— Только бы вода не поднималась, тогда все обойдется…
— Черт бы побрал этот ливень! Столько воды! Уж если прорвется — тогда крышка!
— Ты плавать-то умеешь?
— Да мы тут все птицы сухопутные. Где ж тут плавать?
Действительно, в этой горной местности мало кто умел плавать.
— Да не бойся! Как умрешь, так всплывешь как миленький! — засмеялся кто-то, решив, видимо, всех развеселить.
— Утопленники так всплывают: мужик — животом вниз, женщина — вверх.
— Это почему же?
— Что значит — почему? Все в точности как в постели…
Вдруг кто-то на дамбе закричал:
— Глядите, глядите! Никак утопленник?
Все, кто был на дамбе, посмотрели туда, куда он указывал. На поверхности безбрежного моря покачивался труп в форме зеленого защитного цвета.
— Ай-я! Животом-то вниз. Пастух скорее всего, в горах овец пас…
— Черт побери… А чего ж тогда утонувших овец не видать?
— А может, из лесничества кто…
Всем стало не по себе, все заторопились.
— Быстрей, быстрей! Давай землю, давай!..
— Наддай! Если дамба не выдержит, мы все поплывем, как этот парень!
Я работал наверху. Брал корзину, которую мне подавали снизу, и переворачивал, стараясь поровнее рассыпать землю и получше утрамбовать ее ногами. Неизвестно почему я испытывал небывалый душевный подъем, словно удесятеривший мои силы. Усталости я совсем не чувствовал и, несмотря на холодный ветер, вспотел.
— Быстрей! — кричал я все время. — Один отсюда подает, другой оттуда…
Кто сам работает больше, как-то незаметно получает право командовать остальными. Начальников здесь, похоже, не признавали, слушали тех, кто знал, что надо делать. Грозная опасность, ответственность за других уничтожили привычную субординацию.
— Отлично, — сказал я, — вода вроде больше не прибывает.
— Да ну? Откуда ты знаешь?
— Я, когда пришел, сделал отметку на дамбе. Сколько времени уже прошло, а вода на том же уровне.
— Хэй! У старины Чжана голова варит! Ну, теперь можно не торопиться! — Все загалдели, засмеялись.
— Точно! — Цао Сюэи, стоявший в цепи и передававший корзины, тоже засмеялся. — Можно перекурить немного.
— А, черт! Все папиросы промокли!
— А ты возьми у секретаря. У него самые лучшие…
— Не время отдыхать! — Я сверху бросил на Цао Сюэи презрительный взгляд. — Теперь самое опасное, если вода начнет где-то просачиваться. Достаточно небольшой промоины, и все рухнет!
— Правильно! — Цао Сюэи спрятал папиросы. — Всем разойтись, проверять дамбу!..
Он не успел договорить, как метрах в ста от меня один крестьянин испуганно заорал:
— Вода! Здесь вода проходит!
— Эй! Засыпай! Засыпай быстрей!..
— Несите корзины!..
— Пусть кто-нибудь сядет… дырку заткнет!
— Товарищ начальник, объявлять тревогу?..
Крестьяне столпились там, где образовалась течь. Мы тоже бросились туда. Если вода прорвется, то сразу обрушится на наши поселки.
Вязкая жижа устремилась к промоине, с тупым упорством пытаясь вырваться наружу и издавая угрожающие, леденящие душу звуки. Казалось, что из образовавшегося моря выдвигается длинный металлический стержень, пробивший в насыпи желоб и вытолкнувший наружу траву и куски дерева. Хлынувшая в промоину вода разметала принесенную крестьянами землю и корзины с землей. Несколько десятков пустых корзин почти сразу затонули. Крестьяне, пытавшиеся своими телами закрыть брешь, не удержались и под напором воды скатились вниз, а теперь снова карабкались вверх по склону.
— В воду сыпать бесполезно, — закричал я, — вокруг насыпай, вокруг!
Точно так же, как сама собой исчезла на время опасности субординация, исчезла и граница между коммуновцами и госхозовцами. Крестьяне действовали с нами заодно, повинуясь моему приказу.
Вода стремительно размывала насыпь, с каждой секундой промоина расширялась.
Но за дамбой было чересчур глубоко, и поверхность воды казалась совершенно спокойной — так что угадать, где образовалась протечка с этой стороны, было невозможно.
