– Кто тут? – в панике заорала я.

– Я, Юра, – донесся до меня Зоринский баритон.

– А ты что здесь делаешь?

– Гуляю, – буркнул он.

– Гуляешь или за Сонькой следишь?

– Очень надо! Подумаешь, королева Шантеклера! Следить еще за ней…

– Юра, ты не заболел? – забеспокоилась я.

– Вот еще! Из этой… этой… мымры болеть! Ну уж нет! Она этого не достойна! – Он театрально заломил руки. – Я так ее любил, а она… С каким-то рыбаком! Ладно бы с красивым, а то с этим уродом! С этим… этим… мымром!

– Юр, не можешь ругать, не ругайся…

– А он, наверное, может! – заголосил он. – Он только и может, что ругаться! Он тупой мужлан! Вот он кто!

– Он ей стихи читает, – вступилась я за Сонькиного избранника. – Блока.

– Какая банальность! – фыркнул он. – Стихи! Да ей, если хочешь знать, песни пел… Романсы! Серенады! Собственного сочинения… А она… Предательница!

– Юр, да не переживай ты так, – попыталась успокоить его я. – Вон кругом сколько женщин, другую найдешь…

– Все вы бабы одинаковые! Предательницы! – гаркнул он и, обхватив голову руками, ломанулся в заросли акации.

Я проводила глазами его тучную фигуру, потом горько вздохнула (жалко же, бедняжку) и устало поплелась к крыльцу.

Спать! Как же хочется спать! Правда, не ясно почему. Вроде встала поздно, должна бы чувствовать себя бодрой, но, почему-то не чувствую, наверное, суматошный Сочи высосал из меня все соки…

Когда я очутилась в номере, первое, что сделала, так это заперлась. Вдруг этой ненормальной бабе, со смешной фамилией, взбредет в голову выкинуть с балкона еще кого-нибудь. Потом я быстренько сполоснулась, сжевала черствый пирог, запила его местным кефиром (жуткая, между прочим, гадость, хуже тут делают только майонез) и блаженно вытянулась на кровати.

Не прошло и минуты, как я уснула.

… Проснулась резко, от какого-то грохота. Неужели опять рефрижераторы? Глянула на часы. Батюшки! Уже пять утра! Не заметила, как проспала всю ночь.

Тут в дверь постучали. Вот, значит, что за грохот меня разбудил!

– Кто там? – Прокричала я, не вставая с кровати.

– Я, – донесся из-за двери голос подруги.

– Нагулялась?

– Открывай короче, задрыгла я.

Я открыла. Дрожащая синеносая Сонька быстро проскользнула в номер и упала на мою кровать.

– Опять рассвет встречали? – поинтересовалась я, укутывая страдалицу покрывалом.

– Да-д-да, – простучала в ответ Сонька. – Т-т-т-олько в этот р-р-р-раз мы еще и в горной речке иск-к-к-купались…

– Чайку поставить?

– Н-н-не надо, я уже согрелась. – Она вытерла нос тыльной стороной ладони, шмыгнула и добавила. – Почти.

– По лестнице поднималась?

– Не. Так прошла – дежурная дрыхнет… – Сонька вновь шмыгнула и, зарывшись носом в покрывало, пожаловалась. – А со мной Зорин не здоровается.

– Неужто?

– Проходит мимо и даже не взглянет.

– Обиделся.

– Но я же ему ничего не обещала! – возмутилась она.

– Все равно. Он за тобой год ухаживал… Серенады пел собственного сочинения…

– Вот это было самое страшное! От его воплей мой кот стал припадочным!

– Зорин из-за тебя в такую даль потащился, а ты не оценила…

Сонька понурилась – ей всегда было жалко мужчин, которых она отвергала.

– Сегодня же подойду к нему, извинюсь.

– Не надо, будет еще хуже.

– И что же делать?

– Наплюй, в конце концов, ты на самом деле ему ничего не обещала. – И чтобы переменить тему, я заявила. – А я вчера в Сочи ездила.

– Зачем?

– В дендрарии была, – ограничилась полуправдой я.

– Красиво там?

– Очень. Особенно природа, но и зверье ничего. Только у лебедей шеи черные…

– Это порода такая?

– Нет, просто вода в пруду такая грязная, а лебеди постоянно в нее головы опускают, вот шеи и почернели… Там вообще все птицы какие-то замурзанные, общипанные. Лебеди грязные, павлины на кур похожи…

– Кудахчут что ли?

– Нет, просто у них хвосты облезлые, как у куриц…

На этом наш разговор прервался, потому что в дверь номера постучали.

– Кто в такую рань? – удивилась я. – Опять что ли Гуля?

– Это Паша, – смутилась Сонька. – За мной пришел.

– Уже соскучился?

– Просто мы с ним договорились на гору Ахун съездить…

– В такую рань?

– Самое то, – заверила меня Сонька и пошла открывать. – Говорят в ясную погоду, а нынче утро ясное, с нее даже Турцию видно.

Я не стала ставить под сомнение ее слова, хотя, сдается мне, никакой Турции с Ахуна она не увидит, просто пожелала ей удачи и сексуальной совместимости. А когда дверь за влюбленными захлопнулась, бухнулась обратно в кровать, надеясь досмотреть прерванный сон.

Уже через пятнадцать минут мне стало ясно, что уснуть не удастся – дремы не было ни в одном глазу. Зато на лицо были все признаки недомогания: головная боль, головокружение и тошнота. Мигрень, дери его за ногу, даже на юге не дает о себе забыть. Покряхтывая (оказывается, у меня и кости ломит), я вылезла из кровати. Прошлепала к холодильнику, именно там хранилось лучшее средство от мигрени – портвейн. Не знаю, кому как, а мне помогает только он, причем, исключительно белый. По этому в нашем с Колькой доме всегда найдется хотя бы пол бутылки Крымского портвейна, на всякий пожарный. Пью я его в самых экстренных случаях (хотя дай мне волю, дула бы его постоянно), так как хорошее вино купить очень сложно, а никакие таблетки мою головную боль ни снимают.

Открыв холодильник, я достала из него заветную «бомбу». Потянулась к стакану, стоящему на журнальном столике, потом плюнула на правила приличия и решила дуть портвейн из «горла». Так в обнимку с бутылкой, я выползла на балкон. И начала лечение.

ЧЕЛОВЕК ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Хотя часы показывали только пять тридцать утра, (какой курортник встает в такую рань?) ему никак не удавалось провалиться в блаженное небытие. Его мучило предчувствие. Оно, как заноза, сидело в сердце, не давая уснуть…А виной всему дурацкий сон, приснившийся ЧЕЛОВЕКУ сегодня. Почему дурацкий? Да потому что он не был привычным кошмаром, не был черно-белым, не был даже запутанно-бесконечным – яркий, красочный и слишком радостный, как пропагандистская комедия времен социализма. Радующая глаз фальшивка! И хотя ЧЕЛОВЕК страшно уставал от своих черно-белых нескончаемых кошмаров, он предпочел бы их, нежели радужный сегодняшний сон…К кошмарам он привык, он научился с ними бороться, а этот радостный бред, как относиться к нему …

Ему приснилась морская бухта – лазурная водная гладь, взятая в плотное кольцо дымчатых гор. У самого берега узкая полоска белого, как соль, песка, а за ней оазис – деревья, увешенный лианами, сочные травы, диковинные цветы. Над цветами кружатся тысячи гигантских бабочек: желтых, красных, голубых – они такие яркие, такие большие, что похожи на воздушных змеев… И среди этого великолепия сидит жалкий одинокий человек, сидит на песке у самой кромки воды, словно его что-то держит на этом безжизненном пятачке. Он хочет туда, где цветы и бабочки, где красоты и гармония, но не может сделать даже шага. Он боится! Только чего? Уж не того ли, что стоит ему войти в этот сказочный лес, как он исчезнет, превратившись в сумрачный пятачок на заднем дворе, где под слоем глины, мусора и гнили лежит человек, которого он убил. Человек, которого он любил… Поверженный ВРАГ, оплакиваемый ЛЮБИМЫЙ…

ЧЕЛОВЕК встал с кровати. Он не мог больше лежать. И находиться в помещении он тоже не мог. На воздух! Надо выйти на воздух! Глотнуть его, испить, утолить жажду… И сказать последнее прощай убитому ВРАГУ, ведь сегодня ЧЕЛОВЕК уезжает домой!

Когда вина в бутылке стало в половину меньше, я поняла, что здорова. Голова болеть перестала, тошнота прошла, кости, правда, немного ломило, но уже не так, как полчаса назад. Настроение же поднялось настолько, что в раннем сегодняшнем пробуждении я нашла свою прелесть. Разве увидишь днем такое игривое солнышко, такое спокойно-умиротворенное море, такую влажную от росы листву и целомудренные розовые бутоны… А воздух! Какой утром удивительно чистый воздух, девственно свежий, бодрящий, еще не забитый запахами жареного мяса, кофе, выпечки.