Оррин Айвори толкнул дверь и прикрыл ее за собой. Джилл вздохнула и начала быстро одеваться. Слегка мазнула губы помадой, двумя движениями причесала волосы.

Вышла на крыльцо и почувствовала себя легко — даже сама удивилась. Спрыгнула по ступенькам вниз, засунула руки в карманы и сквозь мелкий дождь пошла в редакцию «Обозревателя».

Прошло уже больше трех часов, а она только сейчас вспомнила о панихиде. Все ей там показалось таким стерильным и бессмысленным. Может, когда будут настоящие похороны, с гробом, поставленным у алтаря, может быть, тогда она что-нибудь и почувствует. Хотя не уверена и в этом. Она просто не могла представить Лизу в гробу. Лизу с белой кружевной подушечкой под головой. Джилл боялась, что во время похорон обязательно лопнет веревка, когда гроб будут опускать в могилу, и он пойдет одним концом вниз.

Джилл подошла к редакции «Обозревателя» и распахнула дверь, вместо разбитого стекла — картон. Где-то вдали слышались голоса, но внизу никого не было, кроме секретарши Деб. Она сидела и заклеивала петлю на чулке красным лаком для ногтей.

— О, птичка, привет! Не ожидала тебя увидеть. — Она снова окунула кисточку во флакончик с лаком. — Думала, что Его Преосвященство брат Айвори даст тебе отдых на весь уик-энд.

Немного смущенная Джилл улыбнулась.

— Нет, это я по своей инициативе. Просто захотелось проветриться. — Она нервно рассмеялась. — Его Преосвященство? Я раньше не слышала, чтобы его так звали.

Деб сосредоточилась на чулке.

— А теперь знай. Конечно, мы в это ничего обидного не вкладываем. Сама подумай о своем отце. Он ведь немножко… ну, сама понимаешь…

Оставив фразу незаконченной, она наконец оторвалась от своей работы и посмотрела на Джилл.

— Кстати, я еще не высказывала тебе своих соболезнований насчет Лизы. Мы все тебе очень сочувствуем. Правда, я не очень хорошо ее знала, но она производила очень приятное впечатление.

Джилл улыбнулась.

— Спасибо. Через несколько минут сюда придет детектив Рамсден. Скажи ей, что я кабинете отца.

— Полиция? Неужели они не могут оставить тебя в покое даже в такой день?

— Ну, если бы у меня умерла бабушка в своей постели, тогда, наверное, они бы меня не беспокоили, — невозмутимо ответила Джилл. — Но когда убита лучшая подруга…

Она убежала наверх, так и не закончив фразу и не дождавшись реплики Деб. Джилл ожидала увидеть сотрудников отдела рекламы, которые обычно работали в это время. Но у компьютера сидел лишь один Бобби Гриссом.

— Привет. — Он нажал на несколько клавиш и очистил экран монитора. — Только не говори, что папа заставил тебя сегодня работать.

Джилл почувствовала, что щеки ее порозовели.

— Нет. Отец Исповедник был даже недоволен, когда я сказала, что иду сюда.

Она сняла пальто, села на стул за ближайшим столом и посмотрела на Гриссома.

— Мне надо было выйти из дома. Там просто нельзя находиться. Мама вся в слезах. Папа ходит из угла в угол, пытается всех успокоить, прямо как Дед Мороз. Я знала, что, когда потеряешь кого-то близкого, это ужасно. Но не знала, насколько это ужасно.

— Да, — мягко ответил Гриссом, — мертвые всегда тянут за собой живых.

— Именно так я и думаю. — Джилл удивленно взглянула на него. — Странно, не правда ли?

На противоположной стене висела репродукция в большой раме с орнаментом из золотых и зеленых лавров. Там были изображены: печатный станок, гусиное перо и связка бумаг. Надпись внизу гласила: «Кирпичи Утопии». Когда Джилл была ребенком, эта картина висела над диваном в гостиной. Теперь ее переместили на не менее важное место, в редакцию новостей.

Джилл уставилась на свои колени и пригладила волосы.

— Бобби, а что значит работать у моего отца? Гриссом взглянул на экран монитора, развернул стул и придвинулся поближе к ней.

— Я бы сказал, что работать у твоего отца довольно неплохо. Даже очень хорошо. Он из тех, кого называют настоящим журналистом. Действительно верит в то, чем занимается. — Гриссом пожал плечами. — Мне с ним работать нравится. А почему ты спросила?