Несколько крестьян лопатами и палками, погрузив до плеч руки в воду, пытались нащупать отверстие, но им это не удавалось.
Дамба готова была вот-вот развалиться.
— Я полезу в воду, — сказал я. — Найдите-ка веревку покрепче.
Не умевшие плавать и бессмысленно тыкавшие в воду палками крестьяне кинулись отвязывать веревки от корзин. Потом обвязали меня вокруг талии, и я нырнул.
Глубина была метров пять-шесть, дно очень неровное. Возбуждение было так велико, что, разгоряченный и вспотевший, я даже не почувствовал холода. Я погружался все глубже, стараясь держаться стенки дамбы, как вдруг меня сильно потянуло вниз, и ногу моментально засосало в промоину.
Тот, кто работал на рисовых полях, знает, что при протечке входное отверстие всегда меньше выходного.
Я успел сунуть в дыру пучок травы, всплыл на поверхность и закричал:
— Нашел! Дырка чуть больше тарелки. Быстрей давайте траву, а еще лучше — приготовьте мешок с землей. Да поживее!
С дамбы мне подали сено и чуть погодя — мешок с землей. Я обернул мешок сеном, нырнул и начал подводить его к дыре. Но мешок вдруг вырвался из моих рук и, увлекаемый течением, устремился к бреши. Он заткнул ее, как хорошо подогнанная пробка.
Когда я снова вынырнул, то услышал с дамбы радостные крики:
— Забило! Получилось!..
— Вот сволочь! До сих пор булькает!..
— Нужно побыстрее землей засыпать!
— А этот товарищ откуда? Армейский?..
— Какой армейский! Он пастух в госхозе. Я его встречал на пастбище.
— Он еще до этого овец в горах пас…
— Надо ему благодарность написать…
Кто-то помог мне вылезти из воды. Подняв голову, я увидел, что это Цао Сюэи.
3
Домой я вернулся одним из последних.
Днем для спасителей принесли из поселка овощей и самогона. Крестьяне относились к еде с особым уважением, не то что мы, госхозовцы. Госхозовский повар в положенное время выдает твою порцию, и ему наплевать, герой ты или нет. А крестьяне настояли, чтобы я поел с ними.
— Ты перед едой выпей стаканчик. После такого холода тебе надо кровь разогнать, — советовал мне один из них, судя по всему, кадровый работник. — Вы в госхозе, конечно, лучше нашего живете, у вас зарплата каждый месяц, а у нас на трудодень — только пять фэней…
В результате я здорово наелся и как следует выпил.
Вечером включили электричество. Еще не совсем стемнело, но почти в каждом доме поселка горел свет, как будто наверстывали упущенное вчера. А может быть, все чувствовали, что сегодня своего рода праздник — победа над стихией.
Эх, я, «урод»! «Полмужчины»!.. Растратил все силы. Вот тебе самопожертвование и героизм: все — людям, мне же самому — ничего. Хотя, кто его знает, может, это что-то дает и мне? Спасение от отчаяния? Тоже неплохо. Есть чему порадоваться!
Я медленно брел по дороге. Мне казалось, что холодная водка и еда, которыми меня потчевали, смерзлись и комом стояли в горле. Судя по всему, они гонят не из пшеницы, а из батата или проса. Потому получается нечто горькое, вяжущее и терпкое. Я не только не разогнал кровь, но еще больше замерз.
Я толкнул дверь и еле удержался на ногах.
— Ай-я! На кого ты похож…
Она месила тесто у печи. Вытирая на ходу руки, бросилась ко мне. Мне показалось, что она необычайно сильная, так быстро она втянула меня в комнату, раздела, уложила на кан и накрыла «тракторным» одеялом.
— Думать надо, что делаешь! — приговаривала она, подтыкая одеяло. — Тоже мне, нашелся первый парень на деревне! Вон сколько здоровых да сознательных, что же они в воду не полезли? Я сразу обо всем узнала. И про себя подумала: «Вот дурак-то!» Только дураки так поступают. Ты должен был стоять себе на бережку сложив ручки. И смотреть, как ведут себя те, кто любит кричать о революции и о преодолении всяческих препятствий…
Она выбежала в другую комнату и вернулась, держа чашку горячего имбирного отвара.