— Шанди, Шанди[13]! — шептал и звал я, никогда не веривший в богов и духов. — За что ты так мучишь меня? Ты и так уже втоптал меня в грязь, зачем же унижать меня еще раз?!
Почувствовав что-то в моем молчании, она приподнялась и посмотрела на меня покрасневшими глазами. Она увидела, что я тоже плачу, но ничего не сказала, а, протянув руку, погасила свет.
Я должен был бы успокоить ее, приласкать, бережно прижать к груди, что-то сказать, что-то сделать. Но у меня нет сил, я не могу сделать то, что нужно. Ведь я пробовал два раза, и ничего из этого не вышло. Каждый раз она в конце концов отталкивала меня и, оттолкнув, садилась на постели. Глаза ее блестели, лицо пылало, она хватала воздух открытым ртом, будто задыхалась. «Мне этого не вынести!» — говорила она. И я понял, что больше пробовать нельзя. Нужно держаться в стороне, стать незаметным, как мышь. Раньше, в общежитии, у меня было довольно мало места, но я был свободен. Теперь мы обитали в двух комнатах, но душа моя загнана в угол.
Только теперь я понял, что есть нечто более страшное, чем гнет общества, — гнет семьи. Я вспоминал тех, кто, не выдержав жестокости политических кампаний, покончил с собой. Тревожась о судьбе своих близких, они решались на этот последний шаг. У большинства этих несчастных, измученных людей была настоящая семья — то, ради чего человек может пожертвовать жизнью.
Я подумал о самоубийстве. Я «урод» и «полмужчины». Мной можно помыкать, как Вороным, а потом оттащить на бойню. И в чем тогда смысл моей жизни?..
5
Луна поднялась уже высоко. В ее призрачном свете степь сама казалась частью лунного ландшафта. До линии горизонта степь выглядела безлюдной, пустынной и дикой. Казалось, можно шагнуть за линию горизонта и провалиться в бескрайнее пространство космоса. В этот момент я снова перенесся в иной, но хорошо знакомый мне мир: наступила невесомость, тело стало легким, я словно не чувствовал под ногами земли. Больше всего я любил бродить — вот так ночью, в свете луны, в одиночестве. На самом деле не так уж трудно попасть в иной мир — достаточно Земле повернуться на пол-оборота.
Около одиннадцати я добрался до нашей производственной бригады. Поселок тихо дремал под холодными лучами луны. Маленькие домики, как уставшие за день хлебопашцы, ровными рядами улеглись спать прямо на земле. Еще из леса я увидел два огонька в первом ряду домов. Один — контора. Другой — бывший старый склад, то есть мой дом. Так поздно, а она еще не ложилась. Нежность и тревога заполнили мое сердце.
Пойти в контору, доложить Цао Сюэи? Или сначала пойти домой, к ней, уговорить ее лечь и не ждать меня? Я свернул с дороги на тропинку, которая извивалась между редкими ивами. Прошлогодние листья и сухие ветки хрустели под ногами. Ночной холодный ветер шуршал в кронах деревьев, в воробьиных гнездах пищали птенцы.
Цветы финиковых деревьев уже опали, на ветках висели маленькие завязи. К осени они располнеют, станут золотыми. Я шел быстро, почти бежал, и тут окно конторы вдруг погасло, стало немым и темным, как все остальные окна в поселке. Из конторы вышел человек, и в ярком свете луны я увидел, что это Цао Сюэи. Но направился он не к себе домой, а почему-то в сторону склада, то есть к моему дому. Я не успел даже удивиться, как он открыл дверь и вошел. Луч света вырвался из открытой двери наружу и тут же пропал.
Я по инерции сделал еще несколько шагов в сторону дома, но свет там вдруг тоже погас.
Поселок, будто не желая на меня смотреть, закрыл оба свои светящиеся глаза.
Один я, всеми покинутый, бодрствовал поневоле.
Теперь все стало ясно.
Я почувствовал, что ноги не держат меня, и сел на корень финикового дерева. Рабочая куртка, шурша, терлась о жесткую кору, но я ничего не замечал.