— Да там внизу Деб пошутила над ним. Не зло, так, слегка. Вот я и подумала, а любят ли его здесь?

— Я бы сказал, уважают. А это в нашем деле гораздо важнее, чем если бы его просто любили. — Он подвинул ногу к ее ноге и кончиком ботинка дотронулся до ее туфли. — Большинству журналистов безразлично, любят их или нет.

Почувствовав его прикосновение, Джилл вздрогнула и поджала ноги под себя.

— Бобби, я хочу поговорить с тобой. Ты не возражаешь?

— Конечно. Пожалуйста. — Он подался вперед, но Джилл скрестила руки, сделав их недосягаемыми.

— Я просто хочу поговорить. Хорошо?

— Ладно. Поговорить так поговорить. — Он откинулся на спинку стула и нахмурился.

Джилл начала завязывать шнурок на туфле и долго с ним провозилась. В общем, прежде чем она заговорила, прошло некоторое время.

— Отец не хочет, чтобы я шла в журналистику. — Гриссом смотрел на Джилл, не понимая, но она продолжила: — Это так странно. Сколько живу, все время слышу о том, какая важная профессия — журналист, и то, что без журналистов не было бы никакой демократии, и вообще: люди тем и отличаются от животных, что среди них есть журналисты.

— Сказки на ночь для самых маленьких, — проворчал Гриссом.

— Вот как? Я этого не понимаю и думаю, что отец прав. Когда мы жили в Престоне, он работал над серией статей о детской проституции в Манчестере. Там действовала целая банда. Он работал несколько месяцев, докопался до самой сути, успел поговорить со всеми, включая и родителей этих детей. Это было пятнадцать лет назад — конечно, я была еще слишком мала, чтобы помнить. Но два года назад я нашла эти статьи и прочла. Это потрясающие статьи, по-настоящему протрясающие. Он докопался до вещей, о которых не знала даже полиция. И в конце концов этой банде подонков, торгующих детьми, пришел конец. Подумай, сколько детей удалось спасти от этой заразы!

Джилл почувствовала, что лицо ее все горит, и, прежде чем продолжить, прижала ладони к вискам.

— Ты только вообрази, какими возможностями располагает журналист. Нет, я восхищаюсь отцом. И хочу быть такой, как он. А отец этого не хочет. Он хочет, чтобы я кого-нибудь учила, или чем-нибудь торговала, или… в общем, не знаю. Иногда мне кажется, что я чем-то его разочаровала.

— Я не думаю, чтобы это было так. — Гриссом снова подался вперед. — Нет, Джилл, отец очень высокого мнения о тебе. Он тебя обожает. Он действительно не хочет, чтобы ты шла в журналистику, но это потому, что ему хочется тебя защитить. Этот бизнес не такой чистый, как нам всем бы хотелось.

— Я это слышала от него. «Журналистика — последняя надежда человечества, Джилли, но девушке в нее лучше не играть». Ты с ним согласен?

— Я думаю, ты сможешь проявить себя во многих областях. А это… грязный бизнес. Залезешь в него, и сама запачкаешься. Поверь, Джилл, ты достойна лучшего.

К ней снова вернулась легкость, которая была во сне. Но сейчас она вернулась вместе с раздражением. Джилл глубоко вздохнула, стараясь сдержать себя и не выплеснуть на Гриссома все, что накопилось в ней за эти шесть дней. Пыталась сдержать себя, и, наверное, Гриссом бы умер от ее уничижительной тирады. Но на пороге стояли детектив Рамсден и старший инспектор Хэлфорд. Стояли и холодно на них смотрели.

Пять оборотов вперед, пять оборотов назад. Дыхание Гейл сливалось с журчанием небольшого колеса прялки. Босая нога ритмично нажимала на деревянную педаль. Клок шерсти цвета беж быстро превращался в вибрирующую нить. Только так Гейл могла успокоиться. Только так. Пять оборотов вперед, пять оборотов назад…

Хэлфорд ушел час назад, сразу же, как проснулась Кэти Пру. Ушел угрюмый. Фотографию и газету — с разрешения миссис Грейсон — взял с собой. До этого он пытался всячески успокоить ее, недоверчивую, злую, и, кажется, ему это удалось, поскольку она дала объяснения по поводу этой старой газеты. Неизвестно только, поверил Хэлфорд или нет. Худое лицо его было непроницаемым. Только в глазах, помимо твердости, проглядывались еще сочувствие и боль, которые она замечала и прежде. Спрашивал он мягко, но настойчиво: