка поковыряться, а?

— Кому это — вам?

—Саньке, Жоре Сырцову, которого ты у нас видел, и, естественно, мне.

— Тебе-то зачем?

— Значит, этим двоим разрешаешь? Тогда можно и без меня.

— Никому я пока ничего не разрешаю. — Теперь Гольдин сам разлил. Незаметно, чисто автоматически выпили. — Что же будет, Алик?

— А черт его знает! — честно ответил Спиридонов.

...Ехали проспектом Мира и через улицу Галушкина, про которого в Москве никто ничего не знал. Ехали так потому, что Решетов с компанией вез Любу в этот проклятый подвал именно этим путем. Дорогу он отсюда помнил хорошо, поэтому и избрали. Сырцов вел услужливый «мицубиси», изредка давя косяка на Леху. Не дергался, не выражал нетерпения, сидел спокойно и бездумно. Сидел, как и надо сидеть перед операцией.

Миновали мост над Ярославской железной дорогой, недолго катили среди черных кущ, у выезда на Краснобогатырскую свернули направо и по аллее — еще не парковой — добрались до дороги вдоль ограды Сокольников. Налево, еще раз налево и опять аллея.

— Метров через пятьдесят направо по тропе, — подсказал Решетов.

Тропа была достаточно широка, но излишне извилиста. Сырцов вел машину осторожно, на малом ходу и при тихом моторе. Изредка низкие ветки кустарника царапали крышу и бока «мицубиси».

— Долго еще? — недовольно шепотом спросил Сырцов.

— Еще метров сто — и полянка. Там и остановимся.

Там и остановились. Привыкая к темноте, Сырцов спросил:

— Где этот ангар?

— А вон, прямо.

И точно, на фоне темно-серого неба просматривался напоминавший обмолотый стог силуэт ангара.

— С чего начнем, Решетов? — поинтересовался Сырцов.