Я вспоминал свою жизнь и думал, что из всех бед, оскорблений и унижений, какие только могут выпасть на долю человека, мне не пришлось испытать лишь супружеской измены. И странно: если бы это меня миновало, я бы, наверное, даже удивился, не поверил, что судьба все-таки способна сжалиться надо мной. Мне будто на роду написано было пройти через все мыслимые страдания, жизнь пытала меня водой, огнем, мечом и даже клубком змей — заключением. В последние дни я томился скрытым предчувствием того, что день моего последнего позора пугающе близок. Наверное, я был похож на загнанную в угол, жалкую, тощую собачонку, которая, съежившись и поджав хвост, с ужасом смотрит налитыми кровью глазами на занесенную над ней палку и обреченно ждет удара. Единственная ее надежда, что палка не размозжит ей голову, не перебьет хребет, а потому она сможет еще ползать, есть, зализывать раны и даже поправиться.
И вот оно свершилось. Удар нанесен.
Интуиция и на этот раз меня не обманула.
Я замер под деревом, и только мои руки бессознательно скользили по грубой шершавой коре. Я словно специально хотел пораниться, чтобы прогнать оцепенение, восстановить свою способность ощущать и уже тогда узнать, как глубока моя рана.
— Эй, что это ты здесь устроился? — Кто-то споткнулся о мою ногу, и я увидел, что передо мной прямо из воздуха возник человек. — Пойди быстрее возьми топор, что лежит во дворе позади дома. Ключ у тебя есть, ты можешь открыть дверь и застать их врасплох. Разве подобает мужчине, мужу, терпеть подобные унижения?
Я поднял голову. На призраке была дворцовая одежда эпохи Сун. Он был низкорослый, довольно полный, смугловатый. Призрак был явно разгневан.
— Никто из моих братьев не стал бы так малодушничать. Даже наш старший, которого мы звали «от горшка два вершка», и то задал бы жару своей жене, если бы та осмелилась распутничать. Точно говорю, прибил бы обоих любовников. А ты вон какой верзила вымахал, косая сажень в плечах. Разберись-ка с этим делом, тогда спокойно сможешь в подземном царстве глядеть в глаза своим предкам!
А действительно, может, так и сделать? Не была ли жутким предзнаменованием та фотография с горой трупов, которую я увидел в день свадьбы на стене нашей комнаты? Но…
— Уважаемый Сун, — обратился я к нему, — времена меняются. Вот ты мог убить жену-развратницу и потом разгуливать на свободе. А я? Сейчас и невиновному-то укрыться негде…
— А по-моему, — сказал Сун Цзян[14],— мало что изменилось. Только все у вас вверх ногами, хищники у власти, праведные подвергаются насилию. Чего же вы ждете? Другого момента для восстания не будет…
— Все это не так просто, уважаемый, — сказал я. — Правящая элита вовсе не такая однородная, как в древние времена. Многие ее представители любят свою страну и в тяжелых условиях пытаются вывести ее на правильную дорогу. Непродуманные действия низов могут только ухудшить положение.
— Недальновидно, недальновидно! — засмеялся Сун Цзян. — Только соединив усилия верхов и низов, благородных и низких, можно найти ту самую «правильную дорогу», о которой ты говоришь. Без поддержки снизу этим честным людям наверху, пекущимся о государстве и народе, будет гораздо труднее, и в конце концов они проиграют. Ты должен собирать людей для помощи этим благородным и честным.
— У нас это называется контрреволюционной организацией, — сказал я. — А органы общественной безопасности совсем не то, что ваш древний сыск. Ты еще и организовать ничего не успеешь, а они уже все узнают и начнут действовать. И побыстрей, чем когда-то у вас, предпочитая посадить тысячу невинных, но не пропустить ни одного подозрительного. В шестьдесят восьмом я вышел из лагеря и по глупости считал, что действительно где-то существует «штаб Лю и Дэна». Пытался их найти. Но не только никого не нашел, а еще и заработал очередной ярлык, после чего был благополучно посажен в тюрьму. Ты думаешь, все так просто? Или вот тебе еще пример: ты сам уже несколько столетий в мире ином, а они все еще борются с тобой, критикуют. Слава богу, что ты не показался днем, а то тебя быстро определили бы на отсидку.